Рамаяна. А. А. Сигачёв

По одноименной древнеарийской эпической поэме Вальмики

ОТ АВТОРА ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

       Никогда неувядающие Древнеиндийские эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» были и остаются непревзойдёнными произведениями мировой классики, отличающиеся высотой провозглашённых ими идеалами, как моральное воззвание к человечеству. Они поучительны для каждого и славятся изящностью поэтического слога. В «Рамаяне» великого мудреца Вальмики, рисуется образ идеального правителя и героя Рамы, затрагиваются вечные вопросы нравственного долга, провозглашается истиной победа добра над силами зла, утверждается представление о духовном идеале. Не случайно, поэтому, в настоящее время в Индии жемчужины поэтического эпоса «Рамаяна» входят в школьные программы с целью нравственного воспитания учащейся молодёжи.
    На Западе и в России древнеиндийский эпос «Рамаяны» хорошо известен его переводят и ставят на театральных сценах. В странах Востока, таких как Индия, Шри-Ланка, Непал, Бирма, Бангладеш к «Рамаяне» относятся, как к Священному Писанию с благоговением и любовью. «Рамаяна» сообщает, что её сказания передавались из уст в уста, пелись в сопровождении лютни. Первыми её исполнителями были сыновья Рамы – Куша и Лава. Нередко певцы не исполняли дословно «Рамаяну», они сочетали и дополняли традиционные тексты, но в целом они были верны традиции. Язык  «Рамаяны» насыщен эпитетами и сравнениями (эпическими формулами). Эпический певец хранил в памяти множество таких формул, и умело пользовался ими.
    «Рамаяну» великого поэта Вальмики множество раз пересказывали на русском языке на основе лучших английских переводов с санскрита, но до последнего времени не существовало её полного издания. Наиболее полное изложение великого эпоса было представлено в прозе издательством «Гаудия-веданта пресс» в 1999 году (перевод с английского и литературное изложение Джагадьони). Автору удалось приблизить историческую реальность «Рамаяны» к современному читателю, снабжая текст необходимыми сносками, глоссарием и приложениями. Однако, по мнению самого Джагадьони, «собранного материала оказалось недостаточно, чтобы по-настоящему раскрыть богатство содержания «Рамаяны» и передать его со всей полнотой». Кроме того, по мнению автора, в «Рамаяне» много удивительного и чудесного и повествующее событие может показаться читателям мифическим. Ключ к пониманию находится в самой поэме, не следует искать в ней аллегорий. Следует отметить несомненную полезность колоссального труда Джагадьони, всё же в прозаическом повествовании этой удивительной поэмы теряется немало красот и очарований. Очень важно также учитывать традиционную исполнительскую певческую особенность «Рамаяны» в одиннадцати слоговых  шлоках из четырёх строф с двухсложной стопой, с ударением на втором слоге (пятистопный ямб, с женской рифмой).
    Автор настоящего поэтического перевода «Рамаяны» ставил своей целью в возможной полноте, достаточной для представления общего содержания «Рамаяны» Вальмики, с выдержанной в ней поэтической песенной особенностью, по возможности приближая к гармоничной напевности эпоса Вальмики. Сокращение объёма текста автор старался восполнить в комментариях, в предисловии, в глоссарии, в сносках. Автор не претендует на исчерпывающую полноту и безупречную эквивалентность к оригиналу, прекрасно понимая, что это практически сделать невозможно. Любой поэтический перевод неизбежно теряет поэтические краски и ароматы оригинального стиха. Цель была много скромнее: пробудить у читателей желание глубже познакомиться с этим удивительным, непревзойдённым высоконравственным и гармоничным поэтическим шедевром, не уступающим древнегреческим гомеровским поэмам «Илиада» и «Одиссея».  Древнеарийский эпос «Рамаяна» является самым древним образцом изящной эпической поэзии. Мудреца Вальмики, автора «Рамаяны» называют адикави (первым поэтом на Земле), а саму поэму «Рамаяна»  считают адикавьей (первой поэмой в мире).
    Вальмики был живым свидетелем и участником событий Рамаяны. Он родился на севере Индостана в семье брахмана. По случайности, он был захвачен дикими горцами, которые в корыстных целях обучили его воровству. Эту «науку» Вальмики хорошо усвоил, и в течение многих лет он устраивал засады на дорогах и грабил путников. Позднее, будучи отцом семейства, Вальмики продолжал этот свой воровской промысел, чтобы прокормить свою жену и сына.
    Однажды Вальмики повстречал в джунглях мудрецов, и с ножом в руке потребовал от них денег в обмен на их жизнь.  – Мы люди Бога, - ответили ему странники, - у нас нет ни денег и драгоценностей. Зачем ты стал на преступный путь? – У меня нет иного способа прокормить свою семью, - ответил Вальмики.  – Но готовы ли будут жена и дети разделить твою горькую участь, в случае неудачи, когда настанет время расплаты? - спросили его мудрецы. Не лучше ли тебе воспевать святое имя Бога Рамы, и Он позаботится о тебе и твоей семье.
    Вальмики был озадачен их советом и, когда он признался своей жене и детям в своих преступлениях и спросил: готовы ли они будут разделить его горькую участь, в случае, если постигнет его неудача. – Нет, - ответили ему домашние, - за свои преступления ты будешь отвечать один. Потрясённый их отказом разделить его горькую участь, когда наступит время расплаты, Вальмики сел в муравейник, воспевая святое имя Бога Рамы, не обращая вниманье на то, что вскоре  он оказался, покрыт муравейником с головой.  А когда вышел из вальмика (на санскр. буквально - муравейник), то увидел рядом с собой прекрасную плачущую женщину Ситу, жену прославленного Рамы, заблудившуюся в джунглях. Вальмики привёл её в свой дом, где вскоре от неё родились двое сыновей Рамы – Лава и Куша. С тех пор во сне к Вальмики стал появляться мудрец Нарада Муни. Он поведал ему в песнопениях эпическую историю Рамаяны. Вальмики позже напевал эту удивительную поэму сыновьям Рамы – Лаве и Кушу.
    Однажды на великом празднике Раджасуя-ягья, где собрались Рама и все его сподвижники, вдруг появились юные дети Рамы – Лава и Куша с музыкальными инструментами (винами) в руках. Они начали воспевать «Рамаяну», которую слышали от Вальмики. Все собравшиеся на этом празднике, пребывали в удивительном взволнованном состоянии, оттого, что шлоки, этих удивительных песен поэмы «Рамаяна», разворачивались красочными сценами у них на глазах. Приглашаю читателей, познакомиться с удивительными историями «Рамаяны»: о Раме, Сите и всех её действующих лиц, которых я искренне просил войти в эту поэму «Рамаяна». Говорится, что стихи арийских песен поэмы о Раме и Сите, подобны небесному жемчужному ожерелью. Кто искренне внемлет этим стихам, тот доставляет удовольствие Великой Личности Господа.
    Рама, был сыном царя Дашаратхи, правящего обширным государством со столицей Айдохье. Царь соседней страны Видехи объявил, что ищет достойного мужа для  своей приёмной дочери – прекрасной Ситы. Было состязание многих принцев в стрельбе из огромного, прекрасного, как радуга, лука. Рама выиграл состязание, и Сита обрадовалась победе Рамы, она надела ему на шею венок из цветов, в знак согласия стать его женой, и любить его до последнего вздоха. Сыграли пышную свадьбу, и царь Дашаратха передал своё царство Раме.
    Ситу увидел свирепый царь демонов Равана (санскр. «ревущий»). Он вспыхнул к ней неодолимой страстью. Равана обладал десятью головами, двадцатью руками, имел страшный голос. Обманом Равану удалось украсть Ситу, и на золотой колеснице, запряжённой зелёными конями, умчался с ней по поднебесью в свои владения, и стал предлагать Сите свои несметные сокровища. Сита отвергла все его притязания и ответила, что любит одного лишь Раму и всегда будет ему верна. Раван объявил, что будет ждать год её согласия стать его женой, и через год предаст её лютой смерти.
     Рама со своим братом Лакшманом отправились на поиски Ситы. С помощью могучего племени обезьян, во главе с их предводителем Сугривой и его мудрого советника Ханумана (сына бога ветра, способного летать по воздуху), Рама и Лакшман подошёл к океану, оставалось преодолеть водные преграды до острова Ланки. Хануман вызвался полететь на остров Ланки, разведать: где Раван прячет Ситу?
     Обезьянье войско построило мост до острова Ланки, переправилось через него и устремилось к столице Раваны. Прекрасная Сита в своём саду с ужасом слышала шум битвы благородного обезьяньего войска под предводительством Рамы с демоническим войском Раваны. Рама и Раван сошлись в поединке, бились с утра до вечера; притупились их мечи, кончились стрелы в колчанах. Рама пустил свою последнюю стрелу, которая пробила каменный панцирь Раваны и вонзилась ему в самое сердце. Так исполнилась воля богов: от руки человека погиб, неуязвимый для людей, царь демонов Раван. Войско Равана разбежалось,  и Рама вступил в столицу Ланки. Со слезами радости встретила Раму прекрасная Сита. На колеснице Раваны, запряжённой зелёными конями, вернулись они в Айдохью, и Рама стал законным царём, мудрым и справедливым.
    Освободив Ситу, Рама стал сомневаться, что она хранила ему верность, находясь в плену у Раваны. Сита, чтобы доказать свою невиновность, взошла на костёр – и невредимой вышла из огня. Лишь после этого Рама согласился вновь признать её своей женой.  Так, по-видимому, и закончилась знаменитая поэма «Рамаяна», созданная Вальмики (Книга  VI). Однако, в той «Рамаяне», которая до нас дошла, злоключения главных героев были продолжены последующим поколением эпических поэтов. Сказано, что через некоторое время Раме становится известно, что подданные осуждают его за нарушение древнего обычая, согласно которому муж не должен принимать обратно жену, проведшую вне дома более определённого срока. Рама изгнал беременную Ситу в лес, где она родила от него сыновей-близнецов – Кушу и Лаву и вместе со своими детьми нашла приют у мудрого отшельника Вальмики, того самого, которому приписывается авторство «Рамаяны». Снова прошли долгие годы разлуки Рамы и Ситы. Когда сыновья выросли, Рама, будучи на охоте, случайно набрёл на хижину отшельника Вальмики. Он увидел двоих юношей, в которых признал своих сыновей, взял их с собой в столицу, и разрешил Сите следовать за сыновьями, но продолжал колебаться и потребовал доказательства её верности. Оскорблённая Сита обратилась к земле, на которой стояла: «О мать-земля! Если я чиста перед Рамой, прими меня навеки в своё лоно!» Замля разверзлась под ногами Ситы – и поглотила её. Раскаявшийся в последний момент Рама попытался удержать Ситу за волосы, но только порезал свою ладонь её волосами. По народному поверью, с тех пор ладони у людей изрезаны тонкими, как волосы, линиями.
    Темы повторяющейся разлуки Рамы и Ситы не случайны. Авторы дополнительной книги (Книга VII) посчитали, что благополучный конец эпической поэмы «Рамаяна» противоречил её художественному замыслу, и они посчитали целесообразным остаться верными замыслу Вальмики, продолжив поэму.

Слова из эпической поэмы «Рамаяны» оказались пророческими:
«Пока есть Ганга, Гималаев горы,
Жить будет повесть о деяньях Рамы».

    И в наше время, это пророчество обретает вполне реальный смысл. Деяния Рамы по очищению скверны также актуальны и в новые космические времена. Не случайно во вступлении к «Махабхарате» говориться:

«Одни поэты рассказали это сказание,
Другие – рассказывают его теперь,
Третьи – будут рассказывать позже на земле».

КНИГА I. ДЕТСТВО

I. Шри Нарада рассказывает Вальмики историю Рамы.

Рама-герой, знаменит был своею отвагой и честью,
И справедливостью, также он был на весь мир знаменит;
Мудростью был наделён он, блистая своим красноречьем,
И добродетельность память народная свято хранит.

Широкоплечий и широкогрудый, тяжкий свой лук поднимал он,
Словно игрушку, держал в своих крепких и длинных руках [1].
Облик светился его добродетелью, мудростью, верою славной,
Только с врагами, как Гималаи, Рама имел твёрдый нрав.
 
Царь Дашарадха мечтал передать трон достойному Раме,
Старшим он был и самым разумным из всех четырёх сыновей.
К радости подданных, царь назначил день коронации Рамы,
Но по воле Кайкеи [2], Рама был изгнан в джунгли, в царство зверей.

Младшей была из всех жён Дашарадхи царица Кайкея,
И настояла на том, чтобы сына её венчать на престол.
Связан был царь словом чести, и Рама был изгнан, гроша не имея,
Брат его, Лакшман за Рамой в изгнанье по доброй воле ушёл.

Сита прекрасная, как в полнолунье Луна, супруга Рамы,
Следом за Рамой, словно Рахини-звезда за богом Луны
Шла, разделить с ним нелёгкую участь скитальческой драмы;
Царь провожал их, и самые лучшие царства Айодхьи сыны.

Рама с  ЛакшмАном и Ситой в диком лесу заплутались,
И у подножья горы Читракута хижину соорудили;
Здесь красотой первозданной природы они наслаждались,
Словно божественные Гандхарвы, [3] в джунглях счастливые жили.

Было прекрасное, как  сновиденье, тихое раннее утро,
Вдруг Рамачандра оленя увидел, что был с золотыми рогами,
То неподвижен олень на пригорке, то воспарял он как будто,
То ударял он копытцем о землю, гранил алмазы ногами.

- Это не чудо ль! – вскричал Рамачандра, объятый восторгом, -
Сколько алмазов бесценных сокрыто: нет счёта и сметы!
Этот олень златорогий ниспослан всевышним нам Богом,
За все страданья в изгнании, станет пусть доброй приметой!..

И, увлечённые чудным оленем, Рама и Лакшман забыли:
В хижине Сита одна оставалась, в диком лесу без защиты;
В хижину вскоре  они возвратились, от удивленья застыли:
Боже! Какое несчастье случилось! В хижине не было Ситы!..

Раван, колдун злой, коварно и низменно Ситу невесту похитил,
Грифа Джатаю сразив, который воинственно путь ему преградил.
Рама и Лакшман от грифа узнали, что Раван  злодей выкрал Ситу,
Пред умирающим грифом, клятвенно Рама на смерть колдуна осудил.

В горе безмерном и безутешном, на поиски Ситы отправился Рама,
Встретив у озера Пампы Сугриву царя и Ханумана вождя обезьян;
Рама представил великим воителям всю безутешную драму
Жизни своей; участь, постигшую Ситу, и Равана злобный обман.

Сердцем бесхитростным, с чувством горячим прониклись словами -
Мудрый Сугрива - царь обезьян, и бесстрашный великан Хануман.
Раван злодей, пусть укрыт за высокой стеной крепостной и за горами,
В дружбе клянёмся и в верности: пусть дни и ночи трепещет тиран!..   

И разослал по земле всей посланцев своих царь Сугрива,
Чтоб скорее, любою ценою несчастную Ситу смогли отыскать.
Грифов царь Сампатия, мгновенно увидел у Равана зримо
Ситу; с острова Ланки он весть Хануману спешил передать.

Вождь обезьян, герой Хануман, в едином прыжке цель достигнул,
В пышном саду демона Раваны, Сите кольцо передал он от Рамы.
Предал Ланку огню и, разрушив до основанья, пределы покинул,
Сообщить Раме весть, что он Ситу увидел на Ланке своими глазами.

Рамачандра с Лакшманом во главе обезьяньего войска Сугривы,
Вспенив водную гладь океана, преграждавшим воителям путь.
Как злодея жестокого Равана, вместе с войском его  истребили,
И прекрасная Сита, полной грудью могла вновь свободы вдохнуть!

II. Запев Вальмики к поэме «Рамаяна»

Выслушав песни Нарады Муни о подвигах Рамы,
Вальмики вышел к реке Тамасе, что б совершить омовенье,
Вода в реке спокойна, как добродетельный ум человека,
И услыхал он в лесу чету сладкоголосых журавлей…
Они перекликались, предаваясь супружеским играм,
Как, вдруг, охотник, на глазах Вальмики, выпустил стрелу,
И смертельно ранил стрелой сладкоголосого журавля,
Голова его безжизненно упала на свою трепетную грудь…
Увидев журавля, обагрённого кровью, журавлиха издала стон,
Из глаз её покатились искристые, жемчужные слёзы,
Предчувствуя вечную разлуку, журавль расправил свои крылья,
Чтобы в последний раз одарить свою подругу любовью.
Увидев птицу, пронзённую стрелой, услышав, плачь журавлиный,
От неоправданной жестокости Вальмики произнёс такие слова:

«Как ты жесток, убийца птиц, охотник!
Пронзил стрелой невинную ты птицу.
Лишил певунью счастья. Одиноким
И безутешным будет, плачь вдовицы.

Пусть плачь её, исполненный кручины,
Преследует стрелка до самой смерти.
Чтоб с этих пор и до своей кончины
Терзался б слёзной журавлиной песней…»

Невольно стих, слетевший с уст поэта,
На сердце отозвался состраданьем
К убитой птице, и привлёк вниманье
К столь необычной музе этой.
В одной её строке шестнадцать слогов,
Размер хорош певцам для исполненья,
Столь совершенный стих мне очень дорог,
Им воспою великую поэму.
Даровано вселенское виденье,
Сложу на песнь чарующие фразы,
Небесное снискал я вдохновенье,
Чтоб вспыхнул ярче свет деяний Рамы!
Ведь драгоценный столь размер поэмы,
В уста вложились волей Проведенья,
Им воспою деянье Бога Рамы,
Пусть будет дар мой – Богу в наслажденье!..

III. Слава мудреца Ришьяшринга муни.

Давным-давно мудрец Кашьяпа Муни [4]
На Солнца луч, взирая вдохновенно
С молитвой, - проявился мальчик юный,
Красы и славы необыкновенной.

Такой прекрасный юный плод мгновенный,
Наполнил счастьем мудреца Кашьяпу,
Вдали от суеты мирской, блаженно
От радости он беспрестанно плакал…

В миру не жил, блаженства не искал он,
Оно само душе его являлось
Из сердца от молитвы истекало,
И для молитвы новой вдохновляло.

Души не чаял в Ришьяшринге  сыне [5],
Лосиным молоком его поил он,
Молитвам Вед учил и медицине,
И гимны Небу с сыном возносили.

Того не ведал славный Ришьяшринга,
Что на Земле живут иные люди.
Отца он чтит, всем сердцем Бога любит,
Была ему молитва лучшим другом.

Царь Дашарадха управлял всем миром,
Был мудрым он и был хозяин слова.
Одна беды, что не имел он сына,
И не было наследника престола.

Царь по совету мудрецов дворецких,
Одобрил акты Ашвамедхи-ягьи,[6]
Чтоб благосклонностью божеств небесных,
Исполнилось заветное желанье.

Но как доставить во дворец аскета
Для совершенья жертвоприношенья?
По доброй воле – не покинет леса,
Насилье в этом деле – прегрешенье.

Одно лишь средство есть, чтоб добровольно
К нам Ришьяшринга во дворец явился:
Прибегнуть к средству надлежит невольно;
Одна надежда – юные блудницы.

Он ничего о женщинах не знает,
Для радостей таких – в душе нет места,
Они пробудят чувства в его сердце,
И во дворец отшельника заманят…

И в лес идут, нарядно разодеты,
Прекрасные, изящные блудницы,
Чтоб обольстить наивного аскета,
И заманить  в роскошную столицу.

По воле случая, был Ришьяшринга
Один в лесу и вышел на поляну,
Где песни пели сладостно и дивно
Прекрасные блудницы с тонким станом.

Едва приметив славного аскета,
С весёлым пеньем плотно окружили,
Они смеялись, пели и шутили,
Назвав аскета украшеньем леса.

Не ведающий, женских обаяний,
Был очарован, словно дивной сказкой;
Их покорён изящностью, вниманьем,
Тем более, доступных и прекрасных.

