Стихи для нв

               
               
1
               

На греческой амфоре
                я помню далёкие танцы
и сценку погони - как праздник любви
и печали,
             как круг бесконечный,
                как ленту того геометра,
                чьё имя медово,               
глубоко, как небо,
                и привкус таит
абиссинский...

Когда ты приходишь
                (откуда? - и физик не скажет),
                я вновь возвращаюсь туда,
где пульсирует греческий воздух,
где сбор винограда и маска актёра,
сливаясь,
в улыбке твоей отражаются
                морем и солнцем.

Кто знает, как жизнь коротка
и как чудо щедротами
полно?
                На это Сократ не сумел, не решился
                ответить...
И может - не нужно.
И мудрость не в силах исчерпать
того, что владеет душой,
а названья пока -
не имеет.

13.05.94
Москва   
             


               

2


Когда взлетает Карнавал,
                как юбка лёгкая, как снег,
                как школьника пустой пенал,
                каникулярный взяв разбег,

когда решений рой свербит
                и воспалённый режет мозг,
                а время открывает вид,
как штору, отпечатав в воск

                воспоминаний - след кольца
                на пальцах нежных, и руки
                движение, убрав с лица
                волос упрямых завитки,

то возвращается к тебе,
                как птица, севши на плечо,
                подобно ночи и звезде,
                горящей тоненькой свечой, -
                то чудо, - с чем ушли
волхвы...
И в ясли праздная душа
                несет слепящие дары,
                захлебываясь
                и спеша.

13.05.94
Москва


 

3
               

 Где дачный домик твой, под номером  107,
                среди   дерев, от свежести летящих,
бросающих в прозрачный воздух
сень,
скороговоркою чуть слышно говорящих,
где домик твой плывёт  то челноком,
то островком замрёт средь заводи
лесистой,
и  убегает тропка босиком
                под смех твой радостный, до горла весь –
искристый,
там я однажды, прихотью томим –
                ей  есть иное, высшее, названье –
почти поверил, что тобой
любим,
да испугался – глупый – назиданья,
                с которым белая собачка, рост – с вершок,
                мне покивала вслед с досадою привычной.
Прости мне недоверие, дружок,
при красоте твоей –
оно обычно.
 
Такая  глупость, буде так смешон,
                я эти дни живу твоим виденьем.
                И божий мир, рукой  Его смещён,
прекрасным Хаосом моё врачует
зренье.

               
13.06.94
Москва   




4


Во всей Москве не нужен мне
никто,
                когда  твой рот красивый, словно птица,
                взмахнёт крылом улыбки и светиться
заставит воздух, лампу
                и окно.

                Что вечера такого может быть
                разлапистей, древеснее, живее?
                И хочется не умирать, а жить –
                пугаясь, обмирая и краснея.

И кажется, что счастье охватить
способно всех прохожих
и подъезды.
                И ветер не бежать, а стыть
готов –
кирпичный и железный.

Наверное, он строить города
                задумал вдруг, отринув разрушенье,
                и моря Белого жемчужная вода,
где мне Архипелаг явился навсегда,
                вкруг будет врачевать
                и грусть твою и зренье,
                когда слеза непрошено
скользнёт,
явившись памятью
                на нежные ланиты,
                и образ мой  тем ветром донесёт…

Пусть он прильнёт к тебе
щекой небритой.

20.06.94
Москва

 

5


Два дня - как дождь, повиснув над Москвой,
мне разъедает, липкий, настроенье,
                да женщина, что этому виной,
не пишет, не звонит, -
лишь в Киеве волной
                её всплывает, оживая, зренье...

На съёмочной площадке впопыхах,
                где подбираются помады и наряды,
                её поклонники - сценарно в дураках -
решать готовятся извечные шарады.

И очень жаль, что непричастность здесь
к тому, что "cinema" зовется важно,
                во мне не порождает зависть, -
                взвесь одна в душе
колышется
                бумажной.

А этот дождь, как ревность, - напролёт,
как боль зубная, не даёт покоя,
               как ты, - не прогоняет, не зовёт,
                лишь сыпется,
как с мёртвых сосен - хвоя.

Похоже, в этом атомном раю,
где даже ты - без крыльев, но в полёте, -
                как пуля, медной кожей
         узнаю,
куда упасть, прощаясь на излёте.

                Я думаю, что мысль моя, как свет,
ещё лететь к тебе захочет долго
                и будет слать, безмолвствуя, привет,
как этот дождь,
как воздух этот
волглый.

                И в этом есть, наверное, резон -
неузнанные счастливы особо,
                как сам себе живителен озон
                в грозу -
           над мира сонного
ознобом.

22.06.94
Москва


               
6


Я прочитал письмо Бодлера
к его издателю               
                и маленькую гроздь стихотворений в прозе...
                За окном талый снег подражает
                Праксителю.               
                А жизнь дорожает так,
что мир застывает льдом
в сверкающей
                бозе.               

Женщины, исклевав кормушку любви,
певчие,
                меня покинули:
                в Чечне одна, как Святая Мать, раздаёт
"love you";
другая - в Германии...
                Жена -- в Волгограде.

