Моя усть-поча

...Лютый январь. Снежными зайцами серебрятся промёрзшие углы.  Без катанцев на пол не ступишь, отщиплет ноги.
На улице студёно. Даже в школу ребят  не пускают . Пока идёшь, можно на перекопе замёрзнуть. Там Сиверко насквозь продувает и колеи на дороге  выше головы. Если пойдёт навстречу, гружёный лесом маз, задавит, - в  сторону не свернуть.
 
К ночи  истоплена печь и уже наглухо  закрыта тугая вьюшка. Из душника тянет угаром  и теплом.
 - Ирушка,  скоря забирайси под окутку, - торопит дед.
 Я ныряю на, нагретое о кирпичный бок печи,   одеяло и  тепло ласково  обнимает моё худое замёрзшее тельце.  Сверху в "ноги"  дед кидает старую шубу. Мне так хочется его обнять. Я выскальзываю на холод и сильно прижимаюсь к нему. Он горячий, горячий.
- Деда, а ты не мёрзнешь?
- Нет, подружка, не мёрзну. У меня кровь горячая... - И снова укладывает меня под одеяло...
 - И не умрёшь никогда?
 - Не умру...

 Я и сейчас помню его руки. Сильные, натруженные. Руки вечного работяги.

                ***************************************

Дует прибой. Тянет с озера взбаломученной тиной. Волны толкутся у лавины, подбрасывая привязанные к штырям лодки. Деревяшки соскальзывают с высоких гребней и гулко стукаются о  скользкие илистые катки.
  У амбара на  чураке, с  наколоченной  железной пятой,  я правлю кривые гвозди. Очень мне нравится это дело. Бабушка  дала мне маленький голубой молоточек, которым вбивают гвоздики в посылочные ящики.
- Лёгошкий. Всё не так по пальцам-то мякнешь.
 И я стучу.

Вдалеке, на глинястой насыпи курится кирпичный завод. Скоро от него останутся только навесы и мы с ребятами будем прятаться под ними от, бегущих на водопой лошадей. А пока он дымит,- "печёт" ровные красные кирпичи,- выпуская из высокой трубы серые колечки дыма.

Где-то далеко слышится рокот катерного мотора. Вдруг, дед. Бросаю молоток и со всех сил мчусь под гору на берег. Никак не могу остановиться, какая-то непонятная сила прямиком тащит  на скользкую лавину. Волны, завидев меня, рассерженно шипят, отгоняют тяжёлыми брызгами, накатываются, заливая мои сандали мутной тёплой водой. А я не боюсь. Я поднимаю руки и ловлю ветер. Он, как парус надувает мою кофточку, треплет  косички,  рывком срывая с головы ленточку, и я вижу, как капроновый синий лоскуток взмывает ввысь, а потом плавно  ложится на высокие белые  волны.
Я вот-вот упаду...
 - Ирииинка! -  эхом, сквозь ревущий прибой   доносится  бабушкин голос...
 
                *****************************************

Три деревни слились в одну.  По-суху только  с одной стороны попасть можно. Кругом у нас вода.  С двух сторон озёра легли  Свиное да Сарозеро, вдоль - речка  Поча плещется.
Каждому месту своё название было. И Речной Став, и Плоско поле, и Мурашихи... Келья да Наволок по сей день  своё место держат.
А наш дом построен над озером,  на  Никольском. Рядом с  часовней Николаю Чудотворцу. Раньше на часовне колокольня была, но  сильный ветер в грозу обрушил ветхую звонницу. Гроза и Ёлки  молнией пожгла. Долго торчали они обгоревшими кольями, пока не вытрупели. И трогать их было нельзя, - святые.
 Раньше   у входа в часовню  гладкой   плахой  лежал   большой белый  камень.  Толи от земли, толи  от мольбы и  благодаренья молящихся Господу, был он всегда тёплым, словно нагретый солнышком...
На крежу,  вырытое на месте могил  священников, обвалившееся старое совхозное овощехранилище, теперь уже  заваляное всяким ломьём и землёй...
   
