вслед за ганешей
На плоскости стальной под небом бледно серым, перемещаются люди, все с металлическими пятками, скорость их движения зависит от силы напряжения магнитного поля, смысл и цель их движений не ясна наблюдателю. Здесь нет кустов, что бы спрятаться охотнику, приходится напрягаться и оставаться на стальной плоскости, но это не так-то легко. У охотника кожаные пятки, и его выталкивает в небо, только громадным усилием воли он остаётся на плоскости. Но не может передвигаться и поэтому он часто принимает различные позы, волнуясь телом, в ощущении ветра, которого здесь отродясь не было. Глазам охотника не хватает солнца днём и луны ночью, здесь всегда ровный свет, да и свет ли это? Скорее странная возможность различения вещей, разбросанных по плоскости и видящихся охотнику людьми. Из этих плоскостей состоит внешнее тело невероятного существа, и внутреннее тело так же состоит из плоскости. Каким-то непонятным для охотника способом внутренние плоскости и внешние плоскости это одно и то же, хотя совсем разное одновременно. И над всеми этими плоскостями с разной скоростью перемещаются ещё не различимые охотником вещи. А невероятное существо бесконечно волнуется телом прогибаясь под ветром, часто ложась на землю, иногда окунаясь в коричневую речную воду, распугивая водомерок, и выпрямляясь задерживая на острых листьях своих кристальной чистоты капли сверкающие огнестрельно разрывая сердце внимательного охотника на мелкие белые частицы, каждая из которых распахнувшись крыльями летит поздним вечером в огонь и оседает их неисчислимое множество во круг костра белоснежной юбкой крепких бёдер увлечённой танцовщицы. Может быть – степной Нут.
Так мало времени, что сердце скачет от ярко синего огня, за грудью солнца отраженье, не понимает, кто она, одета в перья золотые, с изогнутым янтарным клювом, она руками держит цепи из серых будней.
Когда зовут – не слышу, и не вижу то же, того, кого зовут, и кто зовёт? Все здесь, кого люблю я, и чего там хочет кто? Кто там, за грудью стелет солому по полу, песок на доски сыпет, зеркало на лёд кладёт, кто? Приходит и приносит как запах, беспросветную студёную тоску. Что ещё? Только огонь. Тепло в глубокой глубине и сразу в глубину из страшной глубины, под толстой скорлупой, под белой скорлупой, не тронутой огнём. Как хризантема на лакированной груди, того кто стучится такая одежда. Лицо как ресницы. Как пальцы в кулак – взгляд. Кофейные зёрна зрачков перевёрнутых в отблесках лунных становятся проще дыхания лёгкого.
Сизые подростки, бредут оборванной толпой к оборванной теплопроводке, к трубе, к крутому кипятку, к реке клокочущей и страшной, к глазам оборванным и страшным, к наполненному снегом полю мертвецов. Змеёй чернеющей даже в ночи, на чёрном - чёрное торчит невыясненным направленьем, дорога, из кого в куда то и зачем то.
Как мало времени дышать, проходит снег, всё очень замечательно, красиво, проходит снег и всё что проходило до него теряется, свои следы теряя, всё заново, всё снова дышит. Не помня о дыхании.
Птицы – не то, не это, падают от мороза, кричат тоскливо, гадят метко, бесспорно – только птицы летают в небе без ограничений, с затеями, по-разному летают. Воюют птицы жёстко, любят кровь, поют в лесах – приятно уху, странно… , сколько не слышишь, всё не напьёшься.
Охотник, оглянуться не успел, а вроде опытный охотник, так вот, он оглянуться не успел, как все слетелись и вокруг него уселись. Все альбиносы, что выжили, их было много. Вороны городские напряглись, собравшись в стаю всё копились и копились, уже их столько стало, что стемнело, а альбиносы, молча, на охотника смотрели. Он оглянуться не успел, а уже ступицей в белом колесе закружился, завертелся. И покатилось колесо быстрей, быстрей, быстрей… А чёрные вороны провожали скользящее по плоскости стальной белое колесо. Бесшумное колесо: Луна, Луна, Луна взошла, громадна и страшна.
Свидетельство о публикации №113012611640