И сладости дарили, очень кстати,
Вкусней они лесных плодов и ягод,
И заключили с нежностью в объятья,
Дарив неописуемую радость…

Но, вдруг ушли со сладкозвучной песней,
Посеяв беспокойство в его сердце,
Неведомое чувство овладело
Его душою, сердцем и всем телом.

Наутро Рашьяшринга, вняв печали,
Шёл на поляну, где его пленили
Красою юности, очарованьем,
Пленительные, нежные создания!

Навстречу вышли юные блудницы:
- О мудрый друг! Как новой встрече рады!
Иди с нами в столичные светлицы,
Найдёшь душе желанные награды!..

И сердце мудреца затрепетало,
И он пошёл за девушками следом
В столичный мир, что был ему неведом
И сердце его сладко ликовало!..

И лишь нога отшельника ступила
Предместья многославного Айодхьи;
Вдруг хлынул дождь, божественная милость,
И царь обрёл покой и радость мира.

IV. Ашвамедха-ягья (жертвоприношение коня).

Нет в мире чуда – чУднее Любови!
Как счастлив Ришьяшринга – не представить.
Все люди – братья, все – единой крови,
Но песней мне не всех дано прославить.

Жил Ришьяшринга счастливо в столице,
Любимцем слыл в кругу единоверцев,
Рукой с рукою с Шанты смуглолицей
Соединён, и сердцем - с её сердцем.

Когда весною колдовские чары
Вновь пробудили чувства у царя;
Не молодой уж, но, ведь, и нестарый,
Пророчат, будут в царстве сыновья.

Готово всё для жертвоприношенья, -
И конь готов для ягьи, и – елей,
Готов алтарь. И жрец благословенный
Предвидит четырёх мне сыновей.

Готово всё для Ашвамедхи-ягьи,
Приглашены цари со всей земли.
Удачу звёзды ясно предсказали,
Все посвящения соблюдены.

Конь, выпущенный год назад на волю,
В Айодхью возвратился по весне;
В огонь вливают молоко коровье,
И Хотри [7] ячменный хлеб в огне.

Две части Ашвамедхи слиты Сомой [8],
При извлеченье Сомы из огня,
Всё предлагают Индре [9] в три приёма:
До света, в полдень, на исходе дня.

И пеньем гимнов Индру призывают,
Ги[10] возливают в жертвенный огонь,
И мантры громко, чётко напевают,
Прасадом [11] завершают праздник свой.

Поведал Ришьяшринга Дашарадхе,
Что четырёх родит он сыновей,
Немеркнущая слава – им награда,
И Небо одарит звездой своей!..

Звук изошёл из жертвенника Ягьи,
Напоминая барабанный звук,
Из пламени, вдруг, вспыхнуло сиянье,
Как Солнце, озаряя всё вокруг.

Явилось Божество с горящим ликом,
Баньяна выше, что растёт в лесах,
С сосудом золотым, закрытым крышкой,
Наполненный воздушным паяса.[12]

«Приветствую тебя, о Дашарадха,
Твоя награда, - паяс, дар Богов,
Он сыновей дарует долгожданных,
Могущественен будешь и здоров.

Дай паяс сей отведать царским жёнам,
Здесь, жертвоприношеньем освящённый.
Они подарят сыновей прекрасных.
И принял он сосуд с небесным яством.

Вручив царю златой сосуд заветный,
Исчез в огне сияющий посланец.
И жёнам разделил он паяс этот,
Вкусивши, жёны пребывали в славе!

И ощутили, что под сердцем бремя,
Все источали яркое сиянье,
Осознавая ясно, что в их чреве,
Дары небес, небесные создания.

И царь познал благое совершенство
В душе - с неописуемым восторгом.
И погрузился в океан блаженства,
Сравнимым, лишь с блаженством Бога.

V. Как можно победить людоедов?

По завершенью Ягьи-Ашвамедхи,
Все Боги, с долей жертвенной Богам,
В обители вернулись, дав обеты,
Чтоб всё сбылось, как надо Небесам.

Царь Дашарадха в окруженье свиты,
С почтеньем поклонился мудрецам,
С гостями распростившись, он с молитвой,
Вернулся на родной порог дворца.

Сбылось у Каушалии желанье, -
В девятый день, от месяца чаитра,
В благоприятный знак зодиакальный,
На свет явился Рама знаменитый.

С чуть розовыми в уголках, глазами,
С необычайно длинными руками [13],
И алыми, как свет зари устами,
Блистал красой, как ягьи пламень.

Казалось, даже, небо ликовало!
Казалось, даже звёзда танцевали!
Вся площадь, там, где музыка играла,
Сверкала драгоценными камнями!..

И Бхаратой был назван сын Кайкеи,
А от Сумитры - двое сыновей,
Родившихся на пару дней поздней:
Лакшман – один, другой же – Шатругхней.

Царевич Рама – в радость всему свету,
Любимец всей столицы  и предместий.
Отцу был Рама предан безупречно,
Воитель стал искуснейший при этом.

Лакшман повсюду следовал за братом,
Как жизнь саму, любил всем сердцем Раму,
Еду без Рамы не вкушал ни разу.
Царь несказанно радостью богат был.

И колесницей управляли смело,
И Веды с наслажденьем изучали,
И многими искусствами умело,
Легко с любовью - всем овладевали.

В столицу мудрый прибыл Вишвамитра,
Царю на радость, словно дождь в засушье;
От бремени всех бед – его молитвы,
Приносит чистоту и благость душам.

«Чем послужить могу, о Вишвамитра! –
Спросил аскета славный Дашарадха, -
Душа и сердце - для тебя открыты;
Откройся без сомненья мне и страха…»

«О Дашарадха, с просьбою опасной
К тебе явился я. Хочу поведать:
Покоя нет от Ракшасов [14] ужасных –
От Марича с Субахой [15] – людоедов.

При завершенье жертвоприношенья,
Они являют мне свой страшный облик.
Прервать я не могу своё служенье,
Они, беснуясь, злобою исходят…

Менять места для ягьи, очень сложно,
Мне нелегко, порою не под силу;
Но перед Рамой ракшасы бессильны.
Прошу, о царь,  пусть Рама мне поможет.

Доверь моим заботам Рамачандру,
На десять дней для жертвоприношенья…»
Такая просьба, дух царя сначала
Повергла в трепет, ум, лишив сужденья…

Пришёл в себя от страха царь нескоро:
Слова аскета - вновь и вновь звучали
В его ушах. Не знал такой печали
Доселе царь. Привстав, упал у трона…

И долго пребывал царь без сознанья,
Но, наконец, открыв глаза, сказал он,
Своими непослушными губами:
«Всего пятнадцать лет отроду Раме…

Как юноша такой сражаться станет
С такими людоедами, с клыками?..
Я сам готов сразиться, день настанет,
И воины; но не проси о Раме.

Ведь Рама – отрок. Даже обученья
Ещё он не закончил в ратном деле;
И опыт битвы Рама не имеет,
 Врага он слабость не оценит верно.

В разлуке с ним не проживу мгновенья,
Готов дать силу всю, что я имею.
Но в битву, радость моей жизни – Раму,
В съеденье великанам я не дам…

Десятиглавый Раван им поможет,
Пощады от злодеев ты не жди,
Как юный Рама нас избавить может
От великанов? – сам ты посуди…

Как мне отдать, прекрасного, как Бога,
Дитя, не искушённого в бою?
Один их вид, сравнить со смертью можно.
Могу послать всю армию свою.

Тебя, аскет, взываю к милосердью:
Ты, как царя пойми и как отца…»
Но к царскому большому удивленью,
Аскет с обидой вышел из дворца…

VI. Корова Шабала мудреца Васиштхи.

Мудрец Васиштха снял с царя тревогу,
Уверил, что всесилен Вишвамитра;
Оружие духовное намного
Мощнее, чем у Раваны и свиты.

Вняв доводам Васиштхи, Дашарадха,
Воспрянул духом, сыновей вверяя,
Аскету Вишвамитре, он без страха
На проведенье ягьи посылает.

И Вишвамитра встретить братьев вышел,
Благословляя Лакшмана и Раму;
Оружие небес им даровал он,
Трезубец-молнию, диск-чакру Вишну.

Рад видеть братьев славный Шатананда,
Великий сын махатмы Гаутамы,
О Вишвамитре рассказал он Раме
И Лакшману историю с Шабалой.

«Приветствую вас,  лучшие - из лучших,
Постигла вас великая удача,
Что с Вишвамитрой свёл вас добрый случай,
Я расскажу о нём такую притчу.

Монархом был он, армией владея, [16]
Такою, что сразиться с ним не смели
Цари во всей земле; его походы,
Воспринимали с трепетом народы.

Однажды, шёл от города он в город,
С войсками, сквозь дремучие леса,
Переходя пустыни, реки, горы,
Обители достиг он мудреца.

Мудрец Васиштха жил уединённо,
Среди благоухающих цветов,
Под деревом, лианой оплетённой,
Здесь были лани, несколько коров.

Обитель взору  путника являла
Такое зрелище, что трудно описать;
Как Брахмалока, вся она сияла,
И взора невозможно оторвать…

И Вишвамитра, мудреца приметив,
Склонился, словно перед полем битв;
Пред величайшим мудрецом на свете,
Достойному возвышенных молитв».

«Добро пожаловать, о Вишвамитра, -
Сказал мудрец, - ты, царь из всех царей;
Прими мои дары – мои молитвы,
И нет границ всей почести моей...»

«Неведомы мне слаще угощенья:
Плоды лесные, травы и коренья,
Твоя вода стопам для омовенья, -
Навек мне станешь другом, без сомненья...»

Внимая царскому возвышенному слову,
Пред тем, как царь отправится в дорогу,
Позвал свою любимую корову,
Вознёс Васиштха вслух молитвы Богу.

Вот пегую Шабалу он погладил:
«Послушай, Вишвамитра, Бога ради,
Хочу устроить войску пир роскошный,
Шабала в этом деле мне помощник.

Не только пиром угостить желал я,
Но также раны воинам залечим,
Исполним всем заветные желанья,
Необходимым всем - вас обеспечим.

Все блюда будут вкусов [17] самых разных:
Солёных,  острых, горьких, кислых, сладких
И вяжущих. Цветов разнообразных
И запахов душистых, ароматных…»

И Шабала, в избытке одарила,
Всех воинов, - чего, кто пожелает.
Настолько Вишвамитру удивила,
Что он признался: в ней души не чает.

Орехи, мёд, сок манго, ананасы,
Супы и сладкий рис и мёды -
На золотых, серебряных подносах,
В хрустальных, необыкновенных блюдах.

Доставило всем радость угощенье,
Все получили удовлетворенье:
Военачальники  и брахманы, и риши,
Царёвы жёны - от небесной пищи. 

И царь сказал на радостях аскету:
«Ты к почестям причислен величайшим.
Дозволь мне предложить тебе за это -
Стать к покровителям твоим причастным.

Из мудрецов, мудрец необычайный,
Мне Шабалу  даруй. Ей наслаждаться
Приличествует, лишь царям венчальным,
Она моя по праву, как всё царство…

Сто тысяч я коров в обмен за это
Дарю; слонов, коней и колесницы...»
«Нет, не отдам я ни за что на свете,
Мою Шабалу, драгоценность жизни.

Она мне всё: и жертвоприношенья,
И исполненье всех моих желаний,
Зависят от неё мои деянья,
Она - мои блаженства и страданья…»

«Коль так! – воскликнул царь, - так знай, что верно
Твою Шабалу заберём насильно…
Ты забываешь, с кем имеешь дело,
На свете прав лишь тот, в ком больше силы!..»

В пути мычала  жалобно Шабала:
«Меня уводят, по какому праву?!
Ужель любимицу меня продал он?!»
Рванувшись, царских слуг всех разметала!..

Назад вернулась с быстротою ветра,
К стопам Васиштхи голову склонила;
И со слезами на глазах взмолилась:
«Ты отказался ль от меня? – ответь мне».

И отвечал Васиштха ей, Шабале,
«Не отказался от тебя, родная,
Тебя хотели увести насильно,
С царём тягаться мне невыносимо.

К тому же он мой гость, он – царь, он – кшатрий,
Мир перед ним ниц падает. Не смею
Встать на пути, он силою своею,
Повергнет в прах меня герой всевластный».

«Нет! Знай, мудрец, что ты царя сильнее,
И всей его могущественной рати,
Лишь посох ты поднимешь над землёю,
И станет это им страшнее смерти…»

Так и случилось. Только Вишвамитра,
Приблизился, лишь к хижине Васиштхи,
Аскет поднял свой посох, царь со свитой
Упали навзничь, не дыша, притихли…

«Будь прокляты вы, доблесть и отвага! -
Воскликнул царь, - могущество всё в прахе, -
Лишь деревянным посохом бедняга,
Все отвратил оружия. Мы в страхе…

И понял я: к чему теперь стремиться.
Я подчиню себе и ум, и чувства;
И до последних дней уйду молиться,
Чтоб овладеть  премудрости искусства… 

VII. Пахтанье Молочного Океана

Дыханье затаили - Рамачандра
С Лакшманом,  мудреца речам внимая:
Картины рисовались величаво,
От слов,  что с уст его - легко сплывали.

Поведал им историю Вишалы:
«Послушайте внимательно, - сказал он.
Вам расскажу, что в Крита-югу [18] было,
Когда Адитьев [19] свету мать  явила.

И Дити народила сильных Дайтьев [20],
Стремились к вечно юной жизни братья,
Лелеяли в душе – жить вечно, не болея,
И мысль без старости прожить, лелея.

Молочный океан пахтать стремились,
Нектар бессмертия добыть, желая,
Блаженствуя в цветущих кущах рая, -
Об этом дружно Господу молились.

Приняв, Мандару-гору, за мутовку,
Васуку-змея, приняв за верёвку,
Змеиный хвост Адитьи взяли в руки,
А демоны – за голову Васуки.

На спину Черепахи-Вишну - гору
Установили, на надёжный остов;
Все дружно взялись, принялись с охотой,
Пахтать горой-мутовкою Кшироду [21] .

И так крутилась в «молоке» «мутовка»,
Молочный Океан вскипел бурливо,
Яд Калакута [22] извергал Васука,
Асуры зароптали все ревниво…

Их змей Васука, пламя извергая,
Палил огнём, травил их Калакута;
Но хвост змеи, Адитьев охлаждая,
Им скрашивал священную работу.

И за труды пахтальщикам в награду,
Из океана, красотой сияя,
Корова вышла, пробуждая радость, -
Священная Сурабха [23] и благая!

Из молока взбивают масло-джайа,
Оно годится к жертвоприношенью.
Небесный конь Уччхаих Шравасайа -
Из пены вышел к Бали Махараджу.

Вслед за конём, слон вышел Айравата,
И следом – семь слонов [24] и их слонихи,
И во главе – слониха Абхра-Мата,
Чтоб Землю поддержать, они возникли.

Из океанской глубины безмерной
Сиянье двух каменьев драгоценных:
Блистали - Каустубха, Падмарага [25],
Украсившие грудь у Вишны Бога.

И многоцветье цвета Париджата,
Венчало всё небесное явленье,
И в райский сад сей цвет – чудо творенья,
Вознёс под небеса Индра крылатый.

И вот, из пен морских, как жар выходят,
Как тридцать Солнц, сияющих апсар,
В сопровожденье юных и весёлых
Служанок, лучезарней птицы жар…

Но Дайтьи и Адити не желали
Апсар, тех лучезарных, в жёны брать,
Из-за чего апсар всех называли
Блудницами; так стали величать.

Вдруг, всё собрание пришло в смятенье,
И так видением восхищены,
Столь упоительным открылось им виденье –
Небесная красавица Лакшми.

При выборе супруга, взор на Вишну
Остановив, она, надежд полна…
А следом из воды Варуни [26] вышла,
Дочь Бога вод, любителя вина.

И Вишну повелел, чтоб на Варуни
Женились демоны, - повеселить их всласть…
Лишить решил всех демонов Он сурьи, -
Асурами их стали называть.

К всеобщему в собранье ликованью,
Из океана вышел Дханвантари, [27]
И вынес он в сияющем сосуде,
Напиток Амриты бессмертья - Сурью.

Приметив лишь напиток вожделенный,
Асуры бросились к нему, им завладели;
Адитьи перед Вишну все взмолились, -
Остановить Асур несправедливость.

Междоусобица вдруг вспыхнула у Датьев,
За первенство, вкусить нектар бессмертья;
И Вишну в облике Мохини-Девы [28],
Очаровал их, взял сосуд бесценный.

В обличие Мохини-Девы, Вишну,
Адитьев отделил от всех асуров;
Всё роздал содержание сосуда
Одним Адитьям, а асурам – крышку…

Взошёл Господь, сел на Гаруду-птицу [29]
И улетел в Небесную Обитель…
Обман почувствовав, асуры злятся:
И начали войной они грозиться…

Но, истребив асурьев тех немало,
Богов победа восторжествовала.
Оставшиеся – губы закусили, -
За что в утробах матери насилии?!

VIII. Пропажа жертвенного коня.

Став Раджаришем,[30] кшатрий Вишвамитра,
От похвалы небес пришёл в смущенье.
Ведь перед Небом, что ни говорите, -
Равны: цари и люди без именья.

И, заливаясь горькими слезами,
Промолвил он: «К чему мои старанья?
Став Раджаришем тяжкими трудами,
Я обречён - вращаться в этом клане.

Труды мои напрасны, несомненно,
Лишь награждён - бессонными ночами,
Одна осталась вера к перемене, -
Лишь жертвоприношеньем несказанным.

Быть может, мне удастся, в самом деле,
На небо вознестись и в этом теле. [31]
Готов я жить надеждою на счастье,
Но не останусь к счастью безучастным.

С Васиштхой посоветоваться рад я,
Средь мудрецов, мудрец он, самый лучший.
Представился благоприятный случай, -
Васиштху встретил, как герой награду.

И выслушал Васиштха Вишвамитру,
И откровенно, как пандит пандиту,
Ответил мягко, как лишь было можно,
Что это абсолютно невозможно.

Но Вишвамитра возжелал столь страстно,
Хоть знал наверняка, что мысль опасна.
Послал Тришанку к сыновьям Васиштхи,
С такою просьбою от Раджариши.

«Я с просьбой к вам,  святые дети гуру,
Отец ваш отказал. Прошу прощенья;
Окажите великую услугу,
Коль проведёте жертвоприношенье.

Хочу, чтоб Ашвамедху провести нам,
Столь жизнеутверждающую ягью;
Чтоб в этом теле было бы не стыдно
Явиться к Богу; сказку сделать явью…»

Услышав это, сыновья Васиштхи,
Таким к нему воспламенились гневом:
«Глупец, как при живом ты гуру-дикшит [32]
Прилипнуть смеешь к гуру ты другому?!

Уж, если счёл Васиштха бесполезным,
Такое сделать жертвоприношенье;
То, как же сможем мы, - скажи, болезный, -
Признать: наказ Васиштхи – бесполезным?!

Ты за кого,  - скажи, - нас принимаешь?!
Чтоб сыновей звать к жертвоприношенью?!
Чтоб ты чандалом   [33] стал, коль так считаешь, -
Сегодня ж ночью; нет тебе прощенья!..»

И в ту же ночь Тришанку стал чандалом,
В проказе весь, расстался с волосами,
И вместо драгоценностей, владел он
Железными на шее обручами [34].

Когда увидел это Вишвамитра,
Обезображенный стоял Тришанку,
Чандалом от проклятья стал он утром,
Аскезы все его пошли насмарку…

Аскета выслушав,  вспылил весь Вишвамитра,
Как в засуху огонь пылает жарче;
Без промедленья стал читать молитву,
Душа  Тришанку пламенела ярче!..

Читал молитву снова он и снова,
Из небожителей никто не появлялся…
Вскочил тут   Вишвамитра благородный:
«Молитвой в Небо я не достучался!»

Но вдруг раздался возглас: Джая! Джая!
Тришанку от Земли вмиг оторвался,
Стремительно он в поднебесье мчался,
 И вслед за ним - Медведица Большая!..   

«Пусть будет так! -  услышал Вишвамитра, -
Тришанку пусть сияет, как светило!
Твоя молитва Небо покорила;
Услышана, мудрец, твоя молитва!..