 Истаявший и почерневший  от времени   медный нательный  крестик с едва различимым Распятием, был найден  на этом месте. Тонкий, как бритва, острыми краями. вися на моей шее,  он царапал мне  кожу...Со сломанным колечком на простой капроновой ниточке...
... Уже после операции, очнувшись  от  сильнейшей передозировки наркоза, я увидела, как  медсестра протягивает его мне.
- Он был зажат у тебя в руке...
 - Я знаю,  и он спас меня...

Потом крестик исчез...

По сей день рядом с часовней, оставшимися поседевшими  соснами, шумит Священная роща.  Едут в туманы заплутавшие рыбаки на её шум, зная, что рядом долгожданный родной берег.

                *******************************
               
Мы едем  в Сочи к моей второй бабушке.
 Поезд. Папа  купил мне  первый в моей жизни  стаканчик мороженного. Но я его не ем. Мне не знаком этот вкус и орехи в нём хрустят на зубах, как бережной песок.  Папа смеётся и отдаёт стаканчик маме. Брат Сашка ещё совсем маленький. Он хнычет, смешно надувает пузыри и  машет кулачками в  клетчатом байковом одеяльце. Я прижимаю его кулачок к своей щеке, а он улыбается и таращится на меня своими голубыми глазёнками.
 
 Зелёное, как Чолминская пожня,  море. Горячущий песок, плюшевая зелёная лягушка в детском театре, высоченное колесо обозрения, на котором от страха кричит мама.  Чёрная непроглядная ночь, сверкающая миллионами светлячков. Сначала я не смею взять их в ладошки, боюсь обжечься. Но потом, осмелев, я уже вместе с соседскими ребятами ношусь за ними по заасфальтированной горе и, изловив, складываю в неглубокую ямку, вырытую под раскидистым айвовым кустом. 
 Бабушка Палашка. Я не помню её лица. Помню только, как она  плачет и гладит меня по спине.   Тогда я видела её первый и последний раз...

                ****************************************

Белый теплоход причаливает к пристани у старой почты. Ко мне бежит  обрадованная тётечка. Она стаскивает  меня с узкого трапа, прижимает к, пахнущей ромашками груди,и шепчет в ушко :
- Никуда больше не отпущу...
И слезинками щекочет моё лицо.
Вот она моя Усть-поча.
 У клуба на крыше целуются голуби. Переливаются на солнышке сизыми грудками. Воркотня голубиная, как водичка в ручье по камушкам перекатывается : Гуль-гуль, гуль-гуль... И всюду ветерок, пахнущий водяными лилиями.
На реке весело тарахтят "кээсы". Маленькие катерки, расчищают речку от, оставшихся после сплава топляков. За рекой тихо. Мастерские заперты до зимы. Только кузница радостно бренчит наковальней, распугивая белоголовых крикливых  чаек.
- Нагостились, южане? - выглядывает из окна  столовой тётя Нина в высоком накрахмаленном колпаке. - Заходите на блины с кампотом.
- Зайдём. Только сумки до дому дотащим, - шутит папа.
- Наташка, пусти ты её, пусть ногами идёт.- Просит тётечку мама. Но тётечка ещё крепче прижимает меня к себе.
Заходим домой. Пёстрые домотканные половички, геранька в горшочках. Запах печи, дедушкиной дратвы и нафталинки из жёлтого трёхстворчетого шифоньера...
- Анделы мои! Сожгли девку-то. Вся чёрна, одни глаза белеют. - Хлопает себя по бокам бабушка. - Подружка, подь скоряя  сюды. -  И сграбастав  в охапку,  мажет меня  сметаной.
Чай с запахом отмели и кувшинок, рассказы допоздна о далёком юге.
 Мы с тётечкой на веранде. Прошу её дать мне ещё одну конфетку. Она смеётся и  шутя просит:
- Поцелуй пятку, дам конфет десятку!
Я целую её розовую пяточку, а она ещё больше смеётся.
 Щикотно!