Часы на пять делений стрелки
сдвинули --
                таращатся, отупев,
что войска на параде.

Если выйти в грязную Москву, ползя по лужам,
аки Христос по морю,
                быть может, и разгонишь стаю-
тоску,
да не соберёшь в горсть
водянистую
волю.

Этот фортель
                в силах выкинуть только Любовь...
Да нищий духом бессильней апостола,
когда у того безвольная
бровь
                млеет над сонным
веком -
в ночь гибели
Господа...

25.06.94
Москва
 




7


Уж снег прожёг траву. Хиреющий октябрь               
                навряд ли доживёт до святок.
А пока -
перемешалось всё: от радостей до жалоб;
стабилен только снег.
                Из серых туч летя,

он мерно прячет день...
                Ворует «мерседесы» под этот лёт зимы
десантников министр.
К Арбату переход,
                горя в плевках, как бисер,
надеждами дурит российские умы.

Как это хорошо, когда умытым утром,
                кипящий чай сглотнув,
              с морозцем налегке,
с пустеющей душой, не замечаешь мудро,
что кукиш воробьём нагадил
в кулаке.

И ведаешь, что снег, явившись,
как награда,
          за маленький успех улыбки,
впопыхах
          всё серое в тебе
отбелит,
крошку яда
               размазав без следа
                на низких небесах.

А ты летишь... Куда? -
                не угадает голубь;
где, новый поцелуй взрывая
на губах,
Офелией стоит
                зрачок - черней, чем прорубь,
          и твой знакомец-снег
не дышит
в волосах.

28.06.94
Москва




8

В твоей крайности  нечто арабское есть,
                как бурнусом сокрытое – не промахнуться,
голубиная  лесть, лошадиная  спесь
и  порода,
с которой  нельзя  разминуться!

                В  горностае ресниц – два бездонных зрачка,
два кольца с инкрустацией из малахита,
                два молочных белка -
и нежданно рука
                так нежна и плющом ожиданья
обвита.

И тогда  твои  губы - коснувшись моих -
                прикипают, как  губка к  подводному камню,
                и поверхность лагуны, под  небом  чужим,
светляки разжигают  ночным
ликованьем.

13.07.94
Москва   
               



9


Когда  ты, как море,
                когда  ты, как лошадь,
                когда  ты, как ветер  - в капризе своём,
и в этой Вселенной – мы только вдвоём,
тогда до утра
               ночь  то стонет,  то просит
                обнять этот  тёмный, в звездах,
окоём. 
               
13.07.94
 Москва




10


                И когда от тебя я иду поутру,
                разрезая плечом, как челнок на ветру,
                суматошную воду Арбата,
                ты не знаешь насколько я этому рад,
                как библейского яблока призрачный гад,
и душа моя реет – крылата.

13.07.94
Москва



11


В  твоей  хрупкой  светлице прохладно  и днём.
В  твоей узкой кровати  пылает огнём
                каждый вечер,
лишь солнце уходит  за  зданья.
                Над  Москвою ползёт  тишина,
и  Арбат,
как библейский – златой  навсегда -  вертоград,
                шелестит  об извечном
прощанье.

13.07.94
Москва





12


Как трудно уезжать, когда тяжёлый поезд загородил перрон,
а ты в своём окне,
                с Арбата Нового, листая нашу повесть,
поверх стихов летишь –
ко мне,

как птица белая, дитя разумной ночи,
                где говорит и  темь, где не молчит
                асфальт,
где крыши бледные пророчат
                эсхиловый исход,
и только тонкий альт

                (быть может, это облака причуда,
                которое висит близь дома твоего
со дня вчерашней радости, покуда
не выпоет себя, не вызвучит
всего?),

и только этот альт не верит в расторженье
                моих неловких слов,
                твоих поспешных
губ,

и звук его, как смех, как детское движенье, -
когда живёт игра – и сладок её
зуд.


21.07.94
Москва



               


13.   ПЕННЫМ СЛЕДОМ УЛИССА


«Я пробудившись, пошел к кораблю
на песчаное взморье
Шагом поспешным...»
"Одиссея", песнь двенадцатая.



Пенным следом Улисса пройти, захмелев,
чтоб весло под конец,
а не плуг и не хлев,
ветвью с сердцем срослось
и у кромки состарилось
взморья,
где прибой, как Итаки жемчужный венец,
где над ним, растекаясь, бывало, паслось
стадо белое туч -
и кормило года
и нагорья.

И тогда, под пурпурного моря закат,
собираясь в Аид, отрешась от всего
понемногу,
вспоминать в те часы буду рад, -
хоть грущу...
По хребту многоводного Бога
тебе песню, -
последнюю в жизни, -
пущу.

Где ты будешь, - не знаю,
а кто ты - смолчу!
Как Улиссу - Калипсо, как ему же - Цирцея...
Вот уж рифма летит по волнам,
по последнему солнца
лучу,  -
отсверкать, отлюбить,
попрощаться с тобой,
цепенея.


13-23.07.94
Волгоград