Ты поманишь меня...

Ты поманишь меня
на Вселенском - всё взявшем ветру,
в час известный,
Тобой обозримого через нынешний дня,
это только для тех,
кто не знает Тебя -
я умру...

Обнимаю любя
Тобой данное в смертной судьбе,
как бессмертья залог -
умозренья объятья
крепки...

Жизнь - распятье
с ознобом нелгущей строки,
только вместо гвоздей
вбитых в плоть -
отчужденье людей
от того, что надкрестно,
безвозмездно
на вечные веки
дарует Господь
целокупному миру
сознания
ласки отцовской
не в сказке -
сердцам многодумным
единого неба
детей...

Это более вящая
вещность,
чем весомость
насущного хлеба...

Обнимаю -
пространство земное осилившим взором
стихотворения этого -
повсеместность узоров
ветвлений,
переплетений,
зрительных наложений
друг на друга,
связующих выси и недра,
корневых,
стволовых,
Бога знающих веток
осознания мною
растворения в чуде
воскрешенья из мёртвых -
судьбою
земною...

Чудо птичек, снующих в кроне передбалконной,
чудо радости жизни
даже в собаке
бездомной -
вон виляет хвостом
у пакета с отходами
пищевыми,
чудо мира подростков -
сквозь жёсткость проблем дворовых
Эвридиками и Орфеями с рюкзаками,
заменившими лиры,
проходят жестикулируя
радостно,
животрепещущие
в юном
азарте своём,
нет им дела
до мыслей моих,
до стихов,
ну и ладно -
мириадно предложены
жизни дороги
всем на свете,
но все они сходятся в Боге
не придуманном кем-то,
а найденном лично,
всё чаще -
на персональном
поле
боли
страданий
юдоли,
что площадкой является взлётной дум сердечных
в очеловеченное
чувством родства
с милосердием вечным -
мироздание,
по подобию, образу
созданное Творца -
без конца...

Я над шаром земным, как над кем-то недобрым указкой учительской исподтишка продырявленным глобусом -
наклоняюсь мной выстраданным пониманием
узнавания
непреходящего
и строкою
начертанною не земною
рукою,
как собака раны детища своего языком,
зализываю язвы саднящего
настоящего,
ибо сущим своим
с Вездесущим знаком,
где транзит, а где дом -
мне известно не понаслышке...

Я целую
губами существованья
вне умиранья -
воскрешающий здесь убиенное окоём
мной не преданного сказания
о прощении
и сострадании,
вне которых - лишь телом,
что смертно, на свете,
на белом
живём...

Память - в Лете
при жизни,
в равнодушной к поэтам
отчизне -
лишь закалённая,
строки эти
диктует,
в форму высшую русской словесности крепко влюблённая,
и они улыбаются Богу живому на веки,
как дети -
в любом
не тупом
человеке...