И голос был грозен, но тих

Дом был старым. Настолько, что даже бродяги не останавливались в нем, предпочитая ночевать под открытым небом; помимо всего прочего, это усугублялось слухами, которыми дом оброс за свой долгий век. Он был ветхим и скрипучим, словно старая колдунья, доживающая последние дни.
И... дом был пуст - настолько, насколько вообще может быть пустым заброшенный дом. Он дышал одиночеством, хрипящим скрипом вспарывая кладбищенскую тишину округи, и время от времени словно заходился сиплым хохотом озлобленного старикашки.
Так казалось ему самому.
Ангел видел, что ему тяжело. Без крепкой, но мягкой хозяйской руки, без тихого пугливого шепота и легкого поскрипывания кровати по ночам, без запахов на кухне и шума в прихожей.
Но Ангел уже ничего не мог сделать. Война была проиграна - для него, по крайней мере, точно. Несколько дней назад он упал на крышу, прямехонько в трубу, окончательно разрушив ее и завершив начатое ветром и временем дело. Остаток черепицы съехал вместе с ним по скату и частично упал вместе с ним внутрь дома.
О да, он не был желанным гостем для испещренных дырами и трещинами стен.
Четыре дня. Четыре дня личного ада, когда Ангел едва не отрекся... тяжело умирать, будучи бессмертным. Он бормотал что-то, едва шевеля губами, прыгая с латинского на греческий, со старославянского на неизвестный ближайшей тысяче поколений людей язык.
- Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его...
- ...и ангелов, не сохранивших своего достоинства, но оставивших свое жилище, соблюдает в вечных узах, под мраком, на суд великого дня...
- ...и обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир и по персям опоясанного золотым поясом: глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его, как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос Его, как шум вод многих. Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей...
И слушая его, дом уже не так возбужденно и отчаянно скрипел свисающими на петлях ставнями. Сила была в этих словах, светлая, безнадежная.
В какой-то момент просветления Ангел, пытаясь согреться тянущими книзу перьями, смог четко выговорить несколько фраз.
- Господи, мы все дети Твои, не оставь нас на этой войне сражаться именем Твоим без взгляда и напутствия Твоего! Страшно это, Господи, идти под знаменем Твоим без уверенности в Твоей опоре за спиной!..
Пару раз казалось, что его перья вот-вот потемнеют, и Ангел камнем провалится прямиком в Коцит.
На исходе четвертого дня танцующие в воздухе пылинки осветил закатный золотисто-розовый луч. Он дополз до осунувшегося лица Ангела, все еще излучавшего Свет, уже не такой яркий, но все еще теплящийся внутри него.
И рваными губами с запекшейся на них кровью, Ангел, устремив недвижный взгляд в потолок, начал читать Отче наш.

Pater noster qui in celis es,
sanctificetur nomen tuum

Это не был голос Ангела, сухой и полубезумный, это устами его говорил Он. Луч тепло коснулся лба Ангела, а он все шептал...

veniat regnum tuum,
fiat voluntas tua,
sicut in celo et in terra,
panem nostrum supersubstantialem da nobis hodie

Свет больше не шел от Ангела. Он словно сконцентрировался сразу за ним, становясь все больше и торжественнее.

et dimitte nobis debita nostra,
sicut et nos dimittimus debitoribus nostris,
et ne nos inducas in temptationem,
sed libera nos a malo...

Последние слова были сказаны, и взгляд Ангела застыл. В одно мгновение луч, остановившийся на губах Ангела, вобрал в себя весь свет в доме, и засиял ярче любой звезды.
С тяжелым и облегченным вздохом дом рассыпался в мелкую пыль одновременно с тихими словами.
- Все вы - дети Мои.