                ***********************************

Через дорогу от нас живёт Нина Яковлевна. Она в деревне такая одна. Ходит в перешитой из ситцевой  занавески в крупный зелёный горох юбке до пят, в кофточке с белыми огромными рюшами и шляпе с оборками из красной атласной ленты.
Над ней все посмеиваются, а мне интересно с ней говорить и  бывать у неё дома.
 Большая русская печь в её квартире не белена, а разрисована  яркими "петухами", всевозможными цветами и завитушками.
А сколько у неё коробочек с брошками, пуговками, всякими непонятными штуковинками. У каждой  своя придуманная  история.
 Бережно, как какое-то сокровище, достаёт она из сундучка набор колокольчиков.
- Очень старинные они, очень! Достались  мне ещё от моей прабабки...
Этот - Свинозерскому Князю принадлежал, он прабабке его на именины подарил - показывает  она на большой колоколец.
- А этот Княжна-матушка за преданную дружбу подарила- и берёт из коробки  колоколец поменьше...
А я знаю, что это не так. Я вчера с мамой в нашем магазине  точно такие же  видела...Но молчу. Мне нравится думать, что они князевы.
Она разрешает мне позвонить. Я звоню и тесная комната заходится гулом.
Княжеский- поёт, как озеро,  когда  бьётся о камянистые берега перед долгим зимним сном.
А вот этот,поменьше, как  талица, толкающаяся в ледяной потолок. Такой перезвон слышишь, когда в проруби воду набираешь.
А этот, совсем тоненький, льдинками в весеннем ручейке позванивает. И хочется его слушать долго, долго...

Вечером Нина Яковлевна ведёт нас с ребятами за пекарню. Мы рассаживаемся по брёвнам и она начинает рассказывать  страшные истории. Мы слушаем, забывая дышать.
Черти, Костромы с раскалёнными сковородами, жившие в старых складах на Речном Ставе, Водяники, Русалки, выберающиеся в полночь погреться  на илистой  запани, когда полная луна заливает реку сиреневым светом,- всё так ясно встаёт перед моими глазами, что домой несусь, не чуя под собой ног. Кажется, что из-за магазина,  стуча дымящей сковородой,  подгоняет  меня злая Кострома.  А зимой, в кромешной темноте заворачивая в межуток,  не чувствуя боли от замёрзших пальцев, укрываю рукавицами лицо от летящей с Глубозёровского дровяника снежной пыли , которую для потехи   старым обожганным помялом сметает с крыши  Мурашинский чёрт.

                *************************************************

Тропинка из школы  по весеннему лесу. Я бегу в белом фартуке счастливая и влюблённая. Голова кружится то ли от любви, то ли от цветущей черёмухи. Экзамены позади. Литература пять! Cочинение пять! Ну и что, что за грамматику тройка. Мне некогда учить.  Я первый раз люблю! Сладко пахнет первая весенняя трава. Лилейчатыми головками качает на ветру жёлтый  Гусинный Лук. Склоняюсь к нему и тонкий аромат  плывёт вслед за мной невидимой дымкой до самого ручья.
Ручей, набравший силу, пенясь и брызгая,  стремительно мчится к реке.  Разув туфли, перехожу вброд, кое-где натыкаясь на камни. Ледяная вода  ещё сильнее будоражит и  мне хочется взлететь от счастья...

Я взлечу и увижу Мызинские круглобокие поля, старые Баёвские избы, с грустными окнами, Бугручи, где родилась мама,   ревущий весенней стреминой  Гремячий рУчей...Увижу свою деревню, со всех сторон обласканную солнцем и водой... И этого счастья мне хватит на всю жизнь...