Эфемерные отзвуки музыки Куперена. Антиутопия

                Когда Психея-жизнь спускается к теням...
                Осип Мандельштам

В провинциальном музее, где висели далеко не провинциальные картины
из лопнувших под напором революции дворянских гнезд, выступала молодая поэтесса.
Нет-нет, она не читала свою поэзию (как могут подумать многие) она читала классику.
Я слышал её творчество, она писала грамотно, без позёрства, без желания строить
пьедестал для мозгового подзаборного хлама.
Но сегодня звучала классика гулким эхом просторных залов.
В перерыве между стихотворениями разливалась музыка рояля.
Не шансоны или глупые вальсы, но Куперен, Гендель, Бах.
Как же это было красиво! Смотря на картины французской и голландской живописи,
была возможность забыть о забитом людьми зале, о шуме улицы за окном, о серости осеннего
городского неба.
Но забытье было не долгим. Явно утомившись классикой, люди стали мирно перешептываться,
и даже говорить в голос.
Водоворот творческого вдохновения революционной массы стал набирать обороты.
О, как же прекрасно и гармонично в этом шуме вокзала звучал бы уличный громкоговоритель,
изрыгающий электрические импульсы маршей, конвульсии парковых вальсов,
или бодрые гимны о светлом будущем.
Но маршей не было, а классика вызвала потенцию к творчеству, поэтому зал гудел,
пыхтел, елозил.
Ну что сказать, возможно, далёкая синь неба в долине столпотворения, вызывала тот же
восторг у юных и не очень юных талантов.
А классика парила высоко, и не боялась стремянок. Но только как быть с тем, что её уже
не слышно даже бедным жрецам у алтаря-рояля!
В первых рядах сидели вечно глухие старушки с гуттаперчевой улыбкой, которая прощала всё
и вся.
Они наслаждались тонущими в людском море Пушкиным, Мандельштамом, Верхарном.
Агонии умирающего лебедя вызывали у них милый восторг.
Руки дамы за роялем беззвучно парили, словно в балете, поэтесса же была актрисой из
немого синематографа.
Ни что не нарушало эту идиллию. Но пианистка не выдержала, и громко хлопнув крышкой
рояля, вышла из зала.
- Как она смеет плевать нам в лицо! - кричали люди.
Организатор концерта, худая как театральная вешалка женщина, побежала за ней вслед,
и стала уговаривать завершить пантомиму.
Музыкант был не преклонен.
Пришла поэтесса, и, хлопая растерянными глазами, всё время повторяла:
- Они просто выражают свои эмоции и впечатления... они любят искусство.
- Вернитесь! Вернитесь! - уже навзрыд кричал организатор вечера:
- Вернитесь, служенье Муз не терпит суеты! Зачем вы уходите, это не прилично!
Но её голос оборвал шум возле двери. Она выглянула за дверь и побледнела.
Разъярённая толпа, размахивая сумками и зонтами, приближалась к комнате, где находились
несчастные.
Пианистка, быстро сообразив к чему всё идёт, взяв швабру, заблокировала дверь.
- Бежим! Бежим! - закричал персонал музея. И все ринулись к старинной заброшенной лестнице.
В полумраке ветхого здания, на одной из стен, поэтесса увидела репродукцию гравюры,
на которой была изображена женщина в тунике среди мраморных колонн.
Голова молодой женщины закружилась от происходящих событий, от доносившихся разъяренных
голосов преследующей толпы.
Ей почудилось, что портрет повернул лицо, и сказал:
- Торопись, дорогая! Александрия давно уже перекочевала к вам. Убегай!
Иначе ты разделишь мою судьбу… Постой! Одна минута - не говори свиньям, что они свиньи,
и не приручай волков к пище ягнят!
И улыбнувшись, незнакомка отвернулась, и поэтесса увидела её благородный античный профиль
на фоне мраморных колонн и заката.
На раме репродукции была надпись: Гипатия Александрийская растерзанная толпой невежд.
Удар тяжёлой сумкой по голове вывел из забытья молодую женщину.
Толпа прорвалась через баррикады, и почти догнала беглецов.
Пианистка, не долго думая, пришла на помощь подруге по несчастью.
Схватив новую, но весьма грязную с тряпкой швабру, словно Георгий Победоносец,
она ткнула её в лицо нападавшего.
Взяв за руку растерянную поэтессу, увлекла её во двор.
На внешней двери был железный засов, поэтому им удалось спастись.

Музей опустел. Во мраке ночи блуждали страшные тени античных трагедий и древних историй.
И только возле забытого всеми портрета Александрийской девы, мерцали золотистые огни под
эфемерные отзвуки прекрасной музыки Куперена.