Далёкие звёзды

   С ночи  мело. Густую позёмку  волочило  по наваленным за изгородью сугробам, стаскивало  меж частые штакетины, наглухо  забивая  снежиной узкий КалИтинский  межуток. На крыше стучало. Антон Иваныч всё гадал, чтож  такое там  может бренчать, то ли желоб ослаб, то ли рама на чердаке отошла.
Только к  обеду стихло. Оставшийся ветер растолкал по краям тяжёлую облачную синь и сквозь пёрышки новых  облачков выглянуло холодное зимнее солнце.
 Кое как протиснувшись в двери, Антон Иваныч выбрался на улицу.  Кругом, вровень с забором, лежала белая  сверкающая пелена.
  - Да-а, батюшко! - обратился он к февралю, как к какому-то человеку, - не зря говорят: " Февраль, что пьяный мужик -  дел натворит да спать уляжется.  А  расхлёбывать-то кто  будет?
Он взял лопату и начал рыть. Сначала медленно, без натуги, но увидев в  межутке напротив своего  соседа так же разрывающего снег, прибавил ходу.
  - Врёшь, Митька, - гундел он себе  в усы, не опередишь. Я тебя хотчая!
Через час весь вспотевший и запыхавшийся он выпрямился. Межуток был чист. Рядком темнели  ровные заиндевевшие мосточки.
 Антон Иваныч довольно крякнул ...и присел. В спину резко кольнуло.
 - Ох ти мне, радость небывалая! - он схватился за заборный столб. - Перетрудилси маленько.  Всё Митька виноват. Непошто на пару снег рыть  вышел.
Митька, Микеша, как звали его в деревне, за его весёлые  выкрутасы,  весело хлопая по катаникам рукавицей,  вынырнул из высокого снежного окопа. Его сморщенное худое лицо от работы горело огнём.
 - Ты чего Онтоха, как стара розвальня на заборе повис, опрестал что ли?
 Антон Иваныч махнул рукой:
 - Путай ещё, устал! Много ли наработал-то. Я ещё два  таких межутка разрою!
 Микеша хмыкнул:
 - Ну-ну, харахорси...
 В ложине наперебой залаяли собаки.  Взметая копытами снег и тряся  тяжёлой закуржевелой головой, по дороге промчалась лошадь. В дровнях сидел пьяный Николка Задов. Железная бочка, кое как привязанная к копылам дровен, подпрыгивала и гремела  на всю округу.
  - Вот Николка! Даёт стране угля! - Антон  Иваныч покачал головой. Боль плёткой стеганула по лопаткам. Он поморщился, но вида не показал. - Куда-то шибко парень торопится.
 Микеша погрозил вслед Николе кулаком:
 - Гаишников на этого Николку нет, враз бы  всех прав лешили. Задавит каку-нить старуху. Те , ведь,  полоротые вечно ворон считают, на дорогу-то не глядя...
 Слыхал, пошту закрыли, без пенсии нонь будем жить...

               
 Антон Иваныч, после того, как Микеша приволок его чуть ли не на закорках от калитки домой, проболел целый месяц. Анна Михайловна дважды вызывала фельдшера, делать укол. Фельдшер, молодая гонористая особа, Анне Михайловне в последний визит высказала, что больше   в дровнях с пьяным извозчиком за пятнадцать километров  не поедет, пусть ищут бензин для скорой или пусть везут Антон Иваныча в стационар.
 - Какой бензин? Откуда? - сокрушалась бедная Анна Михайловна. - У нас и ГСМ-то больше десятка лет закрыт, а в больницу Антошу не пущу. Там за ним ходить никто не будет.
Фельдшер развела руками и уехала обратно с попутной машиной.
Бензина в деревне не было. Даже  у извощика Николая, какого дня с такой прытью мчавшегося в район за горючим, не было ни капли.  Где-то дорогой, он потерял последнюю  бочку.
               
