Борис Казанов об Игоре Жданове

     С опозданием узнал о смерти Игоря Жданова и скорблю о нём. Это был человек, который без особых уверений в своей дружбе, помог мне больше, чем кто на свете. Он редактировал и издал в «Советском писателе» две мои книги, чтоб я мог сказать о себе, что я состоялся.
Пусть Господь додаст ему то, что бы он хотел получить на этом свете! Во всяком случае, я в той маленькой очереди просящих за него, обязанный ему всем, - маленькой потому, что никто сейчас не помнит добра.
Не знаю, прочёл ли он мой «Роман о себе», и кто та женщина, что хранит его память?  Борис Казанов.

Катя! Твоё эмоциональное жизнеописание Томы, наверное, достойно стать страницей той книги, к которой ты, как я понял, подспудно, генетически устремлена. Если смотреть с этой стороны, то из Томы действительно можно что-то извлечь. Для меня она воплощает движение к мраку, к безумию. В этом есть текст, содержание. Поэтому я хотел бы тебя, как дочь Игоря Жданова, предостеречь от излишней экзальтации.
     Один раз всего я был в Загорянском, попал туда уже под вечер, вместе с незнакомой девушкой, прилепившейся ко мне в поезде "Белоруссия". По дороге взяли две бутылки "андроповки", отчего попали как раз: водка у них давно кончилась. Игорь ушёл на кладбище, Тома, поддатая, бродила вокруг дымящихся поленьев, уговаривая меня не показывать водку Жданову. Но разве от него можно уберечься? Да и я не хотел сидеть с ним трезвый. Разумеется, сразу начался раздор из-за студентки. Всю ночь он не спал, стерёг её от меня - как бы чего не вышло. Мы умудрились не подраться, а девушка на вокзале уже, следуя в свой Нижний Тагил, бросилась мне на шею. Я понял, что это было выражение косвенной благодарности. Девица была совершенно очарована моим другом.
Чем он её очаровал? Иногда я, доведённый им до бешенства, внезапно ощущал в себе совершенно нелогичный мощный толчок любви. Объяснение не только в том, что он мой редактор. Ведь, пиши я средне, ни в чём бы он не поступился. Я не раз слышал от какой-либо лакированный вши: "Твой друг подонок!" - эти люди жили в соответствии с общепринятым канцелярским представлением о совести, от чего было ни холодно,ни тепло. Когда же Игорь называл кого-либо "подонком", что случалось чрезвычайно редко, то я не сомневался: речь идёт о таких категориях, преступить которые мог лишь настоящий подонок.
Разве кто-либо из этих людей мог вдруг отдать, как он мне, свой единственный полушубок, чтоб я согревался в плаваньи! У меня всё ещё дрожит в душе его дребезжащий хмыкающий смешок, с которым он читает мои рассказы. Этот смешок был высшим мерилом, чего я достиг.
И он был красив, сволочь! Не забуду как я, переживая за застрявшую рукопись, с утра начал его тормошить ехать в издательство. Он не собирался ехать, но помалу уступал. Медленно ходил по комнате, подбирая крупные окурки, кашлял, плевался, мылся, шумно чистил потрёпанный костюм, причёсывался,- я буквально вырывал из него каждое деяние! Наконец сели в электричку, и тут Тома принялась назойливо поправлять на нём зимнюю шапку, по её разумению шапка сидела криво, не так. И я видел как весь вагон ополчился на некую дряблую опухшую старуху, пристававшую у всех на виду к такому видному парню. Никто из них и не подумал бы, что этот парень недавно выглядел не лучше её.
Не знаю, было ли в его возвращении в семью некое унижение или сдача позиции. Что вообще связывало его с Томой? Тоска по распознающей тебя до последнего нерва бабе, которой можно подставлять руку, чтобы очистила ногти? Разочарование, что его как поэта затирают,- т.е. предел сугубо творческого отчаяния?
У Галки был только один шанс, который она упустила: не выходить за него замуж. А если любовь всё пересилила, то я понимаю, как непросто сейчас возвратиться к тому, что превыше всего. Прости за это письмо.
Борис Казанов.


 Есть ещё то, что есть - когда стенка на стенку, как у твоих родителей. Для иллюстрации пригодится ещё одно воспоминание, относящееся к концу 60-х, когда я впервые появился в "Советском писателе", где лежала моя рукопись "Осень на Шантарских островах". Я мало надеялся на её издание, внутренне замирал от мысли, что её вернут. И вдруг мне сообщают, что есть положительное редакторское заключение. Я не знал кто такой И.Жданов и там удивились: как так? Это же известный поэт! - сняли со скрепок его рецензию и отдали мне. Я бродил по Москве с угольями его слов, сказанных обо мне, счастливый до головокружения. Добрёл до Обыденского переулка, где отец тогда жил с матерью. У меня не помещалось в голове взять с собой водку. Разве я мог представить куда я иду? И как только открылась дверь, я оказался в кипятке настоящей рукопашной: Игорь рубился с тогдашним сожителем своей матери, а Галка со сверковью. Галя крикнула мне, дерясь: "Это Боря!Я тебя узнала по фотографии в "Юности" - и меня начали перетаскивать для подмоги обе дерущиеся стороны. Тогда я понял как глупо ошибся с водкой. Сели за стол,и ко мне придвинулся Игорь Жданов, ангел с побитой мордой, со своим иудушкиным высасыванием из тебя каких-либо нечистот, на что,как ты знаешь,он большой обжора. С Обыденской началась вакханалия нашего врепрепровождения, растянувшаяся на годы. Разумеется, я им эгоистически пользовался, почуяв слабинку к себе, ощущая постоянно дикую жажду: написать ещё что-либо достойное и тем продлить наше общение.
Ты здорово рассказала о его последних годах. Да, я побаивался немного твоего взгляда, стеклореза, занятого у отца. Конечно есть некоторые физиологические,порочащие его подробности, обусловленные не только старостью но и падением, что можно было предположить. Но для того, кто его знает, во всём этом звучит благая весть, реквием ухода. Так жить и так умереть мог только он один.   Б.К.