Пусть славный царь Айодхьи Амбариша,
Предложит Ашвамедха-ягью Небу,
Пожертвует коня во славу Вишну,
Пусть былью станет в славном царстве небыль!»

Царь подготовил к жертвоприношенью,
Что нужно было всё для этой ягьи.
К великому, однако,  огорченью,
Внезапно с ягьи все дары пропали…

«О царь святой! -  воскликнул Вишвамитра, -
Конь  жертвенный пропал. Твоя небрежность…
Не смог ты ягью защитить… А прежде, -
Дары не пропадали без защиты!

Коня ли скоро ты вернёшь на место,
Иль жертвуй сына мудреца святого.
Но это сделать надо очень скоро,
Иначе Небо оскорбим навечно…

Коня для жертвы мы не отыскали,
Хоть за коня награды обещали…»
Царь, пребывая в скорби и в  печали,
К Ричики мудрому явился он вначале:

«О самый мудрый, из потомков Бригу,
Похищен конь для жертвоприношенья,
Отдай для жертвоприношенья сына,
Казною царской щедро награжу я».

«Со старшим сыном не смогу расстаться, -
Мудрец ответил, -  хоть казни, хоть милуй…»
« А с младшим, мне расстаться не под силу, -
Ответила жена, - самый любимый…»

И средний сын, сказал царю открыто:
«Коль, так выходит, что я вне защиты,
Что среднего – им жаль совсем немного, -
О царь, возьми меня для жертвы Богу».

И Вишвамитра юношу наставил,
Желая долго жить его оставить:
«Когда с цветочною гирляндою на шее,
К столбу привяжут, молись горячее.

Взывая к Вишну, воспевая гимны,
Жизнь райскую здесь обретёшь при жизни,
И поступил так Шунахшепе, сбылось,
О чём душа, так горячо молилась!

Дары от Неба были беспримерны,
И счастлив был Шунахшепе безмерно,
Счастливой, долгой жизнь ему дарилось,
А в царстве этом - счастье воцарилось.

IX. Обручение Рамы и Ситы.

В знак почести, аскета Вашвамитру
Джанака [35]обошёл «по Солнцу» трижды,
Желая процветания Отчизны.
И братьям знаки оказал при этом.

«О царь, - сказал мудрец, - твой род Рагхавы
И знаменит, и славится богатством.
Позволь представить Лакшмана и Раму, -
Царевичей всеславных Дашарадхи.

Известно им про лук твой знаменитый [36]
Желанье их не укротить молитвой.
Прошу тебя, не за себя, однако, -
Яви им лук, будь милостив, Джанака».

«Лук Бога Шивы, вот как мне явился, -
Сказал Джанака, - долго я молился,
Чтоб этим луком боги одарили,
Чтоб  царство от врагов мы защитили…

Лук драгоценный среди всех оружий,
Нам боги для защиты даровали;
И так случилось – вскоре обнаружил, -
Не стало в царстве, с той поры, печали.

И наше государство всё при этом,
Как сад расцвёл, каким-то дивным цветом.
Сад я вспахал для жертвоприношенья,
Клад в борозде нашёл на удивленье.

В той борозде, что распахал я плугом,
Увидел девочку, клянусь вам Богом,
Что красоты она была небесной,
Назвал её я Ситою   [37] прелестной.

Воспитывал её, как дочь родную,
Она росла, я в ней души не чаял.
Всем женихам одно лишь отвечал я:
Кто лук подымет, быть тому героем…

Но, кто, ни сватался, - тот лук не поднимали,
А многие - и с места не сдвигали;
И мой ответ, приняв за оскорбленье,
Грозят моей земле опустошеньем…

Хочу представить лук для показанья,
Сравнить ни с чем нельзя его сиянье.
И, если Рама тетиву натянет,
То мужем Ситы, славный воин станет…»

И тут аскет великий, Вишвамитра
Просил царя: «На лук тот знаменитый,
Позволь, о царь, взглянуть лишь только Раме…»
Лук привезли, украшенный цветами…

Тележку с ларем воины катили
Восьмиколёсную, в чём лук хранили…
И Рама ларь открыл, взял лук рукою,
Поднял пред многотысячной толпою.

И вскрикнула толпа!.. Крик, замирая,
Сменился страхом и в глазах, и в лицах…
А Рама тетиву тянул с улыбкой,
Лук Шивы тетивой сильней сгибая…

Лук затрещал, и с грохотом сломался,
Как гром сотряс и Небеса, и Землю…
Гранит в горах весь прахом осыпался,
К земле припали все, глазам не веря!..

И люди не смогли от потрясений,
Избавиться, и царь – от опасений.
Потом лишь обратился к Вишвамитре:
 «Пожалуйте к дворцу, в мою обитель!

Зову вас для беседы задушевной…
Так изумлён я – невообразимо!
Достоин  Рама славы во Вселенной,
В награду ему – солнечная Сита!

Ведь доблесть Рамы, благо для Отчизны.
Сомненья прочь в союзе между нами!
Что было мне дороже самой жизни,
Теперь принадлежит по праву Раме!..

Всем нам пусть улыбается удача!
Счастливых слёз, теперь уж я не прячу.
Скорей пошлём гонцов моих в Айодхью,
Пусть Дашарадха видит всё воочию!..

Коней гонцы Джанаки не жалели,
Без передышки мчались дни и ночи,
Чтоб сообщить царю царей скорее
О счастье Рамы, что зари алее!..

И всё царю Жданаки передали,
Как лук небесный надвое сломился,
Как доблестью и силой отличился
Царевич Рама, - небеса дрожали…

Недаром говориться, вседержитель,
Дары такие, как и их даритель.
Невиданным обряд венчальный станет:
Двух дочерей, за сыновей двух славят.[38]

Мир, несомненно, обретёт удачу,
Любовью две династии скрепились.
Сердцами юных царства единились,
И в мире мир стал крепче и богаче!

Великолепием два царства засверкали,
Пролился дождь цветочный лепестками…
Звучали гимны. Пели и плясали,
Струилось счастье - без конца и края!..

КНИГА II. АЙОДХЬЯ

I. Накануне коронация Рамы.

Царь Дашарадха вовсе не случайно
Собрал необычайное собранье:
«Сколь безграничны счастье и удача, -
От радости, как никогда, я плачу!

На трон желаю возвести я сына,
Любимого всем миром Рамачандру!..
Всемудрого Васиштху попросил я,
До вечера петь гимны неустанно.

Берите злато царственного дома,
Каменьев драгоценных не жалею,
Гирлянды из цветов и трав, медовых
Для коронации, мы всё имеем.

Дворцовые ворота и весь город,
Цветочными гирляндами украсьте,
И ароматы благовоний вскоре,
Повсюду воскурите в одночасье.

Всех одарите щедрым подаяньем,
С восходом Солнца, быть свасти-вачане [39].
Полотна стяги всюду разместите,
Водой дома, проспекты окропите!

Пусть шествуют с оружием дружины,
В сияющих доспехах, в ярких шлемах;
С почётом в царский двор они должны все,
Вступить одновременно, непременно!

Со всех концов придёт народ арийцев [40],
И млеччхи [41] из земель своих приходят.
Пусть пешие приходят, в колесницах, -
Все радость сердца здесь себе находят…»

Вот к царскому дворцу подъехал Рама, -
В сияющей, как Солнце, колеснице,
Не в силах оторвать от окон взора, -
От сына Дашарадхи из светлицы.

Он статный с поступью слона ступает,
Как царь Гандхарвов [42] – с длинными руками,
Как молния, вокруг всё озаряя,
Царь восхищался, сына созерцая.

Сияя, как вершины гор Кайласы,
Ступает Рама, словно лев до трона,
И распростёрся пред царём в поклоне,
Им царь с любовью с трона восхищался.

Сошедши с трона, царь взирал на Раму,
Лежащего у ног его смиренно…
Взял сына за руки он вдохновенно,
Привлёк к себе и обнял, легендарный.

Поётся в гимнах: царь подводит Раму,
К сверкающему золотому трону,
С алмазами и изумрудом редким,
Но перед царским мерк великолепьем.

Подобен Рама Солнцу на восходе,
Что утренние испарял туманы,
И новым озарилось всё сияньем,
Венчая день зарёй на небосводе…

Тускнеют звёзды, где Луны блистанье,
Явленье Рамы месяцу подобно;
Сказал тут Дашарадха благородный:
«О Рама, сын, очей очарованье!..

Взойдёт Луна в созвездии Пушьями, -
Ты в длань свою возьмёшь бразды правленья!
Один совет прими ты в назиданье:
В узде ум с чувствами держи пред нами.

Беги пороков – вожделенья с гневом, [43]
Сполна используй методы правленья, [44]
Заботься о казне, вооруженье,
С любовью к подданным, но и порядка требуй..."

Услышав речь царя, возликовали
Все жители Айодхьи и Видехи [45],
И нет восторгу ни конца, ни края:
"Прославься, Рама, в этот час навеки!.."

II. Змеиное шипение горбуньи Мантхары [46]

Придворная горбатая Мантхара
Шипением змеиным отличалась.
На крышу вышла, солнышко встречая,
Приметила планету в небе Раху [47]

"Глазам своим поверить, не поверить?
Явление такое, как проверить?
К чему бы это: люди веселятся,
Поют и пляшут, - как тут догадаться?!

Народ возликовал! К чему бы это?
Что приключилось с целым белым светом?
Дай только повод людям веселиться, -
Пойдут, - как с Гималаев колесница!..

Тут храмы, словно горные вершины
Сверкали; а теперь видны, лишь флаги -
С высоких зданий всюду развивались,
Гирлянды на деревьях и на шпилях.

Обрызганы сандаловой водою,
Дороги наших улиц и проспектов,
Кувшины с ароматами настоев
Цветов и благовоний, сладких специй.

Дороги все усыпаны цветами,
Курились благовония. Сверкая
Фонарики горели меж ветвями,
Видны повсюду, - без конца и края!

И слышно дивной музыки звучанье,
Речитативом Веды воспеванье,
Актёры, музыканты и танцоры,
И детских голосов, и птичьих хоры…"

Прознали люди: Раму коронуют,
Рекой стекались в город отовсюду,
И были слышны голоса в народе:
«Увидим Раму скоро мы на троне!»

Сердца людей наполнены блаженством, -
Само на трон восходит совершенство!
Ликующий народ спешил в столицу,
Хоть на мгновенье к счастью приобщиться!.."

И вырвалось шипенье у Мантхары,
Прислужницы жены царя, Кайкеи:
«Когда б на крышу не взошла случайно,
Не услыхала б новость о венчанье…"

С недоуменьем на народ взирая,
Мантхара всё с трудом воспринимала:
«Что так щедра царица Каушалья [48],
Так милостыни щедро раздавая?"

Не помнила: как с крыши вниз спустилась?
С кормилицею Рамы рядом стала;
С пристрастием горбунья расспросила,
О воцаренье Рамы - всё узнала…

Кормилица горбунье рассказала:
«Когда взойдёт звезда на небе, - Пушья»,
На царский трон взойдёт прекрасный Рама…»
Горбунья чувств лишилась от удушья…

Очнувшись и, собой едва владея,
К дворцу спешила, обувь не жалея,
Спешит царицу разбудить скорее,
На мягком ложе, спящую Кайкею.

«Встань, глупая царица, поживее, -
Горбунья ей на ухо прошипела, -
Как долго можешь нежиться в постели?
Опасность виснет у тебя на шее…

Водоворот зловещего несчастья
Тебя поглотит здесь же в одночасье,
И женские достоинства царицы
Твои – в ничто успеют превратиться.

Счастливая судьба тебя покинет,
Иссохнешь ты, как та река в пустыне.
Сажают Раму на престол в столице, -
И все против тебя теперь, царица…»

«Да, что случилось, можешь мне ответить? -
С недоуменьем вспыхнула царица, -
Опять из воздуха сплетаешь сети?
Покой мне от тебя, лишь только сниться...»

«Случилось что? Меня ты удивила
Вопросом этим, госпожа царица, -
Ты в сердце у царя царей царила,
А Рама станет царь, чем нам гордиться?

Сегодня ты воистину – Царь-Птица,
Но станет Рама царь, - ты не царица.
Царица Сита будет ликовать,
Тебе ж, - лишь слёзы лить, да горевать.

Как Дашарадха поступил с тобою
И с сыном Бхаратой твоим, - не скрою:
Как жертва, видя жало у змеи,
Ты бдительность теряешь, Кайкеи…

Родные и друзья твои, царица,
Достойны счастьем жизни насладиться.
Заслуживают счастья все они,
Кайкея, Солнце наше, оглянись!

Ты зачарована, моя царица,
Посылом ложным и коварством царским,
Он Раме трон свой передать стремится,
Тебя же царской усыпляет лаской.

Ещё не всё потеряно, Кайкея,
Решимости придай себе во благо,
Лишить ты сына счастья не посмеешь,
Ты проявить обязана отвагу…»

Вняла словам прекрасная Кайкея,
И с ложа своего проворно встала,
Как полная Луна в ночи блистала,
И нежным светом звёзды все лелея.

И, драгоценным камнем одаряя
Горбунью, благодарная царица:
«О, ты, Мантхара, ум мой озарила
Небесным светом, истины зарницей!

Из новостей всех, эта – драгоценность,
Чем хочешь, награжу тебя за это!
Так Рама дорог мне, твоя же верность,
Мне дорога, столь солнечным приветом!

Всех благ ты, о Мантхара, заслужила,
Твои слова подобные нектару,
Что пожелаешь, всё, что сердцу мило,
Исполню я за новости – в награду!..»

Мантхара наземь бросила подарок,
Насытила слова змеиным ядом:
«Подарка от тебя совсем не надо,
Любой подарок твой, поверь мне, - жалок!

Как можно быть такою неразумной,
Не оценить великую опасность?
Моё готово сердце разорваться,
Что столь наивно ты лишилась счастья.

Святая простота твоя, Кайкея
Граничит с радостью по смерти сына;
На царствие наследник он единый,
Твой Бхарата - достоен восхищенья!

Царица, станешь жалкою служанкой
Стоять ты в ожиданье приказаний.
Мать Каушалья царственного Рамы
Тобою понукать станет и ранить…»

«Трон старший сын наследует по праву,
Пойми, Кубиджа, [49] – он овеян славой!»
«Царём стать сына ты лишаешь шанса,
Подачкой жить от Рамы ты согласна?!

Столь незавидная судьба Бхараты,
Твой сын не вкусит сладость власти,
Холопом Рамы, как мы все холопы,
Ему придётся быть до самой смерти.

Твоя награда за успех чужого
И чуждого мне проходимца Рамы,
Я не приму, и более ни слова
Тебе ни пророню, довольно сраму…

Тебе глаза раскрыть лишь я хотела,
Но вижу: ты моим словам не внемлешь,
Ещё и наградила, вот так дело…
Поймёшь меня, да поздно. Пожалеешь.

Как новый ступит на престол правитель,
От всех избавится соперников своих,
Изгнанье Рамы только наш спаситель, -
Надолго в джунгли, дальше от родных.

Представь лишь только: сын твой ни при деле,
Как свыкнуться, кто в роскоши живёт?
Знать горечь унижений и забвенье,
Здесь, средь чужих – сполна он обретёт…

Поймёшь меня, царица, будет поздно,
И по ночам напрасно не кричи,
Как нищенство ты станешь волочить…
Подумай, всё ещё исправить можно…»

В груди Кайкеи всё заклокотало,
Подобно злой горбуньи зашипела:
«Нет, Раме не бывать царём, - сказала, -
Вот изгоню из царства, за пределы!..

Пусть Рама одиноко в джунглях бродит,
Пристанища нигде пусть не находит!
Ему везде, во всём пусть докучают
Мои шпионы, топчут, жгут, пугают…!

«Послушай же меня, моя Кайкея,
Я памятью моей весьма владею…»
«Так говори, не медли, не томи ты,
Все замыслы потайные, что скрыты…»

«Вот слушай: Дашарадха до венчанья
Обет давал – исполнить два желанья
Твоих… Как вызнала? – сказать не смею,
Не выдам тайны, не проси, Кайкея!..

Легенда эта вся тебе известна,
Его письмо хранишь в укромном месте;
Немного напряги свою ты память,
И остановишь воцаренье Рамы…

Лет на четырнадцать мы в лес его изгоним,
Забвенью предадим, а то - и похороним…
Как это сделать? Ты меня послушай,
Вот мой сценарий, - не придумать лучше!..

На мраморном полу ляг в Зале Гнева, [50]
В одежде всей помятой, огрубелой;
Появится лишь царь, рыдай упорно
Не поднимая глаз, без разговоров…

Лежи в пыли, рыдай; ему – ни слова,
Пусть мечется он, хоть - в огонь, хоть – в воду!
Решительно подарки все отвергни,
Пока не скажет: «Всё готов исполнить!..»

Тогда скажи: «Исполни два желанья.
Исполнить обещал при обрученье;
Пусть Рама твой в изгнание уходит,
Четырнадцать годов в лесу проводит!..

На троне, лишь тогда пусть утвердится,
Когда изгнаньем вволю насладится!.. «
На шаг такой Кайкея твёрдо стала,
И гордость в том поступке испытала…

Слова горбуньи, словно жеребёнка,
Лишили её здравого рассудка.
Ум изворотливый такой Кубиджи,
Затмил рассудок благочестья жизни.

Кайкея ей с восторгом отвечала:
«Прости, совет не сразу распознала;
Совет Кубиджи всех похвал достоин, -
Сейчас же сцену я царю устрою…

И ясноокая царица в Залу Гнева,
Шла, опьянённая гордынею безмерно,
Все ожерелья на ходу срывала,
На пол бросала, яростно топтала…

В том Зале на пол мраморный упала,
Рыдала, словно с жизнью расставалась:
«Пусть, либо Рама – в лес уйдёт - в изгнанье,
Иль я умру сейчас же в Гнева Зале!..»

В неистовстве утратила рассудок,
Каталась с криком по полу Кайкея,
Совсем уже собою, не владея,
И драгоценности рассыпались повсюду…

Меж тем, царь возвращается в покои,
Рад: «Коронация пройдёт, как надо!..»
Ничто души его не беспокоит,
И радует великолепье сада.

Крик журавлей и лебедей прекрасных,
Царил над живописными прудами.
И аромат цветов, как в дивной сказке,
И гнутся ветви с чудными плодами.

Сиденья всюду из слоновой кости,
И столики от чудных яств ломились…
Воистину, в сад райский будут гости,
И чувства радости – к душе просились!..

III. Яд гремучей змеи.

По всем делам успев распорядиться,
К коронованью всё готово царство.
Шёл во дворец довольный Дашарадха:
Весть радостную нёс своей царице.

И вот, картину видит в Зале Гнева, -
Не взглянешь, чтоб душа не заболела:
Лежит и корчится в пыли Кайкея,
Рассыпаны по полу украшенья…

«Как можно, чтоб валялась здесь царица?!
В кошмарном сне такое не приснится…»
Царь потрясённый смотрит на супругу,
Как легендарный, дикий слон Трубудху. [51]

От страха потерять любовь Кайкеи,
Охвачен горем царь неизъяснимым:
«Тебя ничем я не обидел, Деви,
Так что ж случилось? Деви, объясни мне…

О Боже, Боже, что за наказанье?!
Что вызвано царицы здесь лежанье?
Не подобает этого царице.
Готов, хоть на колени опуститься…

В твоих руках несметные богатства,
К твоим услугам царские владенья.
Зачем тебе здесь на полу валяться?! -
Ты можешь объяснить мне всё, Кайкея…»

И вот она с царём заговорила,
Да так, как будто белый свет на мил ей:
«Никто меня, о царь мой, не обидел,
Желанье есть необоримой силы:

Мою ты просьбу поклянись исполнить –
Землёй и Небом,  Сторонами Света.[52]
Такую клятву ты давал мне, - вспомни,
Когда просил ты - стать твоей невестой.
 
Теперь пора исполнить обещанье,
Не то: сейчас и здесь лишусь я жизни;
Нелёгким обещает быть прощанье -
До встречи нашей в Солнечной Отчизне!