 
Ещё стояли утренники и мороз отпускал только к обеду, но уже во всём чувствовалось,  идёт весна.
 Небо стало выше. Солнце за день успевало нагреть  деревянные бревенчатые бока и избы к вечеру, когда на землю опускалась морозная пелена, дымились  сизоватым паром.  Во всей деревне становилось, как в нетопленном  предбаннике : холодно и сыро.
   Балуясь, шумные воробьи,  громко чирикали и порхали с одной ветки черёмухи на другую. С полей резко тянуло снегом, отсыревшие поленницы терпко пахли осиной и прелой щепой. Чисто выметенная Анной Михайловной мостовая просохла и Антон Иваныч в валянках выбрел погреться на солнышке.
 -  Ну что, Онтоха, отпустил тя утин? - нырнул в ворота Микеша.
 Антон Иваныч боясь сглазить, промолчал.
 - То-то, брат, не те нонеча времена, когда мы стобой молодцовали. Помнишь, бывало, как фляги с обратом с совхозной фермы воровали. На хребёт взвалишь пять десятков литров, а то и боле, и прёшь, как заправской трактор. Ни тебе совести, ни тебе болезни... - он  сломал горелую спичку и сунул в карман. - Э-эх! Худо жили, гОлодно, а лучшая того времени не было...
 -  Что, Митя, старо-то вспоминать.  Отсовестились уж за то.- Антон Иваныч снял шапку и провёл ладонью по седым волосам. - Ты лучше сказывай, чего нового в нашем ЗАкутье?
Микеша привычно крякнул, закинул ногу на ногу и подкурил папиросу. Махая рукой, чтоб загасла спичка, он глубоко затянулся.
 - Чего нового? Да ничего! Разве что, цыгане наезжали, да заходили к Коробихе на ночлег. Порчу нашли на ней да на картах сгадали. Насулили ей, Онтоха, "кучу арестантов": и  лябовь, и богатьство в здравии, и...
- А порчу-то сняли, - Антону Иванычу не терпелось узнать.
 - Сняли! Сняли вместях с золотой цепью, что дети ей на юбилей подарили, да с  хрусталём со шкапу, да и впридачу ещё сала пол- ведра с клети свиснули...ух-хо-хо...- и Микеша от смеха зашёлся  грудным удушливым  кашлем.
 - Поделом ей,  старой кокоре, - Антон Иваныч,  трясясь от хохота, утирал от слёз глаза. - Больно жадна да укохлива!

               
 Калитинскому зятю от предприятия дали двухкомнатную квартиру. Вот Катерина, дочка, и заладила: переезжайте к нам в город и всё. Они  из общежития в трёхкомнатную, оставшуюся от свекрови, переберутся,  а родители пусть забираются в двушку.
Анна Михайловна так  загорелась этой идеей, что уже и коробки стала из магазина прикладывать. Под вещи.
 Антон Иваныч, как узнал про переезд, сразу встал на дыбы. И сын поуговаривал его и дочь. Ни в какую!
 -  Аннушка, всю жизнь мы в деревне прожили, а на старости лет в города подадимся. Кому сказать,- нА смех подынут!  Нет, и не выдумывай даже, - пытался он урезонить жену.
 - Почему же на смех-то? - не унималась  Анна Михайловна. -  Вон, Люба с Павлом Рябинины, к сыну во Владивосток уехали и что? Живут себе, с внуками нянчатся.  А Шанины?...
 Антон Иваныч нервно махнул рукой:
 - Пускай! Это их жизнь. А я из Закутья  никуда не поеду.

