Калуга. Старость. Глава 18 поэмы Лея

Давно уже я с временем в разладе,
Пытаюсь удержать его –
И тщетно!
Оно - песок,
Оно течёт сквозь пальцы,
Лишь остаются странные следы,
Отметины,
Ничем их  не отмоешь,
Не ототрёшь ни мылом и ни пемзой.
Ах, это память –
С нею я живу!
В шестнадцать лет
Меня накрыло время
Неведомой, безнравственной волною.
Тогда ещё был жив тиран усатый,
Но люди, возвращаясь из ГУЛАГа,
Вдруг рядом появлялись незаметно,
Как будто говорили:
- Это мы,
Униженные, мятые, чужие,
В одежде старой,
В обуви истёртой,
Скользим тенями, шорохом листвы.
Вот так же незаметно появился
Среди неясных призраков в посёлке
Говбиндер
Марк Ильич.
Он был негромок,
Шептал молитвы сквозь беззубый рот.
И кашлял -
До сих пор я вспоминаю
Его натужный кашель,
Будто зло,
Сидевшее в груди,
Пыталось выйти
Наружу
С непомерным долгим свистом,
Но всё-таки печально оставалось,
Чтобы терзать измученное тело.
Мы познакомились
И вскоре подружились.
Говбиндер был технарь,
Ему повсюду
Мерещились
То чертежи, то схемы,
И он пытался что-то воссоздать,
Но не было ни сил, ни вдохновенья,
Лишь слабое желанье высоты,
Которое с надрывом уходило
В чахоточную горестную мглу.
Но в то же время
Марк Ильич
Не чужд был
Литературных тем,
И  очень часто
Он в наших разговорах прикасался
К поэзии,
Расстрелянной
В подвалах,
В застенках кегебешных,
Прикасался
К тем символам еврейского народа,
Что неумело
И прекраснодушно
Пытались миру прокричать на идиш
Все истины,
Забытые на русском,
Поскольку жизнь советская творилась
Не именем закона –
Волей банды,
Стремительно врагами объявлявшей
Всех несогласных или не лояльных,
Карая их безжалостным мечом.
Мы вспоминали Маркиша, Гофштейна,
И Льва Квитко,
И Фефера,
Хотя
Несчастный Ицык
Оступился в пытках,
Но всё-таки
Не нам,
Не нам судить
Невинно убиенных
И проливших
Так обречённо кровь свою в песок.
А Марк Ильич
Страдальцев лично знал,
И трезвостью ума,
В котором цифры
Так и не взяли полный верх над страстью,
По-своему в поэзию вгрызался,
Пытаясь,
Как сказал великий классик,
Вновь алгеброй гармонию измерить.
О, это был прекрасный пир ума!
Мы спорили,
Но часто в разговор
Вступал Володя
И двумя словами
Гасил наш пыл.
Он был угрюмый циник,
Не верящий
Ни в святость, ни в любовь.
Володя, сын Говбиндера,
Надолго
Потерян был отцом
Среди
Всесильности
Карательной машины.
Всего лишь год
Ему исполнилось,
Когда отца забрали
И увезли на север по этапу,
Он, этот несмышлёныш,
Сразу стал
Врагом режима
И лишился прав
На имя, и на память,
И на нежность.
Его, надёжно спрятав в детском доме,
Пожаловали
Новою анкетой,
Фамилиею с барского плеча.
Когда, уже  в конце войны,
Вернулась
Из ссылки,
Из таёжного забвенья
Сестра Говбиндера,
Она по детдомам
Искала мальчика,
Но долго не могла
Понять,
Что в инкубаторе советском
У всех цыплят
Не имена, а клички.
И всё же медленно,
Почти интуитивно
Приблизилась
Она к желанной цели,
И мальчика с фамилией Морозов,
И с внешностью еврейской
Отыскала,
Чтоб отогреть и вдоволь напитать.
...Ах, время!
Утекло песком сквозь пальцы!
Давно Говбиндер умер,
Но в Калуге
Морозов проживает,
Горький циник,
С еврейским носом русский инженер,
Мой слабый лучик
В темноте невстречи
С той девочкой,
Что раньше звали Леей,
А нынче неразгаданной шарадой
И вечной обречённою тоской.
В Калугу я приехал ранним утром
На электричке,
И седой Володя,
Пытливо глядя мне в глаза,
Шептал:
- Не может быть!
Не верю!
Не согласен!
В кого нас превращают годы странствий!
И на глазах у циника вскипала
Наивная, безгрешная слеза.
Потом, когда все "ахи" миновали
И страсти успокоились,
И водка в графинчике блеснула на столе,
Я осторожно приступил к расспросам:
- Скажи, Володя,
Это очень важно,
Она была с тобой в одном детдоме,
Всё совпадает
До смешных деталей,
До мелочей.
Ну, напряги же память!
Он долго думал,
А потом ответил:
- Той девочки,
Которую с надеждой
Назвал ты Леей,
Не было.
Напрасно
Ты ворошишь забытое.
К чему
Теперь пустые истины?
Сквозь годы
Мне видятся десятки горьких судеб,
Изломанных,
Как ветки на ветру.
Я сам еврей,
Но это лишь по крови,
По глупой генной памяти,
Не больше.
Во мне лишь долька
Внешнего еврейства,
Я растворился в русскости.
Быть может,
Ты осуждаешь.
Но такая доля,
Мне выдана с рожденья.
Это жизнь,
И никуда не деться
От реальной,
Пускай не очень праведной судьбы.
- Но Лея!
- Милый, позабудь про Лею,
Она дымок,
Растаявший в тумане,
Она звезда,
Угасшая в ночи.
Прими совет по старой дружбе –
Брось
Все поиски,
Смирись
И успокойся.
Я встал
И молча вышел.
Электричка
Меня везла в вечерний синий сумрак,
Меня, навек обманутого жизнью,
Уставшего,
Седого человека,
Но всё же с каплей нежности и сказки
В душе.
Прощай, прощай, Володя!
Мы навсегда разъехались с тобой.
                Р.Маргулис