Ты даровал мне два благословенья,
Поклялся мне сдержать своё ты слово.
Пусть Бхарата по твоему веленью -
Взойдёт на царствие беспрекословно.

А Раме дай отшельника одежды,
Скитается пусть по лесу Дандака,[53]
Свершая там великие аскезы,
В молитвах он до времени, до срока…»

Слова Кайкея, как кинжал пронзили
Супруга сердце, отравили ядом…
«Быть может, это помутнённый разум
Рисует эти страшные картины?» -

Так, поглощённый мыслями об этом,
Царь погрузился в океан смятенья;
Плотины так, порой при наводненье -
Смываются и вызывают беды.

Придя в себя, не смог пошевелиться,
Взгляд неподвижен, как в сетях у птицы; 
С трудом дыша, на голый пол садится,
Взор отрешённый не признал царицу.

До глубины души был потрясён он:
«Как мог змею, принять я за царицу?
И в царском доме дал приют тигрице?!»
И вдруг вскочил; как лев – был разъярён:

«Злонравная змея, исчадье ада!
С какою целью царский род ты губишь?
Какому демону, скажи, ты служишь?
В чём сердцу твоему -  от зла награда?!

Скажи, что смерти ты моей желаешь,
Что без казны ты царство оставляешь;
Но, как желать ты смеешь, так упрямо,
Изгнать в дремучий лес святого Раму?!

Какую блажь, какое наслажденье,
Получишь ты от этого гоненья?!
К тебе исполнен Рама уваженьем,
В ответ же – ядовитое шипенье.

В Айодхье все цари, со всей земли,
Что скажут обо мне теперь они?
Что в дикий лес изгнал я сына Раму
По прихоти Кайкеи. Море сраму…

Я окажусь лжецом средь всех народов,
Из-за моей царицы сумасбродной.
Все скажут, что по прихоти твоей
Я изгоню ещё двух сыновей.

Ах, сколько раз твои, Кайкея, руки
Лианой словно обвивали шею,
А я, глупец, не ведал злобной «шутки»,
И голову вверял петле Кайкеи.

В часы, что проводили мы с тобою,
Считал глупец - счастливыми часами.
Как тот дитя, увлекшейся игрою,
С шипящей чёрной коброй под кустами.

И люди назовут меня злодеем,
Что я, в угоду страсти злобной кобры, 
Родного сына даже не жалею,
Его несчастным сделал беспризорным…

За что мой сын скитаться станет в джунглях,
Спать под открытым небом, где придётся?
Жить без огня, без света и без углей,
И без воды, - ведь в джунглях нет колодцев…

Как я могу в торжественный столь час,
Дать Раме столь безжалостный приказ?!
Какое ты получишь наслажденье,
От этого изгнания, Кайкея?!

Прошу тебя опомниться, Кайкея.
Ты можешь взять всё то, что я имею.
Но не толкай меня до края бездны,
Невыносим мне этот грех безмерный...»

В ответ она, безжалостней, чем прежде,
Шипит, оскалившись, и слышан скрежет:
«Какой ты царь, - скажи мне на прощанье, -
О данных сожалеешь обещаньях?!

Ведь только что, меня ты, заверяя,
Сказал: мои исполнишь два желанья.
Теперь вот, не прошёл ещё и вечер,
Ты говоришь совсем другие речи.

Приветствую тебя! Ты знаменитый,
Единственный из всей твоей династии, -
Не сдерживаешь царских слов своих ты,
И в том позор твой и твои несчастья!

Клеймо лжеца на весь твой род ложится,
Прощенья нет изменнику обета,
В сравненье с Шаби,[54] ты ничто, при этом,
Ты царским званием своим гордишься…

А царь Аларка, слышал про такого?
Свои глаза пожертвовал слепому:
Слепому брахману он стал поводырём…
О царь, ты смог бы стать таким, как он?

Быть может, ты, о простота святая,
Надеешься, что Раму возвышая,
До смерти будешь нужен Каушалье,
Ещё не знаешь, кто она такая?!

Не смеешь, не исполнить обещанья…
Права я, нет? – неважно, мне не стыдно, -
Пусть просьба кажется тебе постыдной,
Но слово сдерживать, - обязанность твоя!..

И, если Рама будет коронован,
То на глазах у всех я выпью яду…
Так что смотри, и взвесь всё это снова:
Я в гибели, тебя винить лишь стану…

Ещё раз повторю тебе, отступник, -
Какой ты царь, пусты слова твои…»
И как скала, стояла непреступной,
В глаза ему вперила взгляд змеи…

Окончив речь, Кайкея возгордилась,
Что царь теперь, совсем лишён был речи,
Он отступал, а голова клонилась,
Сама на грудь и опускались плечи…

И вдруг упал, от слов, оцепеневший,
На мраморном полу лежал повержен,
Змеиным жалом - от змеи мятежной,
И ум ронял последние надежды.

Лежал у ног её, змеи коварной,
Она горда; ни чувства, ни привета…
И лишь одно твердила неустанно:
«Желаю исполнения обета!..»

И долго царь лежал так без сознанья,
И жизнь свою ничем не проявляя,
Она одно твердила всё при этом:
«Хочу лишь исполнения обета!..»

И ночь уже настала, звёзды блещут,
И месяц вышел серебристый, светел,
Очнулся царь, сказать одно сумел он:
«О ночь, прошу, не уступай рассвету…»

IV. Канун Великого Надлома

Гирлянды ночи – ярких звёзд с Луною
Погасли, освещённые зарёю.
Царь Дашарадха пойман в сети долга,
Встречал рассвет в безмолвии тревожно.

Народ, заполнив улицы столицы,
Призвал, ликуя к восхожденью Солнце,
Призвал к правленью избранного Раму,
Но Рамы с Дашарадхой нет, - как странно!..

Полотнища повсюду реют, флаги;
От ароматов всё благоухает…
На храмах купола, как жар блистали.
Сумантру, сына Суты [55] призывали…

Оповестить царя: «Пришёл Васиштха,
В сопровождении великих Риши,
У них полны кувшины вод из Ганги,
Всех видов зёрен, драгоценных кАмней. [56]

Полны кувшины благовоний, мёда,
Гирлянды из цветов для церемоний,
Очищенного ги,[57] йогуртов разных,
И восемь юных девственниц прекрасных.[58]

Подарен слон необычайной силы,
Златая колесница, конь красивый;
Чудесный паланкин, меч превосходный,
Златой сосуд огромный с узким горлом.

Священные животные по парам,
Учёный лев с ужасными клыками,
Горбатый белый бык с златою цепью,
Искусный трон во всём великолепье…

Старейшины всех городов, брамины -
Ждут коронации прославленного Рамы,
Из многих стран цари всё прибывали
Подарками к венчанию поражали.

Момент удачный и в самой природе, -
В созвездие Пушьям Луна заходит.
Поднимется на полный диск светило,
И Рама на престол взойдёт счастливый.

Вот, прославляя громко Дашарадцу,
В покои царские вошёл Сумантра,[59]
К монарху обратился со словами,
С приветствием, с хвалой его деяний:

«Встаёт Большое Солнце над престолом,
Деяния царя похвал достойны!
В сиянии лучей святого Солнца -
Не меркнет славы блеск у самодержца.

Неизъяснимой радостью, блаженством,
Умы нам наполняешь ты и сердце,
И верим мы, что блеска не убудет,
Когда здесь Рама самодержцем будет!..

Свети же ярче над Землёю Солнце!
Возрадуйся, о Дашарадха, сердцем!
В веках Айодхьи не померкнет слава, -
С восходом на престол вселенский Рамы!

О царь! Я твой певец и твой возница,
Молитвы изливаю я из сердца!
И ото сна, тебя я пробуждая,
Желанье исполняю мирозданья!

Луч Солнца, жемчугом зари играя,
Настойчиво от сна мир пробуждает,
И Солнце, драгоценный свет даруя,
Нам души вдохновеньем очарует!

В созвездье Пушья уж Луна вступает,
А Солнце стало в зодиаке Рака.
Светило, как и в день рожденья Рамы,
Расположилось, радость обещает.

Уже готово всё к коронованью!..»
Так царь ему ответствовал словами:
«О бард любимый, приведи мне Раму!
Что ж ты застыл? Исполни приказанье!..

Ещё раз говорю тебе, Сумантра, -
Твой долг один, - царя исполнить волю:
Быстрее Раму привези в столицу!
На миг не смей нигде остановиться!..

И вот Сумантра мчится в колеснице,
Как Солнце блещут золотые спицы!
Дворец у Рамы, как гора Кайласа [60] -
Сияньем ослеплял Суматру Даса.

Все комнаты дворца, -  из чудной сказки, -
Воздушные напоминали замки,
Легки, как облака горы Кайласа,
Мне выразить словами не удастся…

«Каков посланник, таково посланье, -
Ответил Рама на привет Суматры, -
Певец наш дорогой, тебе все рады!»
И Сита подтвердила с ликованьем:

«Привет тебе, певец сладкоголосый,
Сегодня ты особенно желанный,
Привёз нам весть великую для Рамы,
Что Дашарадха ждёт седоволосый!..

Пусть Рама в золочёной колеснице,
На зов отца, как молния помчится!..»
Трубят восторг слоны, и люди все поют, -
Хвалу восходу Рамы воздают…

VI. Царь – никто, наследство – никакое.

Жестокие слова самой Кайкеи,
Не вызвали в лице у Рамы тени –
Ни грусти, ни сомнений, ни печали;
Глаза – великий подвиг обещали.

Но царь уже совсем сдержать не в силах,
Глубинной мысли о несчастье сына.
Как, ветром вздыбленного моря, волны
Не помнят глубины пучины моря.[61]

Вдруг понял царь, что вместе с сыном Рамой,
Расстался с драгоценными камнями,
С несметными богатствами расстался,
Со всем, чем славно Золотое Царство![62]

Расстался с колесницами, с конями,
С великолепными, богатыми дворцами, -
Которыми  владел царь Дашарадха;
Потеряны,  – богатство, честь и царство…

Вот почему, исполненный страданья,
Убитый горем, видеть царь не может,
Что данное им прежде обещанье
Вернуть теперь и чудо не поможет…

Весь погружённый в мысли о несчастьях,
Что, словно с гор каменьями скатились,
Царь был стыдом и ужасом объятый,
При виде бездны, мысли помутились.

Достойно принял Рама речь Кайкеи,
Ужасную, как и дыханье смерти.
Не беспокоил душу их значеньем,
Царице злобной  - Рама так ответил:

«Быть по сему! Без страха и сомнений,
Уйду изгоем в лес, без промедленья;
И в ветошные облачусь одежды,
Перед уходом, всё ж скажу вам, прежде:

Хочу узнать, пусть будет не в обиду:
Как объяснить, что царь неукротимый,
Так огорчён, едва меня завидев,
Вчера ещё, я не был столь постылым.

Всё решено: отшельником покину
Айодхью; скроюсь в дебрях я Дандаки,
Исполнив долг, в лесу, быть может, сгину,
Хочу понять всё до конца, однако.

Одна печаль мне сердце скорбью полнит,
И точит, словно волны камни точат.
Понять хочу, в чём глубина секрета, -
Царь не сказал сам о решенье этом?

Ведь с радостью я уступил бы брату,
Возлюбленному моему Бхарату,
Не только царство и богатства тоже,
Но даже, Ситу,[63] что всего дороже…

Прошу простить, что я спросить не смею,
Веленье моего отца, Кайкея.
Мне не страшны судьбы моей угрозы;
Отца невыносимо видеть слёзы…

Что из опущенных очей струятся, -
Из сердца самого, как может статься.
Раскаялся в своём он обещанье -
Тебе, Кайкея… Но язвят страданья.

Но ты молчишь… Что ж, я просить посмею:
Сюда позвать к нам Бхарату, Кайкея.
Царя приказа, вижу: не дождаться.
Хочу я с братом, здесь вот повстречаться.

И с лёгким сердцем,  как увижу брата,
Изгнанником отправлюсь в лес Дандака…»
«Нет времени на данное свиданье!
В лес обещал уйти ты?! До свиданья!..

Пока столицу не покинешь нищим,
Не примет царь, как обещал мне, пищу…
Не примет до тех пор и омовенья,
Пока ты здесь; не трать златых мгновений!..

И не считай, что осуждён ты строго,
Твоё изгнанье принесёт всем благо…»
Тут вопль, из глубин души исторгнув,
Царь чувств лишился, с тяжким чувством долга…

Ошеломлённый, побелев лицом,
Рванулся Рама, чтоб помочь отцу…
Но жестом повелительным Кайкея -
Остановила… Тронуть трон – не смеешь!..

И Рама стал, как вкопанный! Она
Остановила, словно скакуна…
Ему напомнила она со вздохом:
«Покинь, как обещал ты мне, Айодью!..»

«О Деви, - Рамачандра отвечает, -
Рабом не стану я мирских страстей…
Хоть лично царь меня не выгоняет,
Пусть твой приказ вершит судьбой моей!..

Позволь мне ненадолго задержаться
В Айодхье, чтобы с Ситой попрощаться…
Чтоб перед матерью мне преклонить колена,
Ничто не держит здесь меня, поверь мне!..»

Стопам отца сын, молча, поклонился,
(Отец застыл, в убитой горем, позе), -
Трон, обойдя по Солнцу, удалился,
Как из очей отца - бежали слёзы… 

VII. Последнее прощай столице Айодхье.

С трудом утешив мать, простился Рама,
Осталась Каушалья ждать, рыдая:
«Коль удержать тебя не в силах дома,
Я, сколь угодно ждать тебя готова…

Мой сын, тебя к пути благословляя,
Все превозмочь напасти я желаю;
В час испытаний знай и верь, родимый, -
Молитвой материнскою хранимый…»

Таких примеров в жизни, может статься,
Не знает мир, как умолял остаться
В Айодхье Ситу, уходящий Рама,
Примеров не хранит народов память.

«Послушай, Сита, что скажу, родная,
Полна опасностей там жизнь лесная,
Рычанье тигров, шумы водопадов,
Шипенье змей, удавов, мерзких гадов…

В болотах ужасают крокодилы,
Болота и леса – непроходимы.
Там день один прожить – большая милость,
Того гляди, беда чтоб не случилась…

Колючие кустарники, лианы, -
Царапают, порой смертельно ранят.
В лесу добыть питанье – слишком трудно,
Спать на земле – от насекомых нудно…

Преследуют болезни и напасти,
Затопим лес слезами мы несчастий…»
«О мой возлюбленный, - вскричала Сита, -
Не говори так, это больно слышать…

Слоны, и львы, и тигры, и шарабхи,[64]
Мне не страшны, когда ты рядом, Рама,
А без тебя и мышь наводит страхи,
Лягушек я боюсь, хоть это странно…

А сколько раз, - припомнилось невольно, -
Просилась в лес с тобою, Рама, вспомни, -
Чтоб там побыть с тобой наедине,
Но в странствиях отказывал ты мне…

В скитаниях тебя сопровождая,
Грехи твои все, Рама, искуплю я.
Не знаешь даже, как, мой друг, с тобою
Я стойка - к наслаждениям и к боли…

С тобою неразлучна изначально,
Готова разделить я все печали,
Меня отвергнуть, Рама, ты не смеешь, -
Прибежища иного не имею.

На тростнике я стану спать с охотой,
Он будет мягче шкуры антилопы.
Мне пыль дорожная, мой друг прекрасный,
Покажется сандаловою пастой.

Жизнь без тебя, поверь, - невыносима,
Где взять могу я для разлуки силы?
С тобою легче мне и смерти мука,
Страшнее смерти мне с тобой разлука.

Довольствоваться стану самым малым,
Неприхотливой я с тобою стану…»
И Раме на руки без чувств упала,
И на руках его едва дышала…

«Противиться  уже не стану боле,
Пусть будет так, на всё есть божья воля,
Иди за мною, говорю всем сердцем,
Как Суварчала[65] – за супругом, Солнцем…

Решимость непреклонная, о Сита,
Сопровождать меня на всём пути,
Мне дорога, как чистая молитва,
Способная бессмертье обрести!

Готовься к испытаниям, подруга,
Раздай все драгоценности твои,
Ни слова никому не говори,
И нищенкой последуешь за другом…»

Узнав о том, что Рама покидает
Айодхью и отшельником уходит,
Все женщины, рыдая, причитали:
«С ума злодейка наше царство сводит…

Жене порочной свойственно от века
С ума сводить родного человека;
И горячо любимого супруга,
К беде толкает грешница-подруга.

Сполна изведав в жизни наслаждений,
Того, кто даровал их, покидают;
Что бережно хранили, - разрушают,
При этом, преступленьем не гнушаясь…»

Всем выразив глубокое почтенье
ЛакшмАн и Рама с Ситою-невестой,
На колесницу все к Сумантре сели,
И понеслись их кони, словно ветер!..

Застыли люди, как оцепенели,
И мысленно все слали им поклоны
Вдогонку гимны и молитвы пели,
И слышались стенания и стоны:

«Куда уехал он, в какие дали?
Оставил нас царевич без защиты,
Покинул нас несчастных, - так рыдали, -
Как жить мы станем без царицы Ситы?..»

VIII. Растерянность царицы и вопли царя.

И солнечное вызвалось затменье,
И ночью звёзды в небе потускнели;
И океан, волнуясь, бил о скалы,
К сосцам телят коровы не пускали…

И тьмою мгла заволокла всё небо,
Не видно в небе звёзд, планет, созвездий.
И Солнце греть переставало землю…
Вздыхая, проклинали все Кайкею.

Заботы о родителях не стало,
Мужья о жёнах думать перестали,
О сёстрах – братья, матери – о детях,
Перемутилось всё на белом свете…

Бесцельно из угла, слонялись в угол,
Все люди находились, как в припадке.
Хозяйство в запустении, в упадке,
Животные страдали все недугом.

И, словно в океане пересохшем,
Лишь ветер воет, пыль глаза порошит -
Не слышно шума волн и криков чаек, -
Столица словно замерла в печали…

К царю решилась подойти Кайкея:
«Скажи, как управлять теперь нам царством?
Один другого в царстве здесь грешнее,
Служить никто не хочет государству…

Как управлять такой страной возможно,
Где все крадут безумно и безбожно;
Все предают друг друга, убивают,
Царицу и царя не почитают…»

Царь Дашаратха вспыхнул: «Не касайся
Меня ни словом, ни рукой, Кайкея…
Я видеть не могу тебя без гнева;
Безумная, в грехах безумных кайся!..

Будь проклят день, когда дала мне руку!
Когда назвал тебя своей подругой…
Когда тебя, бесстыжая Кайкея,
Я называл возлюбленной моею…

Я не желаю властвовать над теми,
Кто целиком зависит от Кайкеи.
И от тебя, змеи, впредь отрекаюсь,
Твои дела и мысли отвергаю…»

И вышел царь на пыльную дорогу,
След колесницы озирал с тревогой…
Добрёл он до окраины столицы,
Стал плакать безутешно и молиться:

«Вот след копыт коней, умчавших быстро
Дитя моё родное в сумрак мглистый;
Брильянт среди моих всех сыновей,
Печаль моя до искончанья дней.

Что ж радуйся беде моей, Кайкея,
Исполнилась змеиная затея;
Но, упиваясь властью допьяна,
Похмелье испытаешь ты сполна…

Жена моя, царица Каушалья,
Не вижу ничего я, кроме Рамы,
Коснись меня, не пережить мне драмы…»
Царица села рядом с ним, рыдая…

И с плачем говорила Каушалья:
«Змея себя пусть ядом услаждает,
И, как змея, на землю кожу сбросив,
Ползёт и гадит всюду, где захочет.

И Раму, обрекая на скитанье,
На жалкое в лесу существованье.
Но засияет, верю я, столица,
Когда наш сын в Айодхью возвратится.

Вернётся Рама в яркой колеснице,
Шагая вслед за Ситою-девицей,
Как бык, идущий следом за коровой,
Усыпанную, зёрнами дорогой…

Услышим мы восторженные крики,
Вернётся он, врагов всех победитель.
Торжественно войдёт он в стольный город,
Как тот телёнок, разлучён с коровой…

Опора власти, славы и величья,
Взойдёт на трон на радость всем народам, -
Наш царь, наш сын, наш Рама благородный,
И брызнут слёзы радости и счастья!..»