Неделю  о переезде не говорили.
Дождавшись субботы, когда после бани, распаренный и разомлевший Антон Иваныч за столом принимал, положенные по такому случАю, сто грамм водочки,  Анна Михайловна снова завела  разговор:
- Я завтра к Кате поеду . Посмотрим с ней , всё таки,что  за квартиру Игорю дали.
 - Опять за своё? - Антон Иваныч выглянул на жену из-под лобья. - Сказал ведь, не поеду с деревни и баста! - и с силой стукнул кулаком по столу.  Звякнул стакан. Анна Михайловна осуждающе покачала головой.
 - Перестань шуметь-то, старый. Неровён час опять прихватит...
- Ну раз  надо, дак поезжай, -  не успокаивался он. - Погляди, что там за хоромы. У нас-то, - и Антон Иваныч обвёл рукой горницу, - хороводы водить можно, а там комнатки, что телячьи стойла. Не развернёшся!
 - Дак сколько ещё разворачиваться-то будешь, Антоша, уж седьмой десяток идёт. А там дети,- Катенька, Вася, внучатки рядом будут.
Ну, - она  непривычно ласково обняла мужа за плечи. - А заболеем, кто ухаживать будет. К нам в экую даль даже фельдшер не едет..
Антон Иваныч тяжело вздохнул.

               
Через день  Анна Михайловна уехала.
 Распорхав в межутке и так чистую мостовую, Антон Иваныч отправился в магазин за хлебом.
Кругом усевшим грязным снегом серели деревенские межины.
Идя по безлюдной улице, он хозяйским взглядом  окидывал   дома. Вон Задова изба, -  старая слега просела, сделав крышу похожей на конское седло. Да и кто приложит руки? Колька, у которого всегда залиты глаза?  Нет, не хозяин...А вон дом , напротив бывшей конторы на большаке, Гуськовых. Усел весь, бока выдавило, стоит, что медный жбан... 
Садик с заколоченными окошками,  ателье, где бывало,  на праздник бабы наряды  заказывали....Тут  и рам нет...
  Может и права Анна, что переехать норовит. С каждым годом деревня  пустеет. Старики вымирают, молодёжь после школы скорее торопится уехать. Да и что молодым делать тут. Работы никакой нет,  совхоз развалился ещё лет десять назад. Школа за пятнадцать киллометров.  Почту и ту закрыли. Из всего удовольствия остался магазин, да и тот работает через день. А когда-то и больница на тридцать коек была, и столовая, славившаяся на весь район. В газете девок-поваров печатали.
Одного народу ходило, - улицы было мало. Сколь своих, да сколь приезжих.  По краю Нюриной пожни общежитие для сезонников стояло. У деревенских девок мимо его окон  такая  тропа была натоптана, что на тракторе развернуться было  можно ...


Через дорогу огромными прыжками перескочил кот. За ним с лаем выскочили две одинаковые  вислоухие собаки.
 - Ух, лешегонки! - Антон Иваныч махнул на них сумкой. - И волков-то на вас нет!
 - Здорово, Онтоха!
Из широкого окошка  бревенчатого сеновала, забитого сеном, торчала худая сморщенная голова  Микеши.
 - Никак в магАзин!
 - Будь здрав, Митрий Кузьмич! - Антон Иваныч приподнял свою   собачью шапку. -Ты чего, паря, высОко забрался?
 Микеша осклабился:
 - Да от бабки сухутилси. Одолела, окоянная, своей любовью. Цалуй, говорит, меня, дак пожарю на завтрак картошки с салом. А я, не будь дураком, ей в ответ: На кой ты мне, беззубая, нужна. Я бы Светку-продавщицу за суху рыбну корку лизнул.  Ну, моя родимая и взялась за ухват...
 Антон Иваныч засмеялся и  махнул Микеше рукавицей:
 - Ой, балабол!
 
               
У магазина толпилась очередь. Кто за товаром, кто пенсию поджидал. После закрытия почты, деньги и газеты привозили на  развозной машине с продуктами.
Разноцветные платовья, -у молодых  завязанные кОнцами  вокруг головы, у старух -   затуженные под сухими  морщинистыми подбородками, ярко  пестрели на солнце.
 - Добавили тебе пенсию-то, Марья Семёновна? - склоняясь к уху глуховатой старухи, громко кричала Нинка Токариха, работающая раньше на медпункте санитаркой. - У нас дедку всего двести рублей сверху клали, а ведь вы сним  с одного года-то.
 Марья Семёновна не слышала. В молодости у неё случился отит. Побродила  в делянке по пояс в снегу и застудилась. А бригадир больничного не дал. План тогда был, а людей не хватало...
  Так вот полвека тугоуха  и прожила.
 - Да, что толку? -вступила в разговор Татьяна, одна из немногих молодых, кто остался в деревне. -  Один рубль прибавят, и  на продукты цену на десять подымут. Есть выгода для людей?
 - И то верно, Танька, - поддержала её подруга, - на детское пособие сапожков дитёнку не купишь...
Очередь загудела. Всем захотелось высказаться. У каждого своя обида была.
 - И за что бились? - едва слышно, прошамкала тётка Капа, такая же древняя старуха, как и глухая Марья.
 
