Салон самолёта. Перед встречей. Глава 20 поэмы Лея

А ангел, что у странного устройства
Сидел,
Произнося свои  молитвы,
Вдруг поманил меня
И молвил тихо,
Так тихо,
Что  в печальной райской куще
Не дрогнул ни один листочек сонный,
Одна лишь  птица с ярким опереньем
Всё продолжала петь и колдовать.
Я подошёл.
- Привет! – сказал мне ангел. –
Ты подавал запрос, Израиль – Мендель,
По поводу судьбы еврейки Леи?
- Да, - я ответил. –
Что-то прояснилось?
- Начальство пожелало,
Чтоб ты сам
Её увидел.
- Где она?
- Не знаю.
Тебе дано лишь несколько часов
На быстрый поиск в двадцать первом веке.
- В каком? – я онемел.
- Твоя душа,
Израиль – Мендель, очень неспокойна,
И нужно привести её в порядок
Для тихого и сонного досуга,
Для райского, блаженного житья.
Кого возьмёшь в попутчики?
- А нужно?
- Таков порядок.
Одному
Из рая выходить нельзя.
- Позволь узнать,
Где старый мой знакомец,
Где Шполянский?
Наверно, в преисподней?
- Не угадал.
Несчастною судьбой
Шполянский искупил свои грехи,
Смыл кровью ту пустую писанину,
Которой занимался много лет.
- Что с ним случилось?
- Бедного убили
В числе других евреев.
По стране
Катилось зло неистовых погромов,
Он жертвой стал неправедного гнева
И умер,
Словно мученик.
Я вздрогнул
И глянул вниз со страхом и тоской.
- -Возьми Шполянского,
Вам дали самолёт из нашего служебного ангара
На пять часов.
Счастливого пути!
- Что  означает слово – самолёт?
-  Сам разберёшься, - мне ответил ангел
И посмотрел усталыми очами на облака,
Плывущие вокруг.
В раю нет времени,
Пространства тоже нет,
Есть  неподвижность,
Вечное томленье
Под шелест ветерка
И говор птиц.
Поэтому так труден переход
В иное качество,
В жестокие нагрузки,
Которыми отмечены земля
И жизнь людская в двадцать первом веке.
Нам со Шполянским было очень сложно
Привыкнуть к самолёту
И к болтанке
Среди воздушных ям,
И к странной боли
В груди,
Когда навстречу
Несётся море
В бурном плеске волн.
Пилот сказал:
- Под нами город Киев,
А эхо прошептало:
- Бабий Яр!
Я снова вздрогнул -
Вдруг в меня вошло,
Иглой вонзилось
Знание о том,
Что дочери мои,
Их дети,
Внуки
Лежат на дне ужасного оврага,
Который нынче весь в асфальт закатан
И горестным забвением зарос.
Мне стало страшно,
А Шполянский плакал
И повторял сквозь слёзы:
 Внучек Беня,
Он здесь, он здесь,
Совсем невинный мальчик,
Который миру  подавал надежду,
Как одарённый пианист.
За что
Его сгубили изверги?
Уж лучше
Не пролетал бы я над этим местом
И ничего подобного не знал бы!
- Послушай, - повернулся я к пилоту, -
Понять нам нужно,
Что случилось с Леей,
Ведь время утекает сквозь песок.
- Под нами -  Воркута, -
Пилот ответил, -
Быть может, здесь отыщутся следы?
И снова в меня знание вошло,
Что  там, внизу,
На северных просторах,
Покоится расстрелянное тело
Второго сына Гершона,
Который
Записан был в немецкие шпионы
И, измордованный
Жестоким бытом,
До  полного безумья доведён.
Он сам,
Как будто
Ослеплённый  мыслью,
Рванулся на «колючку»
И затих,
Прошитый автоматным быстрым всхлипом.
- Израиль - Мендель, - вдруг сказал Шполянский, -
Скажи, чтоб мы скорее улетели
Отсюда.
Здесь вокруг гуляет смерть,
Мне только что открылось,
Что Марголя,
Племянница моя,
Замёрзла в тундре,
Лежит она в могиле безымянной,
Под  толщей снега.
Ах, Израиль - Мендель!
А самолёт уже летел на юг.
- Таджикистан.  – пилот слегка запнулся,
Потом сказал:
Израиль – Мендель, здесь
Твой правнук Рафаил
Увидел Лею.
Он был тогда ребёнком
И всю жизнь пытался отыскать её следы,
Затерянные в облаке скитаний.
- Она жива? – спросил я еле слышно.
- О, да! – пилот ответил. –
Посмотри,
Внизу – река.
- Да, вижу, - я ответил. –
На берегу,
Среди речной осоки и камышей –
Огромный камень,
А на нём…
Шполянский
Тоже вскрикнул:
- А на нём
Сидит ребёнок.
- Нет! - я возразил. –
Там женщина сидит, почти старуха.
Неужто это Лея?
Как она
Попала в этот край?
- Была война, – сказал пилот, -
И сотни
Еврейских девочек,
Скитаясь по дорогам,
Оказывались в детдомах и в семьях,
Чужих по сути,
Но родными ставших
Из благородства или сердоболья.
- А Лея?
- Эта Лея прозывалась
На протяженье лет
Таджичкой Лолой,
По скольку неожиданно попала
В глухой кишлак.
Её там воспитали
Джураевы,
Колхозники, из бедных.
Она  росла средь названных сестрёнок,
Не зная о еврействе,
Лепетала таджикские пословицы,
И с детства
Твердила на фарси стихи поэтов –
Бедиля и Камола Худжанди,
Потом училась в городе Ташкенте,
Закончила филфак,
Пошла в науку,
Приобретя  и докторскую степень
И славу,
И почёт.
-Так кто она
Сейчас?
- Она профессор,
Знаток Средневековья,
Автор многих
Трудов научных.
До недавних пор
Таджичкою считалась.
- Что же нынче?
- Её родной племянник разыскал,
Врач из Израиля,
Из города Холона,
Гуревич Моня,
Может быть, слыхали,
Есть песенка о нём,
Звучит повсюду.
- И что?
- Она из Лолы
Вахобовны
Джураевой
Мгновенно
В другого человека превратилась,
Уехать хочет в Эрец Исраэль.
 - А как её зовут?
- Она теперь -
Гуревич
Лея Львовна.
- Боже мой! – сказал Шполянский. –
Вот так чудеса!
Израиль – Мендель,
Что с тобой?
Ты плачешь?
- Да, - я ответил,
Не скрывая слёз.
                Р.Маргулис