А, между тем, достиг реки Тамасы,
Коней усталых всех распрях Сумантра,
Ночлегом первым наслаждаясь расой,[66]
Изгнанники исполнены мечтами:

«Прощай, блистательная царь-столица!
Прощайте, люди, мать, отец, прощайте!
Когда теперь нам суждено явиться?
Мечты, мечты, вы нас не соблазняйте!..»

IX. За пределами гибнущего царства.

Всю ночь без остановки колесница
Катилась из Айодхьи по дорогам,
Минуя поселенья, где возможно,
Пока рассветный луч не заискрился…

Сумантру торопил, чтоб не жалея
Коней, умчал подальше от Айодхьи,
Так, чтоб не слышать слова о Кайкее, -
Единого - о ней не слышать вовсе…

Воды и ветра слышались признанья:
«Кайкея – вероломное создание!
Ведь Рама трон наследует по праву,
Как старший сын; стяжал, к тому ж он славу…

Стяжал любовь он своего народа,
Прекрасный воин, честный, благородный.
Как можно быть такою вероломной,
Такою низкой и такою подлой?!

Не скрыть всей Правды, как не злись, Кайкея,
Ведь Правда высшим таинством владеет…»
Сумантра всюду слышал с колесницы:
«Кайкея – вероломная царица!»

Животные и те заговорили,
И птицы о Кайкее щебетали:
«Сквозь землю царство может провалиться,
Когда Кайкея - в царстве воцарица!..

Противно жить там, где живёт Кайкея,
Дышать единым воздухом нам с нею.
Опасно воду пить, где пьёт она,
Смертельным ядом вся она полна…

Уходят люди дальше за пределы,
Чтоб и не слышать вовсе о Кайкее,
Как в сказке, - покидают все болото,
Коль жаба ядовитая живёт там…»

Сумантры быстрые, как ветер кони,
Под клик кукушек, говор лебедей,
Перенесли через Сьяндику [67] вскоре,
К пределу южных царских рубежей…

Цветущая земля открылась Раме,
Красоты простирались до Сарайю,[68]
Здесь Рама, к небу вознося руками,
Молитвами, Айодхъю вспоминая:

«Прощай, столица солнечного блеска!
Иного не ищу святого места!..
Прощайте божества в красе и славе!
Пусть, долг, исполнив, вас увижу снова!..»

И далее, вступая во владенья
Вассалов царских, перешли границу,
И мчалась дальше Рамы колесница –
В чужих краях, без страха и сомненья!..

Кошалы изобилуют хлебами
И щедрыми людьми, коров стадами,
И манговыми рощами-садами,
И реками с крутыми берегами.

Здесь воздух напоён благоуханьем,
От разноцветья и от разнотравья,
И полон звуками священных гимнов -
С гор Гималайских Ганги вод бурливых…

Несущей к морю величаво воды, -
Прохладные струи с небесных сводов;[69]
Украшенная хижинами риши,
Холмами и садами рая Вишну.

Прекрасная, как цвет небесный - Лотос,
О скалы плещет, звуком издаётся,
Как будто смех раскатистый и звонкий,
Улыбкой вспыхнет, радостной ребёнка…

Покрывшись, вдруг, молочно-белой пеной,
Пробившись, сквозь теснины потемнела,
Похожей стала на косу девичью,
Когда к супругу девица стремиться.

Когда вода к супругу-Океану,
Рекой впадает тихой и глубокой…
Теперь она уже не одинока,
И добавляет океану славу!

Украшены ковром прибрежных лилий,
В пыльце бесчисленных цветов прекрасных,
Так женщина, охваченная страстью,
Становится милее и красивей…

Уносит прочь водой благословенной
Любую скверну и, даря невинность,
Как юная красавица омывшись,
Красой пленяет необыкновенной…

Узрев красу супруги океана,
Священной Ганги и, внимая крикам
Гусей и журавлей, промолвил Рама:
«Здесь отдохнём, под деревом великим.

Здесь, под огромным деревом ингуди, [70] 
 Где ветви все покрытые цветами,
И свежими, зелёными листами,
На радость - этот цвет ингуди людям!..

Направили к ингуди колесницу,
Сошли на землю спутники с возницей,
Обвязанный корой, [71] сошёл и Рама,
Тогда распряг своих коней Сумантра.

Как сладок отдых от дороги трудной,
Ночь коротка, спешит на смену утро;
Светило прогоняет сумрак ночи, -
Поёт кокила и павлин хохочет…

Здесь воды быстрые реки Джахнави; [72]
Ладью тут раздобыл Сумантра Раме
И брату его, Лакшману и Сите –
С надёжным кормчим и нарядной видом.

С Сумантрой попрощался вскоре Рама,
В броню сверкающую облачился,
Вошёл в ладью, в нелёгкий путь пустился,
Где всюду поджидать мог зверь коварный.

Сумантра к Дашарадхе возвращаясь,
Сказал герою Раме на прощанье:
«Нам даром не пройдут твои скитанья,
Горьки плоды нам твоего изгнанья.

Неведома ещё судьба такая,
Мой господин, от изначалья века,
Скитаться, как простому человеку,
Ни цели, ни пути - в лесу, не зная.

Пустой вернётся в город колесница,
И скажут люди:  «Мы осиротели,
Острее ощутят они потерю,
Без головы теперь стоит столица…»

А ты в лесу здесь, будучи в изгнанье,
Как прежде будешь властвовать умами.
Но мы в пучину ввергнемся печали,
Что Рама, как корабль,  лишён причала.

Как мне сказать царице Каушалье?
- Ты не грусти, остался сын в изгнанье…
Какую нарисую ей картину?
Скажу, что не волнуйся ты без сына…

Сказать ей: не волнуйся ты царица,
Что я в пустой вернулся колеснице;
Не в силах возвратиться я в столицу,
Она мне стала хуже, чем темница…

Позволь, о Рама, быть с тобой в изгнанье,
И разделить с тобою все страданья.
В лесу скитаться, я сочту за счастье,
Принять в твоей судьбе хочу участье.

Служить тебе отрадно даже коням.
На землю, что покинута тобою,
Не в силах я ступить теперь ногою,
Не отвергай, не разлучай с мечтою!..»

Так отвечал ему с любовью Рама:
«Границ не знает преданность Сумантры,
Но я хочу, Сумантра, чтобы знал ты:
Зачем тебе вернуться надо в царство.

Жить в обитаемом лесу не должен,
Такое от Койкеи повеленье.
Жить по традиции в уединенье,
Безлюдный лес – аскету украшенье!..»

С возничим распрощавшись, сразу Рама,
Решительно шагнул к прекрасной лодке,
Желая пересечь святую Гангу.
И кормчий, сесть велел гребцам на вёсла.

Ладья, достигнув берега крутого,
Где лес безлюден, нет садов и пашен;
Где всюду поджидала их опасность,
Не слышно человеческого слова…

Когда ладья причалила, Сумантра,
Печальным взглядом, провожая, плакал;
И путники вступали в земли Ватса,[73]
Решили здесь заночевать остаться…

Теперь Айодхья, древняя столица,
Как небо без Луны осиротело.
В лесу же диком, пара братьев смелых,
Подобно львам оберегали львицу…

Х. Мир хижине!..

Божественны от Ганги до Ямуны
Леса, великолепием чудесны;
Хоть много сложено об этом песен,
Хочу напечатлеть и песню эту.

Леса облюбовали обезьяны,
Черны, как ночь - без звёзд и без Луны;
И с длинными, пушистыми хвостами, -
Сильны и благородны, и умны.

Здесь отличались мудростью аскеты, -
При жизни возносились к небесам,
Открыты им все тайны и секреты,
И совершать умели чудеса…

Благоуханные в лесу киннары,[74]
И вдохновляют ум и душу наги,[75]
Здесь раздаются возгласы павлинов,
И трубный зов слонов, крик журавлиный.

Бродя вдоль рек, холмов и водопадов,
Ущелий, скал, утёсов великанов,
Здесь сердце переполнится восторгом,
Душа в полёт стремиться песней – к Богу!..

Наполнен воздух пением кукушек,
Крик лебедей и цапель вдохновенный,
И, словно опьянённый, станешь слушать,
Остановить захочется мгновенья!..

В местах слияния Ямуны с Гангой,
Плыть на плоту, одно очарованье!..
Какое это божье наказанье –
Не наслаждаться этим чудом в яви?

Паломники свой плот соорудили,
Через Ямуну вплавь они пустились,
Преодолели быструю стремнину
Реки Ямуны; Шьяму [76] поклонились.

В тени густых тёмно-зелёных листьев,
Под кроною раскидистой ньяградхи[77],
Мудрец Вальмики на восход молился,
Волшебною зарёю восхищался…

Под кроной он давно обосновался,
Здесь возносил свои молитвы небу;
Лишь только с Рамой взглядом повстречался,
И в сердце пробудился лебедь-гений!

Свидетели ююбы  и салаки,[78]
Зарёю изукрашенное небо,
Что Вальмики, как воплощенье Веды,
Заговорил одними лишь стихами…

Стихи, как украшение Ямуны,
Величью Ганги – пел он неустанно…
С молитвой Сита обошла по кругу
Святого мудреца под кроной Шьяма.

Пейзаж слиянья рек – неповторимый,
С любовным громким вскриком лебединым,
Восторгом мудреца переполняли,
И сердце в волнах радости купали!..

Лакшми и Рама с Ситою жемчужной,
Зашли с поклоном к мудрецу в лачугу,
Признанье Рамы вдохновило старца,
Он предложил им здесь обосноваться.

«Здесь и кимшук, усыпанный цветами,
Здесь билва с бхаллатакой – все с подами,
Их не касались руки человека,
Вкушайте, наслаждаясь раем леса.

Медовые свисают с веток соты,
Твореньем пчел, зачем не наслаждаться?..»
И Рама мудрецу в ответ признался,
Что будет рад он здесь обосноваться.

Жилище из ветвей соорудили,
И божествам служенье совершили,
Молитвы вдохновенно пели, гимны,
Где обрели пристанище для жизни…

Алтарь соорудили странам света,
Алтарь Ганеши, Вишну, всем созданьям,
Входящими в небесный зал собраний,
Здесь в радости изгнали боль из сердца…

XI. Возвращение царской колесницы

Запряг коней Сумантра благородный,
Промчался вдоль лесов, холмов, предгорий,
Один вернулся через день в столицу,
И ужаснулся зрелищу возница…

Предстала взору мрачная картина:
Всё серо, всё безжизненно, уныло…
В сердцах людей пылал огонь страданий,
И будет возгораться это пламеня...

В сердцах людей утрачена надежда.
Не жить уже им так, как жилось прежде.
Исчезнет всё, погибнет город славы,
Со всеми теремами и конями.

Со всем богатством, войском и слонами,
Царя безжалостный поглотит пламень,
Поглотит всех он жителей богатых
И бедных, бесталанных, знаменитых.

В сердцах людей огонь страданий страшен,
Взовьётся выше он домов и башен,
Взовьётся выше облаков, - до неба,
Живое всё уйдёт из были - в небыль…

И, мыслями такими поглощённый,
К дворцу он ехал с чувством отягчённым.
Избыть ничем тех мыслей невозможно, -
Тонули слёзы в пыли придорожной…

Приметивши пустую колесницу,
Совсем поникли жители столицы,
Утрачена последняя надежда, -
Не быть уже тому, что было прежде.

И колеснице, преградив дорогу,
Путь во дворец Сумантре преграждая,
Как осы взгляды жалили с тревогой:
- Где Рама?! – С болью взгляды вопрошали...

Не в силах изменить исход печали,
Сумантра, как ударом отвечал им:
«На берегу меня оставил Ганги,
А сам уплыл… Душа моя в тревоге…»

И крик отчаянья, как гром раздался:
«О горе! Горе! – слышалось повсюду, -
Любимый Рама с горем повстречался…
О Рама! Рама! Что же с нами будет?!

Несправедливо как! О, как  жестоко! –
Из глубины сердец сильней звучали –
Слова отчаянья, слова печали,
Струились слёзы у людей потоком…

Что может быть грустней, печальней драмы, 
Чем царскую увидеть колесницу,
Без нашего возлюбленного Рамы?!
Такое - в страшном сне не может сниться…

Где Он теперь?! Привыкли им гордиться,
Жить без него – безумство наважденья;
Коль Рамы нет, теперь у нас в столице,
Откуда радость ждать и вдохновенье?!»

Сумантры, вскоре стала колесница.
Что делать? – и не знал уже возница.
И, продвигаясь сквозь толпу людскую,
Казалось, жизнью он своей рискует.

Казалось: вечность целая проходит,
Пока Сумантра ко дворцу доходит.
Во внутренних семи дворах дворцовых,
Все трудности возобновились снова.

Вновь слышен крик проклятыми ушами:
«Как объяснит Самантра Каушалье,
Разбитой горем, матери героя,
Как смел - без Рамы ты вернуться в город?!»

Она за жизнь цепляется в надежде, -
Сын возвратится, будет всё, как прежде.
На трон взойдёт, права на то имеет…
Жить также трудно, как расстаться с нею.

В конец совсем расстроился Самантра,
Когда он миновал восьмые врата,
В покои белокаменные входит…
Как лёд на солнце, царь слезой исходит.

Послание от Рамы - слово в слово,
Он передал, в лице царь изменился;
Не проронив ни слова, ни полслова,
Без чувства на пол, тут же повалился…

Увидев государя без сознанья,
Пришла царю на помощь Каушалья,
Царя, чуть приподняв, она просила:
«Спроси Сумантру, царь, о нашем сыне.

Здесь нет сейчас коварной той Кайкеи,
Перед которой, ты спросить не смеешь.
Спроси Сумантру о судьбине сына,
Который дом родительский покинул…»

С волненьем причитала Каушалья,
Но в чувство привести царя не в силах,
Сама без чувства рядом с ним упала,
И с ним лежала рядом, обессилив…

И вопль поднялся, женщины рыдали,
Всё громче; плачь - волною плыл на площадь…
Все охватило волнами кварталы…
Поднялся всплеск негодований мощный…

Придя в себя, царь поднял Каушалью,
В присутствии советников избранных,
Он, снова подозвал к себе возницу
Сумантру, попросил вновь объяснить всё.

Сумантра, опечаленный утратой
Всего, что в царстве было ему свято;
Обременённый многими летами,
Тревогой обуянный, беспрестанной.

Он, словно слон, что вдруг попал в ловушку,
Отчаянно трубивший, призывая,
На помощь вожака слоновьей стаи,
Но в этой жизни, наша жизнь – игрушка.

И на седую голову Сумантры,
Вопросы так и сыпались, как мантры:
«Теперь, где мой возлюбленный сын Рама?
Под деревом живёт ли постоянно?

Чем голод утоляет он, Самантра?
Спит на земле он, как многие бродяги?
Ни колесницы у него, ни рати?
Слона он не имеет, нет прислуги?

Живёт он там, где звери злые рыщут?
Как Рама добывает себе пищу?
А нежная его супруга Сита,
Как может жить в лесу глухом и диком?

Скажи, Сумантра, что сказал сын Рама,
Перед уходом в царство обезьянье?»
«Мой государь, невыразима драма, -
Ушёл от нас в изгнанье вождь желанный.

Перед уходом, говорил мне Рама,
Передаю поклон отцу я низкий,
И Каушалье, матери-царице,
Поклон твоим всем жёнам передал он…

Чтоб сохранял приверженность ты долгу.
Тебе царица служит пусть, как Богу.
Святилище огня, чтоб посещали,
И божество огня не забывали.

Брат Бхарата, пусть станет государем,
Отец же, пусть на троне восседает,
Пусть власть с отцом своим он разделяет,
Пока мудрее Бхарата не станет…

Пусть чтит, как мать родную, Каушалью, -
Вот всё послание тебе от Рамы…
Лакшман воздал тебе, лишь порицанье, -
Изгнанье не имеет оправданья!

Что этот шаг, тобой, царь, не обдуман.
Иной обычай был у наших предков.
И все твои раскаянья при этом –
Бесплодны, бесполезны и угрюмы…

Царя в отце, теперь я не признАю,
Мне Рама – и отец, и повелитель,
Изгнанье я всем сердцем осуждаю,
Для подданных отец мой – погубитель…

Ничем не сохранит расположенья,
Своим народом впредь он осуждаем,
Нам чужды все его благословенья.
Отца-царя - в измене упрекаю…

Так говорил Лакшман, а Рама плакал,
Рыдала Сита,  с горестью во взоре,
Коней, едва заставил вспять скакать я -
В столицу возвращались поневоле…

Нигде ни встретил радостной улыбки, -
Ни радости в глазах людей, ни блеска.
Вернулся я без Рамы, даже птицы,
Ни слали свои радостные песни…»

И царь, весь задыхался от рыданий:
«Наверно был во власти я безумья,
Что прихоти Кайкеи потакая,
Родного сына защитить не смел я…

Сумантра, умоляю, заклинаю,
Тебе, быть может, дорог, хоть немного.
Немедленно вези обратно Раму,
Надеюсь, всё нам изменить, возможно.

Мне насладиться бы его улыбкой,
Увидеть бы, как Рама, сын родимый,
Натягивает лук необоримый.
И сердце успокою я молитвой.

Увы! Не одолеть мне океана
Бескрайнего, бушующего горя,
Разлука с Ситой – это берег дальний,
С тяжёлыми дыханьями прибоя.

Впадают реки – слёзы Каушальи,
И всех, кто вместе с ней скорбит о Раме.
Слова Кайкеи - хищницы акулы,
Обнять, желая Раму, - не могу я…

О, сжалься, Каушалья, надо мною!
Не упрекай меня, я так страдаю…»
«Что мне сказать уже я и не знаю, -
Сказала, Каушалья, всё рыдая.

Твоё, как только не разбилось сердце,
Возможно, что из камня сердце это, -
Не разлетелось, словно пух по ветру,
Когда послал детей бродить по свету…

Тигр не коснётся ни к чему такому,
Что наслажденьем было для другого.
Так Рама не возьмёт теперь престола,
Коль стал добычей, тот престол - чужого…»

«Прошу, царица, выслушай признанье,
О том грехе, что совершил когда-то,
Тогда ещё был молод, неженатый,
Желал я овладеть секретом тайным…

Стрелять «на звук» из лука я учился,
И вышел на охоту ночью тёмной,
На берегу реки я притаился,
И вдруг услышал всплеск уединённый…

Подумалось: надёжным будет дело;
Олень иль буйвол вышел к водопою…
И я сразил «на звук» его стрелою,
И вопль раздался, всплеск паденья тела…

И слышу стон, и голос человека,
Прерывистый, от нестерпимой боли:
«Кто выпустил стрелу свою в аскета?
Сюда пришёл я просто за водою…»

И кинулся к аскету я стрелою,
Увидел: человек, весь залит кровью…
И он промолвил: «Шёл я за водою,
Родителям слепым к реке Сарайю…

Чем провинился я перед тобою?
За что пронзил мне грудь своей стрелою?
Родители мои слепые страждут,
Кто утолит теперь, слепым им, жажду?

Найди отца, всё расскажи об этом, -
Что я убит стрелой твоей злодейски…»
И жизни нить прервалась у аскета,
Не в силах долго был сойти я с места…

Когда же вышел из оцепененья,
Набрал воды в реке, в кувшин аскета,
И хижину нашёл в лесу под елью,
О смерти сына рассказать не смея…

И долго я, терзаемый сомненьем:
Как передать им весть о смерти сына?
И, наконец, сказал, что не злодей я,
Хоть от руки моей он пал невинный…

Отец аскета мне на то ответил:
«К чему теперь мне жить на этом свете?
Убей меня с женою здесь, на месте,
Мгновенье смерти, лучше жизни этой…

Деянье всякое: и доброе, и злое,
К нам возвращается самой судьбою.
Глупец, кто не продумает вначале,
Что следует за всяким начинаньем.