Опорхав бревенчатую стену от снега, Антон Иваныч обпёрся об неё  плечом.
 - Я крайний. За мной будешь,-  сквозь людской гомон,крикнул он, подошедшей Лизавете Андреевне.
 - Чем мой друг Анатолий занимается?
Лизавета Андреевна улыбнулась:
 - Сети чинит Ваш друг. И день, и ночь, и никак его от этого занятия не оторвать. Сходит, мостовую  разметёт и снова за станок.
Она интелегенция. Тридцать пять лет учительствовала в местной школе.
Антон Иваныч помнит, как приехали они с его Аннушкой на практику. Одна учителкой, другая дояркой.
 Толька тогда сразу зачурал высокую стройную Лизку, а Антон Иваныч и не претендовал. Он только свою Анюту усмотрел, так и пропал. День и ночь о ней думать не переставал. Идёт, бывало ранним утром на ферму, по мосткам мимо его дома, круглыми бочками покачивает. А глаза синие с золотыми прожилками, как те цветы...

 - Онтоха, ты никак зАспал?!
Антон Иваныч чуть не упал от тычка в плечо.  Микеша с жёлтой плетёной авоськой уж успел перескинуть старую фуфайку и щеголял окол магазина в длинной, с сыновнего плеча, "аляске".
 - Докричатьси-то до тебя никак не могу. Ты, говорят, первый в очереди-то - и не дождавшись, что скажет на это Антон Иваныч, переключился вниманием  на  подошедшего Ёсю Малькина, закоренелого деревенского холостяка. Всю жизнь просидел Ёся бухгалтером в совхозной  конторе, сумея заработать группу по инвалидности.
 - Ёся, любишь ты долго на печи нежитьси. Чуть весь товар не прОспал. Вона, машина уж подошла. Ну да ладно, анвалидам без очереди положено. Ну-ко, бабоньки, пустите Ёсю, - и стал пропихивать маленького кряжестого мужичка через толпу к дверям. Бабы раступились, зная, что Микеша готовит  очередной выкрутас.
 - Ты мне пару штук возьми, громко шипел он в Ёсино ухо, а то до избы мне далЁко. Не дотащить.
 - Дак, чего привезли-то, - Ёся никак не мог понять, что за дифицит выгружают из машины.
 - Дак ить,  городских девок с лёгоньким поведением. Анвалидам труда, говорят, по четыре на руки давать будут. Вот я и подумал, куды-ть тебе стоко, две мне отдашь.
 Бабы грохнули смехом. Ёся сделался пунцово-синим. Рыжей волосатой рукой он  схватил Микешу , вырвав из  его капюшёна  клок скатавшегося серого меха.
 - Да я тя, сукин  ты кот ...
 Но тут двери магазина открылись и все ринулись внутрь...

