На смерть Владимира Семеновича Высоцкого

Каким календарем измерить
Восьмидесятый – роковой…
И как, скажите мне, поверить,
Что умер он. Ведь он живой.

Не верил я печальной вести.
Но все же умер он, увы.
Как тот поэт-невольник чести,
Не избежав дурной молвы.

Он жил не в книгах, а в кассетах,
И под гитару хрипло пел,
Он был непризнанным поэтом,
Но все же многое успел.

Успел сказать о том, что думал,
Сказать о том, что не любил.
И летний ветер дул угрюмо,
Шурша листвой среди могил.

Успел, а это ведь не мало,
Успел остаться среди нас…
Не правда, что его не стало,
Ведь смерть поэту не указ!

Так тихо подпевают сосны,
Услышав вновь магнитофон,
Когда поет с кассет Высоцкий,
Поет сквозь грани всех времен.

И может быть, «Таганка» вспомнит
Сиянье удивленных лиц,
Как был воспринят, узнан, понят
Одетый в джинсы датский принц.

По летнему печально небо
И ветер не находит слов,
Когда экран покажет Глеба,
Когда Высоцкий – Глеб Жеглов.

Или севильской ночью темной
Москва опять дышать начнет,
Его, как дон Хуана вспомнить.
И дон Хуаном он придет.


Размах короткого полета
Россия в памяти хранит
И, может быть, напишет кто-то:
Погиб поэт, поэт – убит…

Толпа дантесов современных,
Прислужники временщиков,
Ковали звенья постепенно
Его невидимых оков.

За каплей капля в гроб сводили,
Его травя из года в год.
Завидовали. Не щадили.
Но признавал его народ.

Его оковы разорвала
Освободительница смерть…
В свои объятия приняла…
Но только память не стереть.

Она всплывает монументом
В сердцах народа своего.
И это памятник бессмертный,
Нерукотворный, но его.

И снова, как в года былые,
Слышны Высоцкого слова,
Про годы – цифры роковые:
«Остановись на сорок два!»

И на пластинках современных
Мы видим вновь его портрет,
Как отзвук старых слов нетленных,
Звучит в ушах: «Погиб поэт!».