Слова мои послужат пусть наукой,
Да будет так, как я скажу: отныне -
Конец свой встретишь ты в разлуке с сыном,
Как с сыном повстречал я здесь разлуку…»

И вот сейчас я вспомнил про аскета,
И тьма ночи припомнилась мне эта,
Когда бездумно выпустил из лука
Смертельную стрелу свою «на звук» я…

Возмездье за греховное деянье,
Нас неизбежно в жизни сей отыщет.
Неотвратимо жизни наказанье,
Как и болезнь от нездоровой пищи…

Уж чувствую я приближенье смерти,
Теряю зренье и теряю слух я…
Найдётся ль человек такой на свете,
Отвергший сына, пусть, хоть сын преступник?

Не уходи, останься, Каушалья!
Прошу, не уходи, и умоляю,
За мной пришли, зовут меня в скитанья,
Ни с кем я больше встреч не ожидаю…»

XII. В царстве - нужен царь.

Наутро у покойного супруга,
Царя царей всемирных, Дашаратхи,
Все жёны собрались печальным кругом,
С ним рядом Каушалья, словно Нага.[79]

Рыдая во весь голос, причитала,
Недвижного супруга обнимала:
«Пришёл конец всем радостям в Айодхьи,
Лишь горе будет неизменным гостем.

Без государя мы теперь сироты,
Как и Земля без Солнца сиротеет,
За царской властью, завершив охоту,
Довольна будь, коварная Кайкея!

Покинула царя ты; с этой целью,
Прибрать к рукам корону - одержима,
До власти, так жадна – непостижимо,
Бесчувственная, подлая Кайкея!

Подстроила, чтоб царь наш стал убогим,
И бросила, кто для тебя был богом;
И подлости своей ты не стыдишься,
Как человек, запретный плод вкусивший.

Горбуньей, подстрекаема, Кайкея,
Ты Раму с Ситой в лес изгнать посмела!
И я, оставшись без поддержки в свете,
В костёр взойду я с Дашаратхой вместе…»

И поместили тело господина
В чан с маслом, чтобы сохранить останки.
Министры вскоре так распорядились, -
Сокрыть в хранилище от взоров тайно.

«Мы без царя, - министры так решили, -
Как труп, который головы лишили.
Страна без государя – мёртвый дом, -
Царь нужен срочно, и велик во всём.

Быть без царя, верна для царства гибель,
И громовержец не пошлёт нам ливень;
Нет послушанья жён и сыновей,
В такой стране всегда царит злодей.

Где нет царя, там нет и процветания,
Цветут в такой стране одни страдания,
Лишь мудрый царь в заботе о стране,
Приносит радость подданным полней!

Где нет царя, нет праздников весёлых,
Удачи нет, там, у людей торговых;
Не радуют людей творцы искусства,
Там веры нет и в закромах там пусто.

Там молодые женщины боятся
На улице под вечер появляться;
Они боятся выйти в украшеньях,
В саду бояться собственного пенья.

Спокойно спать с открытыми дверями,
Иметь доходы от полей и стада.
Где нет царя, признаться надо прямо, -
И жизни там самой, порой не рады.

Бесстрашно там не ходят по дорогам,
Не ездят безбоязненно на дрогах,
Телёнка не оставят без присмотра,
Защиты нет ни детям и ни взрослым.

Подобно царство выжженному лесу.
Сравнимое оно с отхожим местом,
Напоминает стадо – без пригляда,
Колодец полный смертоносным ядом.

Готовы люди пожирать друг друга,
Подобные, в том царстве, хищным рыбам;
Там подлость называется услугой,
Разбои и грабёж – необоримы.

Дозволенному, нет границ – безмерно,
Перед законом страха нет в помине,
Там каждый вор, бандит – хозяин жизни,
Жестокости, коварству нет предела.

Царь – есть законность, царь – есть справедливость,
Опора благоденствия и правды.
Тьме непроглядной, верный царь – преграда,
Скорей царя! Чтоб зло не утверждалось!..»

«Призвать царя, чтоб зло не утверждалось, -
Призвал Васиштха, - не теряя время.
Пока Бхарата, жизнью наслаждаясь,
Живёт в чертогах у царя Кайкеи.

Посланцы быстро на коней садитесь,
Бхарату на совет наш пригласите.
Не говорите об изгнанье Рамы,
О смерти Дашаратхи, бедах разных.

Напротив, не показывая вида,
Ему вы пожелайте, - быть здоровым,
Скажите, что совет желает видеть
Его в Айодхьи и, как можно, - скоро!..»

Не мешкая, гонцы-посланцы вскоре,
Пустились в дальний город Гиривраджу.
Леса минуя, реки и озёра,
Уж к ночи в город въехали отважно… 

XIII. Вырвать жало у царицы Кайкеи!

Семь дней пути царевича Бхараты -
Из Гиривраджа - до ворот Айодхьи.
Достоин восхищения Царь Градов,
Основанный, великим Ману-зодчим.

«Что вижу я, возница, объясни мне, -
Воскликнул Бхарата у стен столицы;
Величия не стало и в помине,
Как будто, это сон дурной мне снится.

Сады бесцветные, как куча глины,
Нет птичьих здесь разноголосых пений.
Людей почтенных, вовсе здесь не видно;
Ни смеха, ни улыбок, ни веселья…

Дурное всюду предзнаменованье,
В догадках я теряюсь чуждых, странных.
Повсюду, только мерзость запустенья,
Душе противен вид сей безобразный…»

Бхарата, во дворце отца не встретив,
Вошёл в покои матери Кайкеи.
И сразу перемену в ней отметил, -
В весёлости напущенной, безмерной…

С почтением склонившись перед нею,
Расспрашивать стал об отце Кайкею:
«Где мой отец? Здесь во дворце не встретил,
Где царь царей, единственный на свете?!»

Она в ответ, улыбки не скрывая:
«Он в царстве Бога ныне пребывает…
Не избежать конца дороги людям,
Там все мы пребывать когда-то будем…

Но знай, мой сын, что жизнь полна, как море.
Не стоит слишком предаваться горю.
Соединяй приятное с полезным,
Теперь ты царь! Будь не таким, как прежде…»

«Постой, постой, - прервал её Бхарата, -
Что, разве мёртв отец мой, Дашаратха?
Мне, почему не ведомо об этом?
Какие тайны в этом? В чём секреты?

Прошу, ты объясни мне всё толково, -
Какое дело спрятано за словом?
Немедля - сообщи об этом Раме,
Не сообщила ли ему ты раньше?

Предсмертные слова отца, какие?
Что медлишь говорить их, мать Кайкея?..»
«Послушай, сын, - Кайкея отвечала, -
Всё к лучшему, скажи, к чему печали?

Ушли из царства Рама, Сита, Лакшман,
Мне и царю предстали здесь на даршан[80],
Перед кончиной вспомнил царь аскетов,
Что сожалеет об уходе этом…»

«Да как, скажи, могло это случиться, -
Воскликнул, потрясённый сын Бхарата, -
За что был изгнан брат мой в лес Дандака?!
И почему со мною не простился?..»

«О сын, прошу, послушай эту драму:
Царь Дашаратха, так решил заранее, -
Короновать на царство сына Раму;
Я настояла, на его изгнании…

И твой отец почил под гнётом горя,
Ты будешь коронован, сын мой, вскоре.
Всё это я лишь для тебя свершила,
Возвысила тебя, мой сын любимый!..

Отбрось ты все сомненья и страданья,
Твоя пусть доблесть станет нам наградой.
Всё царство, впредь, твоим лишь только будет,
Бери корону ты на радость людям!..»

«Зачем мне трон! Лишён отца и брата,
И в этом, ты одна лишь виновата!
Отца любимого свела, змея, в могилу,
С родной земли согнала братьев милых…

И сердце мне ты обливаешь ядом,
И говоришь, мне: это, так и надо…
Отец погиб мой, - был убит он горем,
Ушёл в лес Рама не по доброй воле.

Ты отравила жизнь двум матерям;
Какой позор на целый мир всем нам…
Как совесть, мать, тебя не заедает,
Не сердце у тебя, а сгусток яда.

Где силы взять мне, чтобы царство это,
Смог защитить я, - думала ль об этом?
Как вынести мне это бремя власти?!
Ты – воплощенье злобы и несчастий!..

Какое море женского тщеславия
В тебе плескалось? Мысль о злодеянии,
Как в голове твоей вдруг зародилась?
Коварная, скажи ты мне на милость!

Лишь старший сын один наследник трона.
Ты что не знала этого закона?
О женщина, преступная царица,
В грехах тебе уже не отмолиться…

Напротив, всех верну я из изгнанья,
А ты из царства уходи в скитания!
Ни в чём тебе не стану потакать я,
И слышать не хочу тебя, и знать я…

Позор на весь наш род ты навлекаешь.
Лишь по названью матерью считаю;
Ты предлагаешь мне забыть утраты, -
Отца убила, в лес изгнала брата.

Иль на костёр взойдёшь ты погребальный,
Иль в лес Дандака нынче ж удалишься,
Иль можешь сразу, взять и удавиться,
Иного не дано тебе, вдовица.

Как сын твой, от тебя я отрекаюсь,
С тобой отныне, больше я - не знаюсь.
Вот при советниках сказать посмею:
Царь на груди пригрел змею-Кайкею…

XIV. Дарить восторг любимой!

Доставить Сите радости желая,
Чреду печальных мыслей разрывая;
Представил Рама ей с охотой,
Предгорные пейзажи Читракуту.

«Увидеть рощу Нандана, о Сита,
Вершину изумительную эту, -
От грусти – наилучшее лекарство,
Уйдут печали об утрате царства…

И о разлуке с лучшими друзьями,
Уйдут из сердца жгучие печали.
Взгляни на гору, видишь: птичьи стаи,
Душою с ними, Сита, мы летаем!

Гора, как чудный твой дворец в Кошалах [81],
Хранит все драгоценные металлы,
Хранит она алмазы, изумруды,
Рубины, словно у любимой губы!

Взгляни: какие у вершин красоты,
Они – целуют эти небосводы!
Одна, как чистым серебром покрыта,
Другая, как из золота отлита…

А третья, словно драгоценный камень, -
На солнце многогранником сверкает!
Скажи, чем те вершины - не цветы?!
Твоей достойны, Сита, красоты!..

А те вершины, словно ртуть мерцают,
На ней, совсем ручных, так много ланей.
Стада пантер, медведей, тигров бродят,
Красою - птицы лотос превосходят!

Рядами – манго, джамну и асаны,
Ладхары, дхары, бхави и тиндуки,
Тыниши, билвы, лодхры, ананасы,
Панасы, нипы, ветры, мёд бамбука!

Дханваны с разноцветными цветами,
Свисают ветви с фруктами алмаки:
Прибежища даруют птичьим стаям,
Бьют из ращелин горных водопады.

На скалах развлекаются киннары,
Опьянены любовью видьядхары.
Пьянят - цветов душистых ароматы -
Какое сердце счастьем не объято?!

Здесь всё приносит море наслажденья, -
Душе, уму и чувствам, и сердцам…
И жизнь в горах, есть путь к освобожденью,
Когда живёшь ты ближе к небесам!

Цветы! Цветы! Цветите, расцветайте,
Своей красою души очищайте,
От мыслей тягостных освобождайте.
Берите в плен! Восторгом занимайте!..

Сверкают здесь скалистые утёсы –
Златыми, синими и красными цветами…
От этих трав ночами на откосах,
Как от костра разносятся искрАми.

Утёсы те - дворцы напоминают,
Другие, словно парки – бесподобны,
Вершина Читракуты ввысь взмывает,
И в облаках плывёт, как чёлн на волнах.

А это, чем не ложа для влюблённых,
Сплетённая из тёмных листьев Кришты,
Украшено всё лотосом злачёным,
А лилии, как очи милой Ситы!

Вот фрукты, как в саду Васвакасары[82]
Намини   [83] и в саду Уттара Куру.[84]
Возлюбленная Сита, все желанья
Исполнятся, и радость процветанья!

Взгляни на эту реку Мандакини,
С пристанищем гусиным, лебединым;
На острова, покрытые цветами,
С деревьями, увешанных плодами.

На бродах – водопои диких ланей,
В восторг приводят всякого, кто взглянет!
Настало время нам для омовенья,
О Сита! Радость жизни! Вдохновенье!..

Волнует ветер листья, как танцуют,
А лепестки цветов дождями льются,
Сулит нам радость – в реку окунуться!
Нас несказанной лаской очарует!

Доверься, Сита, речке Мандакини,
Украшенной цветами голубыми,
И белыми, и красными цветами,
Там станем, словно лотосы мы сами!..

Как дружеской груди, реке доверься,
Уверена, будь, - нет тебя счастливей!
Одно, - что в мире нет тебя красивей!
Другое, - здесь вольна ты, словно песня!..

Здесь наш приют отрады и покоя, -
На берегу реки, такой чудесной…»
Присев на камень, Рама с Ситой вместе
Смотрели: лани вышли к водопою…

XV. Царственная праведность!

«Долг справедливости воздать – святое дело, -
Сказал Бхарата, - царскою короной,
По-праву, только Рама пусть владеет,
Ведь это всем желанно и законно…

Я не хочу короны незаконной.
Преступник тот, кто узурпатор трона.
Сравним с Дидилой [85] и Нахушей [86] Рама».
И слёзы выдали Бхараты радость.

«Готов его вернуть, а сам остаться
В лесу изгнанником и буду счастлив.
Верну его в Айодхью, может статься,
В делах лесных готов принять участье.

Готов, Сумантра, воинов к походу
Без промедленья, утром выступаем;
Коней, быков могучих запрягаем,
Берём слонов, чтоб расчищать проходы…»

Путь отягчён обозами Бхараты,
Мастеровыми, женскою колонной;
Телегами с провизией отряды,
Дорогой, знойным солнцем опалённой…

Дошедши до предгорья Читракуты,
И до реки священной Мандакини,
Пыль поднялась от конницы Бхараты, -
Полуденное Солнце всё затмило…

От колесниц, как громы разыгрались,
Все звери в ужасе умчались в чащу леса…
Лакшман взобрался на вершину Шала,
Узнать истоки колдовского действа…

Ошеломлён, открывшейся картиной:
Для этих мест неведомой и странной, -
Отряды конной армии державной,
Шли вместе со слонами боевыми…

За колесницами была пехота,
Кибитки с женщинами прикрывая,
Щитами яркими, с эмблемой солнца.
Знамёна бога солнца развивались…

И колесница Бхараты сияла,
Сверкая, как полуденное солнце,
С изображеньем древа ковидара [87]
Святым оно у Ариев зовётся.

На быстроногих всадники конях,
Весёлости меж ними не скрывают,
Другие – возвышаясь на слонах,
Смеются громко, песни напевают.

С вершины шала, с ловкостью слезая,
Лакшман воскликнул Раме: «Дать им бой!
Стрелой сражу горбунью и Кайкею,
А ты Бхарату - порази стрелой!..

Клянусь богами, - в этом зла не будет!
И воин ни один нас не осудит.
Восторжествует праведность в делах, -
Для всей вселенной, - ты лишь голова!..

И снимутся оковы все порока,
И полной грудью будем мы дышать,
И станет радостней заря Востока,
Нас светом Истины всех освещать…»

«Нет, нет, Лакшман,  знай, руку брат на брата,
Не станем мы с тобою поднимать;
Такое действо не пойдёт во благо,
Что мы за власть - кровь станем проливать.

Корона, что добыта грубо, силой,
Позор! Который, нам вовек не смыть;
Лишь для защиты братьев наших милых,
Мы можем с честью головы сложить!..

Земля отцов защищена морями,
И недоступна, с суши для врага;
Ей править незаконными путями,
Недопустимо. Честь нам дорога!

Где есть земля такая, в целом свете,
Которой, править я без братьев смог,
Пусть Агни всю сожжёт её за это,
Я жалость к ней, в душе бы не сберёг.

То брат наведать нас с тобой явился,
Тебя наведать жаждет и меня.
За этим, вдаль такую устремился,
Он на  слонах, быках и на конях…»

Меж тем, Бхарата, так распорядился, -
На волю отпустить слонов с конями,
Раскинуть лагерь на большой поляне,
И со слезами на восток молился…

Послал охотников неутомимых,
Чтоб Раму отыскать любой ценою;
Не обрету, до той поры, покоя,
Пока я братьев не увижу милых…

До той поры в душе не будет мира,
Пока не обниму моих любимых;
Моих родных двух братьев лучезарных,
Что на плечах горы живут в изгнанье.

Забравшись на вершину древа Шала,
Увидел он дымок у хижин Рамы,
Оставив всех, навстречу к братьям вышел
Один; лишь только голос сердца слышал.

И на открытой солнечной поляне,
Отшельников обитель видит он,
И сердце, словно боевое знамя.
В порыве трепетало боевом!..

Исполненный любви, к родному брату,
Припал к земле у хижины его, -
Листвой покрытой, а вокруг богато,
Украшена гирляндами цветов…

И полосы висели на деревьях,
Светящейся, искрящейся коры;
Чтоб к речке Мандакини путь вернее
Им было находить ночной порой…

Огонь костра аскеты постоянно
Поддерживали: и в ночи, и днём;
Травою куша выстлана поляна, -
Служила поднебесным алтарём.

Был в хижине алтарь с огнём лучины;
В колчанах – стрелы, в ножнах – меч стальной.
Лук и щиты, доспехи  излучали -
Сияние, сравнимое с Луной.

Лишь, приглядевшись, в хижине Бхарата,
Увидел Раму с Ситою и с братом.
Они сидели все на куче дурба…
Упал к ногам их Бхарат, как подрублен…

Не сдерживал, теснивших грудь рыданий:
«О Рама, от возвышенных собраний,
Теперь окружен дикими зверями,
О жизнь моя, чтоб проклята ты стала!..

О благородный! – вскрикивал он в плаче,
Слезами, заливаясь, молвил снова, -
О благородный, - больше ни полслова,
Лишь ноги орошал слезой горячей…

Не в силах я поднять глаз на тебя,
Как это Солнце на исходе дня…»
И Рама приподнял за руки брата,
И на колени усадил Бхарата…

«Скажи мне: что с отцом, брат дорогой?
Как наши матери? Как здравствует Кайкея?
Разводится ли жертвенный огонь?
Богам и предкам, есть ли дань почтенья?

Полно ли радости всё наше царство?
Как защищает женщин государство?
С восходом Солнца, ты идёшь к народу?
Не превышают ли резервов - все расходы?

И нет ли жертв от ложных обвинений?
И не утрачено ли к старикам почтенье?
Свой долг не подменяешь развлеченьем,
Делам даёшь ли - месту с временем - значенье?

Как, Бхарат, размышляешь ты – о десяти?
Как размышляешь о восьми, семи?
Как о пяти ты размышляешь, четырёх?
И о науках размышляешь ты - о трёх? [88]

Ты облачился в луб и в шкуру антилопы,
Зачем, хочу я знать, таким пришёл ты?
Ответь ты, Бхарата, мне, сын Кайкеи:
Какой, скажи мне, брат, задался целью?..»

И Бхарата, такой ответил речью:
«Ушёл отец в обитель божью, в вечность,
Был голос совести, как в бурю волны, -
С потерей сына, умер он от горя.

Рабом он был у женщины Кайкеи,
Великий грех она смогла содеять.
И, овдовевши, вскоре в ад спустилась,
Ни с кем, перед уходом не простилась…

Прошу тебя, мой брат, великий Рама,
Даруй царицам овдовевшим радость.
Здесь все они, пришли сюда со мной,
Прими, на радость всем, трон царский свой!..

Прими сейчас помазанье на царство,
Стань повелителем земли и государства.
На трон взойди, как старший сын могучий,
Как Бог Луны стал украшеньем ночи!..»

«Нет, Бхарата, нет, брат мой, ради славы, -
Отца приказ - нарушить я не вправе.
На царский трон обязан ты взойти,
А я – обет свой должен соблюсти…»

«Мне по рожденью права нет на царство,
Тебе по-праву, Рама, трон достался.
Ты, старший брат, тебе и царство в руки,
На благо всем, ведь царство – не игрушка…

В угоду матери моей родной, Кайкеи,
Вручили мне – страной бразды правленья.
Теперь тебе их, брат мой, возвращаю,
Неволен человек творить, что пожелает.