               
 Анна Михайловна приехала к ужину. Весь день Антон Иваныч гнал мысли о переезде и даже не хотел касаться этой темы, но увидев, что жене не терпится рассказать, первым завёл разговор:
 - Как съездила? Ноги-то небось, все выморозила. Говорил, катаники на галошках надень, - заботливо брюзжал он.
 - Замечательно съездила! - Анна Михайловна поставила блюдце с чаем на стол. Ребята хорошо. Здоровы. С Катюшей смотрели квартиру.
 Она с опаской глянула на Антона Иваныча, ожидая реакции, но он молчал, слушал.          Двухкомнатная с балконом, второй этаж. Ванная новая, только что  сделан ремонт... Так хорошо, вода из-под крана бежит, - холодная, горячая. Не нужно  в снегу тропину торить, пешать прорубь... Для стариков дак больно хорошо... Чего молчиш-то?
 - Тебя слушаю, - Антон Иваныч  посмотрел на жену. - Я тебе сейчас расскажу, чего сегодня Микеша в магазине отчудил...
 И они опять весь вечер не затрагивали тему  переезда, только, когда ложились спать, Антон Иваныч пообещал жене подумать.
 Анна Михайловна успокоилась. Всё будет хорошо. И уже стала продумывать, что из вещей  забрать с собой в городскую квартиру, а что оставить. На лето же всё равно в Закутье приезжать будут...

               
 На Пасху решили собраться всей деревней в клубе. Чего всем по домам сидеть? А так хоть вместе поплясать, попеть можно. Галинка Кудрякова, Микешина дочь, вся в отца-затейника, остатки молодух собрала. Концертную программу готовят.  У клуба на щите уж и объявление, размалёванное  яркой гуашью, висит.
 На душе стало светлее. Весна  вовсю вершила свои дела. По околкам, насидевшееся за облаками солнце, жарко топило оставшийся снег. Лужи, стоявшие в колеях, с каждым днём сохли от  морозных утренников, крошась под ногами  тонкой ледяной крошкой.
 Антон Иваныч  за усадьбой пускал под угор ручьи.  Вот ведь - думал он, куда русло направиш, туда и вода бежит. Так и человек...
 - Ты чего, Онтоша себе под нос кУрашь, - Микеша вышел со своих задворок к Антону Иванычу. - Не иначе, как молитву творишь. Пойдём -ко со мной  за Гречихино поле, хватит за Анюшкин подол держатьси.
Антон Иваныч воткнул лопату в талую землю. Спорхнув с чурака опилок, присел.
 - Покурь, Митя, - и достал из кармана Беломорину.
Сам он не курил, но для друга всегда носил  пачку папирос с собой.
 - Ну, давай, покурим! - радостно крякнул Микеша.
Он долго  крутил папиросину, думая о чём-то своём. Потом, как всегда,глубоко затянулся и выпустил струю густого сизого дыма.
 - Ты мне скажи, Онтон Иваныч, как ты будешь в городе своём жить. Там ведь от машин продыху нету. Одна гарь.
 Антон Иваныч, отмахивая папиросный дым рукавицей, громко закашлялся.
Микеша прищурив от беломорного смолья глаз, продолжал разглагольствовать:
 - Печи топить не нать, воды таскать не нать, -  загибал  он на руке  корявые пальцы. - Байну и ту не нать топить.  Слыхал? Там   в малерованном корыте моютси. А холодина -то в ём, я тебе скажу - спасу нет. Косьё опосля экой помывки, неделю скомнё.
 Он затушил окурок о  керзовую голяшку и встал.
- Ладно, некогда долго  балакать. Я ить, за можевеловым веничком для моей Дуськи пошел. Сходи, говорит, Микеша, Чистый четверег завтра, паритьси нать, - он подтянул кропанные портки и поправил ремень. -  Ей без паренья, Онтоша, никак нельзя. Как худо нахвощитси, дак шалеё прямо.  Я и подумал,  берёзовый-от  ейны толсты бока не проймёт, а можевеловый в самый раз... А ты, брат, думай про город-от! Я бывал на эдакой беды в шестьдесят восьмом, еле ноги оттуль унёс... 
Антон Иваныч смотрел ему вслед.
 Маленький сутулый,  с топором, засунутым за широкий солдатский ремень, часто перебирая ногами, Микеша семенил в гору.

 С  самого детства жили  они по соседству.  В  лесной деревне Ушме, в пяти километрах от ЗАкутья,  их родительские дома  так же стояли напротив. Вот они  и решили, переехав после женитьбы в совхоз, дома свои тоже поставить  рядом. 
 Дуся у Микеши  своя деревенская,  далеко в девках  не красавица, вся в конопушках, взяла Микешу своей косой. Ни у кого  в округе такой не было. Жёлтая, густая, что  сплетённые пшеничные колосья. И такая зубастая, что Микеша первые годы чуть от неё не сбежал, но потом пообвык и даже нашёл к ней  хитрый подход, известный ему одному.

Антон Иваныч  долго думал над словами Микеши.  Он давно уже жалел, что под хмельком дал согласие подумать. Ночи иногда не спал, всё размышлял. И пошто Анна задумала эту канитель. Это уж Катерина баламутит, чтобы мать под боком была.   Хотел сказать жене, что отдумал, да откладывал. Ругани не хотел.

               
Весна выдалась ранняя и сухая.  Антон Иваныч знал, что природа ещё возьмёт своё и в мае, когда зацветёт черёмушник, придут такие холода, что без ватней поддергушки на улицу не выйдешь. Рыбаки говорят, что щука ещё белая, - значит, быть снежку...
 А пока по тёплым  чёрным проталинам , высоко подымая лапки,бродят   жирные желтоклювые грачи.
Антон Иваныч долго наблюдает, как они выбирают из земли червячков и мошек.
Птица и та к родному дому летит, думает он,  а  старик решил из деревни збежать. 
 Нет! После Светлого Воскресенья  он скажет Анне Михайловне, что отдумал. Как они хотят!
 И настроение Антона Иваныча поднялось. Он схватил из-под капели вёдра и, забыв о больной спине, потащил их в баню.

               
В намытой к Пасхе избе пахнет варевом и печёным. Анна Михайловна  толкётся у стола. На шесточке в блюде, крашеные луковой шелухой, яйца.
 Антон Иваныч, выйдя из горенки в кухню , похристосовался с женой.
 - Христос Воскресе, Аннушка!
- Воистину Воскресе,   Антоша!
И так светло стало от этих слов в избе.  Так уютно. И скатёрочка, и часы на стене с розовым циферблатом, показались Антону Иванычу ещё роднее.
 Солнечные лучи через оконное стекло нырнули в сервант и откололись от рюмок ворохом  сверкающих капель. Одна из капелек блеском заиграла в волосах Анны Михайловны.
  Сединки  на волосах жены блестят, как  дождевые ниточки. И морщинки  на лбу легли много заметнее.  А старухой не назовёшь. Глаза синие, как осеннее небо. И повороты быстры и ловки...Сколько же  она с ним натерпелась за всю жизнь. И попивал по молодости, и погуливал...А её упрекнуть нечем...  Лучшей жены и желать нельзя. Антон Иваныч вздохнул. Состояние радости куда-то ушло...
- Ладно, город дак город...

-  Не передумал ещё к празднику-то идти?  - Анна  Михайловна поставила перед Антоном Иванычем  лещёвый рыбник. - Нет, дак достань мне с повети новую корзинку, я туда закуску сложу.
               
В клубе натоплено. На, закинутой домотканным половиком, лавке стоит гармонь. Бабы нарядные в кудрях и с  накладными чупами стаскивают на столы принесённую с дома закуску.
Мужики на крыльце, тоже приодетые для случАя, дымят  папиросами, обсуждая, что на этой неделе  в деревню должны привести бензин,  высокие цены на солярку и  "смешную" получку, приехавших с вахты работяг.
Когда все, галдя и толкаясь, уселись за столы, открылся занавес и начался концерт.  Разфуфыреный Колька в креповом коричневом пиджаке накинул ремешки на  худые плечи и  растянул гармонь.  Со сцены полились песни.
 Гулким зычным  голосом запевала   Микешина Галинка, тонкими  звонкими голосами подхватывали  бабы припев и тянули  легко и непринуждённо.  Где нужно бархатными басами вступали мужики.   Давно  выладились петь деревней. Сколько  лет  вместе поют...
 