Вина на мне и матери Кайкеи,
Ты, став царём, смягчишь нам это бремя.
Отца поступок осуждаем всеми, -
Его посулы царства для Кайкеи…»

«О брат! Наш царь - не обещал Кайкеи –
На царство сесть. Сказал её отцу однажды:
Вручит, как свадебный подарок – царство.
Кайкеи ж обещал благословенье…

Кайкея же, поймав его на слове, -
Об обещании благословений,
Решилась на деяние такое:
Изгнать меня из царства непременно.

И, связанный своим же обещаньем,
Признал изгнанье, как благословенье.
В течение четырнадцати лет я,
Здесь проведу в изгнании аскетом.

Прими, Бхарат, ты царское наследство,
Отца освободишь ты от обета,
В столицу возвращайся от аскета,
Уйду, ещё я дальше – в чащу леса…»

«Смотри, возница, пустоту столицы, -
Сказал Бхарата, - с этим как мириться?
Утратила она своё сиянье,
В молчанье утонула и в печали…

Обителью он стал собак и кошек,
Все двери – на засовах и замках.
Так армией, сраженье проигравшей,
Оставлены трофеи на полях…

Разбросаны знамёна, колесницы,
И вороны над трупами кружатся.
Как райский сад, обугленный пожаром,
Как ожерелье без каменьев в луже…

Как небосвод без звёзд и без Луны,
Где и свои ладони не видны.
Не слышно ароматов благовоний,
И нет уже цветов прекрасных боле.

Нигде свободно не гуляют дети,
Где город есть печальнее на свете?
Столь тяжко жить теперь во граде этом,
Что лучше удалиться мне аскетом…»

Стал Рама замечать в своём изгнанье,
Что ракшасы   [89] преследуют аскетов:
То в обликах являясь безобразных,
То в жертвенник швыряют нечистоты.

И ужасом сердца их наполняют,
Когда себя уродами являют,
И в хижины аскетов проникают,
С угрозами и жизни их лишают…

Огни костров священных заливают
Водой, сосуды с маслом разбивают,
И воплями окрестность оглашают,
Сердца спокойным людям надрывают. 

Аскеты, силы духа сохраняя,
Обители святые покидают,
Уходят дальше, в чащи; в глубь лесную,
С безумными связаться не рискуя…

И Рама с намереньями благими,
Решил покинуть гору Читракуту.
Чтоб не дышать и воздухом единым
В реке единой не купаться утром…

КНИГА III. ЛЕСНАЯ

I. Встреча с Шурпанакхой

Была травою хижина покрыта,
Какое счастье с братом жить и с Ситой.
Делился притчею он с Лакшманом и с Ситой,
Блистал, как месяц он – в соседстве с Читрой[90].

«Однажды ракшаси[91] себе искала дичи, -
Так начинал прекрасный Рама притчу, -
Прозвали Шурпанакхой, за уродство,
Ей когти придавали с прялкой сходство…

Предстал её очам, слуга ваш, Рама,
Уродица ко мне, без церемоний – прямо…
Бесстыжестью и безобразьем кичась,
Сближалась вислобрюхая дрянь, нечисть.

К царевичу мужчина-то не каждый
Осмелится приблизиться однажды.
Но Шурпанакха, страстью пламенея,
Замыслила обнять меня за шею…

«Эй, кто из охотников слышит? Где копья!
Смотрите, на ракшаси – шкура, как есть антилопья!»
Она же в ответ мне: «Уменьем владею,
Свой облик менять, что под стать чародеям.

Я страх навожу на лесные все чащи,
А Равана  [92] брат мне яркоблестящий.
Другой брат - Кумбкахарна  [93] беспробудный,
А третий – Вибхиман благорассудный.

Четвёртый с пятым – Душана и Кхара –
Свирепая воинственная пара.
Я превзошла их, нет ни в чём преграды,
Могу по воздуху летать, коль надо.

А Сита что? Скромна и неуклюжа…
О Рама, стать мне должен мужем.
Не то, смотри, ты не шути со мною,
Поплатишься своею головою…»

И ей, что набивалась так бесстыдно
В супруги. Он ответил безобидно:
«Жена уж есть. Я Ситою доволен.
Ты ж не потерпишь Ситу в своём доме![94]

Красавице Супруг есть Превосходный,
В лесу живёт он, брат мой благородный[95]».
«Взгляни ты на меня: мы друг для друга,
Ведь созданы. Счастливым стань супругом…»

«Разумные твои я речи слышу,
Но, ведь от брата сам я весь завишу!
Прекрасная лицом ты и осанкой,
Согласна ль быть слуге, женой служанкой?

Расстанусь, верно, с Ситой вислобрюхой,
Уродливой, сварливою старухой.
В сравнении с тобой, такой румяной,
С которой станет жизнь моя желанной…»

Ракшаси была к шуткам - без понятья,
Готова была ринуться в объятья,
Но видит: Рама ей в лицо смеётся,
И вот она в истерике уж бьётся…

«Ты пренебрёг мной с Ситою старухой,
Уродищей своею вислобрюхой.
Так знай: я Ситу съем, лишь для утехи,
Ты станешь моим мужем без помехи…»

И в хижину она, травою крытой,
Пугая обольстительную Ситу,
Вбежала страхолюдная и злая,
Когтястыми руками сотрясая.

И бросилась ракшаси к Сите яро,
В очах, как факелов пылала пара.
И, насмерть перепуганная Сита,
Была смертельным ужасом объята.

Схватил за космы Шурпанакху Рама,
Из хижину швырнул на землю прямо…
«Смотри, мой брат, чуть не мертва с испуга,
Родная Сита, милая подруга…

«Шутить ли шутки с ведьмой кровожадной?
Урок ей преподать хороший надо, -
Лакшман сказал: «Мой брат, так будет лучше, -
Мечом отсёк ракшаси нос и уши!..»»

И, кровью захлебнувшись, убежала
Ракшаси, как тигрица зарычала,
Пасть хищную с клыками, разевая,
Ревела, словно туча грозовая. [96]

II. Золотой олень

Вот Маричи, подвластный повеленью,
Вмиг превратился Золотым Оленем.
Стал взад-вперёд ходить он у порога
Лесной обители, снедаемый тревогой.

То пробежит он меж дерев тенистых,
Алмазами, блестя в рогах ветвистых,
А шкурка вся переливалась златом,
Копыта – изумрудами богаты.

Блеск несказанный освещал поляну,
Сверканьем и сияньем несказанным.
И так гулял он негою повитый,
Гулявшею он был замечен Ситой.

Цветы срывала Сита в отдаленье,
Красой была покорена Оленьей.
И обратилась к Раме и к Лакшману:
«Утехи лучшей я и не желала!»

Олень поверг и Раму в изумленье, -
Как будто звёзд полуночных скопленье.
Рогами венчан он – сапфиры и алмазы;
Блеск несказанный, весь дышал соблазном.

Не стал он Ситу огорчать отказам;
Признался Лакшману: «Не видывал ни разу,
Олень буквально поразил мой разум,
Подарком чудным Сите я уважу…»

Воитель, что блистал могучей статью,
Взял меч с собой с златою рукоятью.
Лук боевой взял и в колчане стрелы,
Шёл за оленем златозарным следом.

То пропадал он, то являлся снова,
То дальше был, то ближе в блеске новом.
Сиянием восторги пробуждая,
И не было им ни конца, ни края!

То застывал олень, к себе манящий,
То убегал стремглав в лесную чащу;
То, словно плыл по воздуху, сверкая,
Над ним по кругу, явно с ним играя…

Всё дальше увлекал в лесную чащу
От хижины он Раму, весь искрящий.
То прятался олень в траве прохладной,
То в стаде, меж оленями сверкал он.

Измучившись оленьим тем гоненьем,
Решил стрелой покончить он с оленем.
И вот, на тетиву стрелу вставляя,
Пустил стрелу, как молнией блистая!

Врага пробито сердце с блеском жгучим
Стрелою-молнией воителем могучим.
Взревел тут Марич от смертельной раны,
Рассыпались все колдовские чары.

Он вскрикнул лишь: «О Сита, о Лакшмана!»
Но слышался в том крике голос Рамы.
Встревожило то восклицанье Раму:
«Не распознает Лакшман зов коварный…»

В тревоге поспешил он возвратиться:
«Как знать, от вскрика - с Ситой, что  случится?»
К несчастию, в Сите вызвал крик тревогу:
«Лакшман, поспеши скорее на подмогу!..»

Но помнил Лакшман пожеланье брата, -
Не покидал, чтоб Ситу, помнил свято.
Но Сита гневалась: «Зачем ты – равнодушный?
Не брат ему, ты – хитрый, криводушный…

Ты гибели, Лакшман, ему желаешь!
Ко мне же, вожделеньем ты пылаешь!
Так знай: без Рамы, мне не надо жизни…»
И горьки ей самой те укоризны…

И Лакшман молвил, усмирив гордыню:
«Тебя я почитаю, как богиню!
Хоть обо мне и судишь ты предвзято,
Но имя твоё, как и прежде, свято.

Услышит Рама голос твой напевный,
К тебе вернувшись, он, к своей царевне?!»
И горькими слезами заливаясь:
«О Лакшмана!» - вскрикнула рыдая, -

Без Рамы мне не жить, напьюсь я зелья,   
О камни разобьюсь, пойду в ущелье.
Петлёю удавлюсь, в реке утопну,
Иль на костёр взойду, с горя усохну…»

И безутешной предалась печали,
Хоть Ситу задушевно утешал он.
На выручку пустился Раме вскоре,
Оставив Ситу в безутешном горе…

III. Похищение Ситы

В обитель Ситы - Равана явился,
Пришёл под видом брахмана святого.
Без Месяца и Солнца – мрак сгустился,
И Раван притаился у порога.

Стал у порога Ситы, словно Раху [97],
Листва не шелохнулась, как от страху,
И ветер стих, как будто бы в испуге, -
К чужой украдкой Раван шёл супруге.

И вот услышал Ситы он рыданье,
Была она – само очарованье.
Под видом брахмана в шафрановой одежде,
Питал на красноречие надежды.

«Я бедный брахман, - начал Раван слово, -
Помочь в несчастье всякому готов я.
Тебе в красе нет в целом свете равной.
Я, брахман – всем помощник благонравный.

С той красотой, с которой ты блистаешь,
Тебе в лесу скитаться не пристало.
Такой тебе жених по жизни нужен,
Чтоб лил дожди алмазов и жемчужин…»

«Мне странно слышать речи от святого,
Здесь о мирском богатстве, право слово…»
« Я – Раван, царь всех демонов всевластный,
Когда узнал о Сите, сладострастный, -

Я перестал делить с женою ложе,
Ты для меня на свете всех дороже,
Ты будешь счастлива, что избрана ты мною,
Расстанешься навеки с нищетою…»

И Сита так на это отвечала:
«Скажу тебе, Равану, для начала, -
Как Бог питает этот мир дарами, -
Я предана всецело только Раме!

Спокойствие его сравню с горами;
Бесстрашен он, я предана лишь Раме!
Прекрасен он, как Солнце над мирами,
Прославлен он, я предала лишь Раме!

Как сень ветвей баньянов, с их шатрами,
Готов укрыть он всех, - предана Раме!
С повадкою шакальей, зря за львицей
Бредёшь ты, лишь ко льву она стремиться.

Зачем, злодей, творишь ты злодеянье?
Я не твоя, тебе лишь – посмеянье.
Преследуя меня, ты вместо рая,
Ничтожество, сад ада выбираешь.

Как Землю не снесёшь ты за плечами,
Так колдовскими не прельстишь речами.
Скорей в морскую брошусь я пучину,
Чем на чужого я взгляну мужчину.

В сравненье с Рамой, ты шакал презренный,
Как чаша амриты [98] – с крупой ячменной…»
Так Сита отвечала вору смело,
Хоть, словно райское, она дрожала древо…

«О дева Сита, всё дрожит в тревоге,
Лик устрашительный боятся боги.
И шум листвы весной цветущей пышно,
При ветре не шумит, лепет не слышен.

Град в океане именуют Ланкой,
Как град небесный, для богов приманка.
За золотой стеной – всё в изумрудах,
Всегда весёлый град немноголюдный.

Лишь демоны там жители столицы,
Дворцов владельцы, чудо колесницы,
Сады прохладны и фонтаны дивны,
Плоды прекрасны в них и изобильны. 

Мы в наслаждениях там повседневно,
В восторге будешь ты всегда, царевна!
Поверь, что Рамы век уж прожит,
И дней ничем он не премножит.

Он неудачник и лишился царства,
Теперь в скитаньях терпит он мытарства.
Не вздумай, Сита, ты шутить со мною,
Я уязвлённый был твоей красою!

Раскаешься, как райская та дева [99],
Ногой возлюбленного оттолкнула в гневе!
Лишь взгляда устрашится Рама хилый…
Тебя могу я, Сита, осчастливить…»

«К чему хвальба, она так мало значит,
Ведь, несмотря на все твои удачи,
Спастись, меня похитив, не надейся,
Умрёшь, хоть вдоволь амриты напейся!..»

«О Рама!» – вдруг воскликнула царевна»,
Но без помех нёс Ситу в Ланку Раван;
И члены Ситы, сквозь шелков убранства,
Мерцали златом, озарив пространство.

И пламенем златым от одеянья,
Мрак Раваны объял пожар сиянья,
Как молния сверкала в чёрной туче,
К себе плотнее прижимал могучий.

Цветочными усыпан лепестками
Её мучитель; пышными венками,
Была увита лотосами Сита,
Казалось, что сама в венок повита…

Владыка, на бедре своём колебля
Главу её, как лотос с длинным стеблем,
Цветок Небесный, к Равану прижатый,
Поблек, как был от стебля он отъятый.

«Не бойся, Сита, - ветви ей шептали, -
Что птичек гнёзда ласково качали, -
Нет чести в мире, видим мы воочию,
Коль Ситу выкрал царь, летящих ночью [100].

Мохнатые подняли звери лица,
Глядели, как летела колесница…
«О Рама!» – Сита вскрикнула в печали;
Зелёные же кони  дальше мчали [102].

КНИГА IV.  Кишкиндха 

I. На лотосном озере Пампа.

Лазурных, белых лотосов и лилий,
В воде зеркальной Рама созерцая,
Но восторгался зрелищем красивым,
О Сите, Рама без конца вздыхая.

Взгляни, Лакшман, на славную долину,
На озеро, где лотосы невинны,
Окраской яркой радует нам взоры,
Баньянов рощи, красочные горы.

Хоть сердце и терзается утратой,
Грусть множится ещё и грустью брата.
Но всей красой цветов, небесной синью,
Любуюсь я и предаюсь унынью.

На Пампе восхитительные птицы,
Стада приходят, чтоб воды напиться,
Роятся ме6доносные здесь пчёлы,
Цветы сплошным ковром устлали долы.

Гудит, как опьянённый, рой пчелиный,
Танцуют и трубят любовь павлины.
Но птиц сладкоголосье в чудном хоре,
На душу Раме навевает горе.

В цветущей чаще щебет разнопёрых,
В ветвях птиц сладкогласых томный шорох.
«Но, брат, не мыслю жизни без любимой,
Осталось кончить – песней лебединой!..

Пчела мёдолюбивая со страстью,
К цветку прильнула, упиваясь сластью.
С любовной мукой свыкнуться нетрудно,
Когда бы ни цветы весны, так чудны…

Что за веселье, от весны услада,
Блаженство сердцу и приманка взгляду,
Цветы легко уступчивы желанью,
Вползанью пчёл - за сладостною данью.

У озера такое слышно пенье
Всхмелевших птиц, с чудесным опереньем.
Но я с подругою моей в разлуке,
Огня лишь добавляют в сердце звуки.

Деревьев от цветов ветви нависли,
Туманят ум, в разброд приводят мысли.
Не в силах с Ситой вынести утрату…
Один, Лакшман, вернись к Бхарату брату…»

У Рамы слёзы брызнули потоком,
Но Лакшман рассудил всё брату с толком:
«О Рама, мы не знаем преткновения, -
Вернём мы Ситу, лишь хватило б рвенья!..

Дух укрепим величьем, силой воли,
Не будь в сетях любви - не будет боли…»
И Рама согласился. Брат заметил:
Отваги Рама полон, разум светел!.. [103]

КНИГА V. Прекрасная

I.  Прекрасная Ланка. [104]

Лишь Солнце скрылось за священной кручей,
Сравнился с кошкой Хануман могучий.
Во мраке ночи град блистал чудесно,
Проник в столицу тихо, незаметно.

Дворцы златые, площадей просторы,
Свет изливался в оконных узорах.
Дворцы до семиярусной громады,
Свет изливали в окнах, как лампады.

Плыл месяц средь созвездий в час урочный,
Как лебедь по воде скользил молочной.
И перепрыгнул он твердыни стену,
Увидел город, весь, как лебедь белый.

Увидел город, полный царской мощи,
В садах цветущих, в густолистых рощах.
Как облаков на небе очертанья,
В сиянии Луны блистают зданья.

На Ланку  златовратную и храмы,
Взирая, изумлён сподвижник Рамы:
Все мостовые в дорогих каменьях, -
Хрустальных, лазуритовых вкрапленьях.

И слышен флейт звучаний музыкальных,
И пенье птиц весёлых и печальных.
И Ланка кажется небесным поселеньем,
Парящая в ночи чудным виденьем.

В столице Хануман радел о деле,
Приблизив гибель лютого злодея.
И шёл он царской улицею главной,
В пьянящих запахах шёл достославный.

Из окон смех и пенье, дух цветочный,
Сливался здесь порою полуночной.
Порой звучали сладостные трели,
Как будто девы в поднебесье пели!

Из окон аромат плыл благовоний,
И слышалось плескание ладоней.
Вот Хануман увидел, вдруг ораву,
Ревущую: «Царю Равану - слава!..»

И вот увидел он: толпы нагие, -
С макушкой бритой, с кисточкой – другие.
И третьи там брели иной породы, -
Средь великанов, карлики-уроды!

Красивы и безлики, странной статью,
Наш гость дивился этой дикой рати:
Они несли пращи, арканы, вилы,
Довольно разнолики, грубой силы…

И Хануман, в кустах душистых скрытый,
Узрел дворец, весь тучками повитый;
Там ржали жеребца и кобылицы,
Впрягала их, крылатых – в колесницы.

Очам богоугодной обезьяны,
Предстал чертог, сияньем осиянный.
Проник он во дворец, смеясь над стражей,
Хранителей ревнивых храмов вражьих…
 
II. Чертоги женщин Раваны

Дворцу для женщин Раваны - нет равных, -
В сияние и в блеске – величавый.
Висячие балконы в позолоте,
Сверкали с переливом самоцветы.

Сребряные ступени у террасы,
Хрустальные оконца для украсы.
Вся колоннада из рубинов алых,
А стены в жемчугах все и в кораллах.

Всё в золотом отливе с лёгким глянцем,
От Солнца восходящего багрянцем.
Чудесных яств смешались ароматы
С духами и цветов душистых мяты.

Но не было чудесней аромата,
Для Ханумана, - зов кровного брата:
«Ищи, брат Хануман, здесь супостата,
И слава тебе будет необъятной!..»

И, отозвавшись на призыв Сугривы,
Узрел покои, редкостно красивы, -
Крылообразные вокруг стоят колонны,
Парил дворец, казалось, окрылённый.

Как белизной сияла вся обитель,
Где обитал злодеев всех властитель!
Чертог подстать корове Камадхену [105]
Где Раван упивался наслажденьем!

Светильники на золотом помосте,
Склонились, словно, проигравший в кости.
Сам, как светильник - Равана блестящий, -
Лежал здесь, среди женщин спящих.

И все они божественно красивы,
На ложах возлежали, как богини,
До полуночи пили, веселились,
Покуда все похмелье не вкусили.

Так лотосное озеро в молчанье,
Задремлет, смолкнет лебедей кричанье.
И впрямь, как дивны были эти лица:
Шмелям прильнуть, нектаром их упиться!..

Раскиданы венки и их убранства,
Власы все спутаны у них от пьянства.
Опущен повод кобылиц прожжённых,
Развязан пояс у дев обнажённых.