Антон Иваныч оглядел всех. Даже старухи не поленились, пришли. Анатолий с Лизой рядом с ними сели. Микешку Дуська в конец столов уволокла.  Но Антон Иваныч на всякий случай держал для дружка место.
Концертная программа кончилась. Похлопали молодушкам, утёрли слезины и весело скомандовали: "Наливай!"
 Затрещала яичная скорлупа,  зазвякали стопки, смешались смех, разговоры, запах ягодной настойки, межёной рыбы, творожных  со сметаной наливушек...
Микеша уплетал, принесённые бабкой Капой, толОкнянные  блины.
- На дрожжах блины-то, Капитолина Дмитриевна? Уж больно ладны, так в нос и шибают!
 Бабка Капа, закрасневшая после стопочки, в белоснежном ситцевом платочке пропела дрожащим голоском:

 - Пекла дролюшке блины из пресного теста
Горсть муки да соли пуд. Вот кака невеста!

Дуся засмеялась и пихнула Микешу под бок. Тот без слов понял жену, схватил бутылку и разлил по стопкам беленькую , не забыв подмигнуть старухе.
 - Э-эх, тётка Капа, вся ты зарделаси, как молодая  ягодинка...

               
 - Я те говорю, вышла,   худа, косица на плечо чёрна, глаза таки же. Я, аж, ахнул - рассказывал за столом   захмелевший Николай. Глаза его, большие,с чёрными густыми ресницами,всегда влажные от любви к людям, часто моргали.
 - Откуль вышла-то? -  изрядно повеселевший Антон Иваныч допытывал Кольку
 - Дак прямо из зеркала... И прямиком ко мне на кровать...
 Все громко захохотали.
 - Горячка белая к тебе на кровать лезла, а не черноокая красавица! -  выкрикнула Танька.
Все в деревне помнили, как Танька ждала Кольку  три года из армии. Колька и женится на ней собирался.  Но пока думал когда, наперёд его успел Серёга из соседней деревни.

- Сегодня для праздника гуляй да завязывай с этим делом, Коля, - по - доброму, по- матерински пожалела его Анна Михайловна.
-  Плясать хочу. -  Пьяненький Микеша выкатился на середину клуба. А ну-ко, Николаха, давай  яблочко.
Колька сгрёб гармонь и заиграл. Следом за Микешей вышла Дуся и пошла по кругу, перебирая ногами и качая полными крепдешиновыми  бёдрами. Любуясь женой, Миткеша запел во всё горло:
 
  - Э-эх, яблочко, куды ты коттисси,
    Ко мне в рот попадёшь, - не вороттисси.

 Антон Иваныч смотрел на односельчан. Всех он знал, с кем-то отработал бок о бок в совхозе чуть ли не пол-века, его Васька с Катей учились с их детьми, он гулял на соседских свадьбах, они на его. Как же это всё оставить?
В груди сильно заныло, заскомнуло, а он сидел и смотрел сквозь мутную пелену на  Микешу, на Дуську, на Ёсю, и слушал, как  умеет гулять его деревня и слёзы непрошенно катились по его щекам...

Анна Михайловна ушла домой. Не долго посидев Антон Иваныч отправился следом.
Ночь была морозная.  Свежий ветер выветрил оставшийся хмель.  Ноги от плясок гудели, как провода в нЕпогодь и он старался ступать осторожно.
 - Всё, - думал он про себя, - укатали Сивку, крутые горки. Осталась молодость  за яблоневым садом...
Огней не было. Деревня спала.  На чёрном небосклоне серебрились далёкие звёзды. Точно такие же он видел, когда первый раз отец взял его  в ночное поле пахать. Эти звёзды дрожали в реке, по берегу которой  гулял он  со своей  Анютой, бережно держа её за хрупкие девичьи плечи...
Он сел  под окном на лавку. Щёлкнула на двери щеколда и вышла  полураздетая Анна Михайловна.
 - Ты чего тут сидишь, застынешь, - и села с ним рядом.
 Антон Иваныч молчал.
 - Помнишь эти звёзды?  - Анна Михайловна взяла его за руку. - Мы, наверное без них там не сможем...
Антон Иваныч притянул к себе жену и  поцеловал пахнущие снегом волосы...


 -