Раскинув руки белые, иные,
Одежды рвали на себе хмельные.
Одна лежала у другой на бёдрах,
Другая – на грудях, а та - на лонах.

Сплетались руки у иных с пристрастьем,
И льнули друг ко дружке со участьем.
В гирлянды собранные властелином,
Как роем облеплённые пчелиным.

III. Покои Раваны

В покоях царских Раваны есть ложа,
С зарницами те ложа были схожи:
Как звёзды в небесах блестят кристаллы,
В лучах светильников мерцали и сверкали.

На ножках золотых, здесь, на помосте,
Стояли ложа из слоновой кости.
С полоскою рассветной в небе схожи,
Постели златовыстланы на ложах.

Опешил Хануман, увидев спящим
Здесь Равана, как сотни змей шипящих.
Ужасно зева Равана зиянье,
Венцы с голов скатились, все сияя.

Светильни ложа ярко озаряли,
Как молнии из тёмных туч сверкали.
Вокруг владыки жёны возлежали,
Маслами его тело растирали.

В его объятьях – спящие плясуньи,
С Луной они сравнимы в полнолунье.
Певицы, музыкантши здесь же рядом,
Отдельно возлежали от нарядов…

Одна – в обнимку с виною лежала,
К груди другая – бубен прижимала.
Та – с флейтой, как с возлюбленным на ложе,
Отличная от всех, златою кожей…

А вот, уставшая  с попойки дева,
Цимбалу обвивала гибким телом,
С такою страстью к сердцу прижимала, -
Нежнее быть не может, чем цимбала!..

Спала в обнимку с чашею хмельною –
Цветущая, как лилия весною…
С такой любовью чашу обнимала,
Что ничего на свете не желала!

Поодаль две красавицы-подруги;
Их головы на будрах друг у друга.
Ах, Хануману - некуда здесь деться:
Глядеть! Глядеть! Глядеть! – не наглядеться!..

Особо поразила гостя ложе:
«Ах! Боже мой! С кем эта дева схожа!..»
Царица возлежала, как богиня,
Во всём она была – не как другие…

Она собой и блеском самоцветов,
Чертог утроила сиянием прелестным…
Присутствием одним. Самой собою –
В Небесный Рай манила за собою!..

«Не Сита ль это?! – Хануман подумал, -
И на него, как ветерком подуло…
«Нет, нет, конечно. Это ум бездарен.
Ведь это же – царица Мандодари!..» [106]

IV.Ашоковая роща Равана

Шел из покоев Хануман на волю,
И в трапезную заглянул к Равану,
Убранством пышным был весьма доволен,
Всей трапезной  палатою застольной.

Валялись украшения, сверкая,
Пришельца блеском взгляды привлекая;
Сверкали самоцветы, пламенея,
Как звёзды в полночь на небе горели.

И даже показались светозарней,
От яств, из царской золотой кухарни,
От вин бесценных, ароматных, пряных,
Игристых, терпких и довольно пьяных.

В хрустальных вазах изумруды блещут,
И лепестки гирлянд цветов трепещут.
Всё стихло: нет ни песен здесь, ни смеха,
Все спят, пресытившись хмельной утехой…

У Ханумана сердце защемило:
«Нигде нет Ситы, словно испарилась.
Взор привлекла ашоковая роща:
«Укрыться можно там крылами ночи…»

Он вдохновенье ощутил в награду –
За труд, за подвиг; прыгнул на ограду,
Окинул зорким взглядом дали сада –
Цветами украшал пределы ада…

Весь ароматом, негою дышал он:
Ашоки запах, ароматы шала;
Чампака вся в цвету, пряно дышала,
Чуть тиховейным ветром обдувалось…

Стояли амры, спутаны чудесно,
Лианы все в цвету в чаще древесной,
И Хануман с ограды той отвесной
В сад устремился, с лёгкостью, как песня!..

Как солнца луч блистал сад вдохновеньем,
Наполненный немолчным птичьим пеньем.
Изящные гуляли антилопы,
Любуясь ранней зорькой на востоке.

Цветами наслаждался рой пчелиный,
Танцуют опьянённые павлины…
Гость, как игрок, что проиграл одежду:
Вернуть мне Ситу - мало уж надежды.

Вдруг, птицы, что дремали мирно в гнёздах,
Вспорхнули, стаей устремились в воздух…
Цветочный дождь осыпался соцветьем, -
Душистым многоцветием несметным.

Удивлены живые здесь создания,
Проворности пришедшей обезьяны.
Когда она, мечась в зелёной куще,
Покров срывала с рощи, столь цветущий.

Снёс Хануман завесу всю цветную,
Увидев вдруг дорожку золотую.
Другие - красотой иной одеты:
Те – в серебро, а эти - в самоцветы.

И здесь увидел изумлённым взглядом
Бассейн с кристально-чистой влагой.
Ступеньки, словно радуга сияли,
Сверкая, самоцветами блистали.

И лебеди скользили, еле слышно,
Меж лотосами, что цвели здесь пышно.
Ручьи журчали, и цвели мимозы,
Фонтана капли чистые, как слёзы.

И расцвела здесь райская саптана,
Восторг похитил сердце Ханумана…
Гора цвела её цветущей тучей,
Свисали соты сладкие над кручей.

Из недр потоки ручейком плескались,
Поляны, цветом взор его ласкали.
Глядит, и наглядеться он не может,
Но мысль о Сите сердце так тревожит.

Здесь ветви нежно ветерки качали,
Как колокольчики вдруг звучали;
Но слушал эти звоны их сердито:
«Где Сита? - подскажи мне, сад, - где Сита?!»

V. Хануман находит Ситу

В густых ветвях, соцветьями повитых,
Высматривал пришелец всюду Ситу.
Но нет, в саду он Ситу не находит,
Меж тем, уж Солнце золотое всходит.

В саду всё больше оживлялись птицы,
Лиан златились солнцем плетеницы;
Картины краше открывались зренью,
Ласкало слух всё больше птичье пенье.

У водоёмов с дивными крылами
Сравнимы ложа, с чудо лебедями.
И, обагрённые восходом кущи,
Собою рай явил ашок цветущий.

Казалась роща, много ярче, рдяней,
От огнекрылых птиц и светозарных.
Блистали ветви яркими цветами,
Как золотыми брызгая огнями.

Сравнить бы можно рощу с небосводом:
Цветов сверканье – звёзды хороводом.
Явил восторг особый и отраду –
Храм белоснежный с белой колоннадой.

И видит этот храм посланец верный -
Горой Кайласой [107] ярко-белоснежной.
Алтарь пресветлый в золотом сиянье,
С небесной синевою был в слиянье.

Он видит, облачённую в отрёпья,
В слезах всю деву, средь великолепья.
Прекрасная в саду стояла скромно,
Под взором стражниц извергопобных.

Здесь луноликая для всех незрима,
Как пламя за густой завесой дыма.
Поблек румянец Ситы от лишений,
И платье лишено всех украшений.

Вся исхудала Сита от рыданий,
Как пруд, лишённый лотосов, печальна.
Туманен взор её, глядит, сквозь слёзы,
И устрашают демониц угрозы.

Предвидя гибель скорую царица,
Гонима сворой волков и волчицы.
Она, сравнима с трепетной ланью,
Была прикрыта ветошкой и рванью.

Достойна счастья, горестью убита,
Сидела на земле царица Сита.
Тень клеветы вползает так на славу,
Она боялась хищников ораву.

Узнал пришелец Ситу не по платью,
Но по божественной царицы стати.
Приметы охватил её он разом,
Ему они знакомы по рассказам.

Браслеты лишь на ней из украшений,
(Хоть тусклые, от долгого ношенья),
Остались уцелевшими, да серьги, -
При похищенье - Раван всё рассеял.

Рассеяны все с блеском ожерелья,
Упали с высоты небес запястья;
И покрывало сорвало с несчастной,-
В лесу дремучем на ветвях висело…

Хоть платье славилось великолепьем,
Теперь уже - обычное отрепье.
Сама она осталась златокожей,
С богинею небесной Сита схожа…

VI.  Мучители Ситы.

Взошла Луна к услуге Ханумана, -
На небесах царицей воссияла.
И в лунном удивительном сиянье,
За труд ему предстало воздаянье.

Увидел Ситу он в сопровожденье,
Невыразимо диком окруженье.
Их головы, до ртов вдавлены в плечи,
Бывает, так Природа изувечит,

Что лучше бы в лесу корягой были,
Не так бы страхолюдины страшили
Людей. Но было большее уродство –
Злодейство, что врождённое их свойство.

И до того страшны стражницы были,
Один их облик был страшней могилы.
Косматая их шерсть стояла дыбом,
Страданьям Ситы и конца не видно.

Одни страшилки Ситу окружили,
Оружьем колотушки им служили,
Но в этой своре, что всего ужасней, -
Раскрытые разёванные пасти…

Из глоток их – верблюжьих и кобыльих
Лилась срамная ругань, в изобилье,
Вкруг Ситы стали все под древом,
В его тени - рыдала Сита дева.

Страдала Сита телом и душою,
Блистая несравненною красою,
Одно её осталось украшенье, -
Лишь верность Раме, в эти дни лишений.

И вот явился с речью к ней злосчастной
Могучий, хитрый Равана всевластный:
«Люблю тебя, о робкая царица,
С твоей красой никто здесь не сравнится.

Я не коснусь тебя, поверь мне, Сита,
Пока сама добром не согласишься.
Поверь, меня не стоит так страшиться,
Сумей лишь от печали отрешиться.

Зачем же ложем землю ты избрала?
Ведь места во дворце моём немало.
Обилие одежд разнообразных –
Все в изумрудах редких и в алмазах.

Тебе всё будет здесь для услажденья,
Коль станешь ты моей без принужденья;
Ведь годы молодые быстротечны,
Красы своей лишишься ты навечно.

Так стань моей царицей образцовой,
Ты видишь, Сита, я на всё готовый…
Пойдём в цветущие сады со мною,
Тебе я мужем стану, ты – женою..."

Так Сита еле слышно отвечала:
«Не соблазняй сокровищами, Раван.
Принадлежу я одному лишь Раме,
Страшись, злодей, возмездия заранее.

Не устоишь, трусливый, перед Рамой,
Смертельную получишь в сердце рану.
Ответишь ты, злодей, за злодеянье,
За все мои печали и страдания…

Упорством Ситы Раван разъярённый,
Стал угрожать ей смертью бесподобной:
«Тебе бы лучше вовсе не родиться,
Чем с жизнью - лютой смертью разлучиться…»

И удалился с ракшаси в компании,
Те осыпали Ситу грязной бранью.
И Сита стала к дереву ашоки,
Свести решила с этой жизнью счёты.

На волосах повесилась бы Сита,
Где Хануман сидел, листвой укрытый.
Её окликнуть Хануман решился,
Чуть было чувств царица не лишилась.  [108].

VII. Месть Ханумана за Ситу.

Вождь, Хануман поклялся благородный:
За Ситу мстить, рассудок звал холодный.
И Равану, и ракшасам-шакалам,
Так, чтоб злодеям не казалось мало…

Он ракшасов поверг немало в Ланке,
Им долго убирать теперь останки...
«Хвост подожгли мне, станет это пламя
Костром над Ланкой алым, словно знамя!..»

И крыша у дворца заполыхала,
Зарёй над всею Ланкой стала алой!
И вскоре во дворцах многих владельцев,
Злодеи превратились в погорельцев.

Дворец горел, где жил сам Светозарный,
Погиб в огне столичный, легендарный.
Дома горели, где хранились клады:
Сапфиры, изумруды и алмазы…

Владевшим всем сокровищем несметным,
Осталось головы посыпать пеплом.
Бич Ханумана - светопреставленьем,
Им обратился огненным и дымным.

И ветром с ужасающею силой
По Ланке пламя гнева разносило;
В костре том беспримерном погребальном
Сгорало королевство злодеяний.

Бежали с воплями все без различья,
Утратив демоны свой дух величья.
Всех раксасов, ревущих и кричащих,
Огонь гнал жаром из домов горящих.

Толпой, с обезумевшими очами,
Ломились из огня, сквозь дым и пламя.
Куда не кинься - нет врагам спасенья,
Пощады нет им, нет врагам прощенья!

Огню - тела врагов служат питаньем,
Как масло на огне горит алтарном.
Пылай святой огонь, как знамя красный!
Плыви клубами в небе, дым ужасный!..

От дома он - к дворцу, от башни – к башне,
Стремился Хануман, как лев бесстрашный,
И хвост его пылал, то ал, то красен,
И к небесам взвивался пламень властный!

Страшится ракшасов род окаянный
Бесстрашья и величье обезьяны.
Что беспримерно Хануман бесстрашен,
Хвостом горящим, как венком украшен!

Спалив столицу, сам он весь, как пламя,
Но пламя от хвоста потушен в океане.
И вот уже летит к горе Махендры,  [109]
Где ждали обезьяны и медведи.  [110]

КНИГА ШЕСТАЯ.  БИТВА

I. Перед битвой

Был в гневе Раван и не без причины, -
Он видел рать несметную в долине.
Сто раз – сто тысяч полчищ вражьих
На Ланку в бой пойдут отважно.  [111}

И возмущеньем Равана пылая,
Спросил Сарану: «Что за страсть такая?
Откуда это войско к нам явилось?
Что надо им? – скажи ты мне на милость…»

«Великосветлый Равана могучий,
Им уступить бы надо, будет лучше.
Верни им Ситу, мир пусть воцарится,
Иначе Ланка вся испепелится…

Сожгут дотла пришельцы нашу Ланку,
Погубят нас и осквернят останки…
Вблизи я видел этих супостатов,
Страшны, сильны, косматы и хвостаты.

Лишь воевод сто тысяч к нам явилось,
И все полны решимости и силы,
Чтоб миром кончить дело, к нам Ангада  [112]
Был неудачно послан, вот досада!..»

Теперь уж мира здесь нам не видать,
Уж раковины с трубами трубят.
Четыре части  [113] стали наступать.
Пора сражаться нам и побеждать!..

II. НОЧНАЯ БИТВА

Над битвой повисает туча пыли,
Пропитана земля горячей кровью.
Тела убитых землю всю покрыли, -
Вот смерти где великое раздолье.

Иной упал в бою, стрелой пронзённый,
Иной лежал копьём пронзённый в шею;
Тот дротиком в затылок поражённый,
Иль размозжённый палицей страшенно.

Дубинами крушат и топорами,
Вгрызаются зубами и клыками,
Царапают и душат, и пинают -
Пощады или жалости не знают.

Уж ночь над Ланкой тёмными крылами
Нависла, узы битвы не ослабли;
Но с новой битва закипела силой,
Огнями брызжа, факелы светились…

Повито небо пламенем заката,
Во тьме ночи страх ратникам неведом,
Усилилось желание победы,
Пощады нет врагу, коль враг заклятый.

Рубились и кололись обуяны
Венцом победы, громко восклицая:
Ты кто? Ты ракшас, или обезьяна?
 Нередко, свой же - со своим сшибались!..

В броню закован каждый демон прочно,
Казался неприступною горою…
Шли грозно, словно грозовые тучи,
Плечом к плечу, стена шла за стеною.

И, ослеплённые безумным гневом,
Шли ракшасы – разёванные зевы…
Сугривы войско их атаковало,
И панцирем земля демонам стала.

В прыжке на шлемы демонам кидались,
В коней врагов с султанами вцеплялись,
И грызли их со зверскою отвагой,
И рвали в клочья демонские флаги!

И стрелы их, пропитанные ядом,
Летели враз: одни с другими рядом.
Разили всех и зримых и незримых –
Никто не оставался невредимым.

Бьют барабана, бубны и литавры,
Пронзительно вопили обезьяны,
Песком глаза безмозглым засыпали, -
Стряслось коней неистовой ржанье…

Кровь побежала по земле ручьями,
Оружье и тела лежат буграми.
Земля обильно всходами всходила, -
Мечи, знамёна, копья уродила.

И зрелище – концом предстало света:
Кровавым покрывалом всё одето.
Взревели рёвом демоны бурлящим,
Кляня ту ночь, конец света сулящей.

И стрелы златопёрые, как вспышки,
Царевич слал врагам без передышки,
Костра блистали стрелы языками,
В огне враги палились мотыльками.

У обезьян успех был черношерстных,
Укрыты тьмой ночи и неприметны,
Бодрили Раму дружным восклицаньем:
«Поддай огня!» - кричали обезьяны…

Почувствовав, что близко пораженье,
Вскрыл Индраджит  [114] потайное уменье,
Невидимым здесь стать, с заходом с тыла,
Ударил Раму с Лакшманом он в спину.

Метал злодей змеиные в них стрелы,
Не зная чести, изверг озверелый.
Так Рама пал опора и защита
От рук поганых злого Индраджита.

Ликуя, Индраджит к отцу стремиться,
Отцу своим злодейством похвалиться.
Все обезьяны в горестной печали
С кумирами понурые прощались…

Но тут Гаруда  [115] славный сын Винаты,
Сиял в ночи огнём небес пернатый;
И змеи-стрелы, пущены злодеем,
Из ран ползли, быть на виду не смея.

Змей ненавистник издавна Гаруда
Их пожирал, врачуя мир от худа.
Перстами сжёг зияющие раны,
И встали братья, ликом осияны.

Все без следа их излечились раны,
Удвоив силы братьям и отваги,
Окрепла память, обреталась живость,
Выносливость, отвага прозорливость.

«Будь славен ты, царь птиц великодарный,
Короной Бога Солнца осиянный!..»
Гаруда, что, как Солнце, ликом светел,
Так Раме дивнокрылый он ответил:

«О Рама друг, царевич ты бесценный,
Помочь тебе готов я неизменно.
Спасти от пут змеиных ради Бога,
Готов всегда придти я на подмогу.

Коль Индраджит имеет чародейство,
Плодить безмерно змеево семейство.
Будь начеку, избегни вероломства,
Всё съесть готов я змеево потомство.

Исчадье змей всё вырву, где увижу,
К тебе с приязнью, змей я ненавижу.
Вы благородны, род же змей коварный…»
Обнял Гаруда братьев светозарных.

Воспрянула в восторге рати сила,
Победно вскрикнула за царственного сына.
И рвались в бой для битвы рукопашной,
Утроился дух ратников бесстрашных.

Прыжками, криками и тигровым рычаньем,
И барабанов громовым звучаньем,
На приступ ринулись все, с обезьяньей статью
Пошли необоримой дикой ратью.

III. ПРОБУЖДЕНИЕ КУМБХАКАРНЫ

Воскликнул Раван: «Как нам быть! – скажите, -
Убит уж каждый третий мой воитель.
Здесь пали лучшие бойцы из лучших
Военачальников моих могучих.

В невиданной ещё доселе битве,
Мы побеждённые в итоге вышли.
В осаде мы – невиданное дело,
И Ланка вся дотла чуть не сгорела…»

Терпеть такой позор нам не годится, -
Сидим мы здесь в столице, как приманка,
И выехал он за ворота Ланки
В сияющей, как солнце колеснице.

И битва закипела с новой силой:
Мечом поранил тяжко Ханумана,
И поразил копьём своим Сугриву,
Стрелою ранил зодчего он Нила.

И Лакшман ранен в голову стрелою,
Хоть прежде смог он Равана поранить,
И Хануман Лакшмана с поля боя,
Унёс, хоть сам с трудом переступает…

Вступает в бой отважный воин Рама,
Стрелою снёс он Равану корону,
И Раван ждал смертельного удара,
Но Рама, лишь предал его позору.  [116]

С позором Раван возвратился в Ланку,
Лелея в сердце новую надежду,
Послал за Кумбхакарной Свахасванку,  [117]
Велел надеть ей нищенки одежду.

Прослышав это, ракшасы заранее,
Все кинулись исполнить приказанье:
Несли питья ему, гору съестного,
Чтоб подкрепился великан спросонья.

В пещере спал Кумбхакаран великий,
Вход необъятностью был знаменитый.
От вдохов его, выдохов - кидало,
Входящих взад, вперёд и в зад - сначала.

Пол вымощен рубинами и златом,
Алмазы в стены вкраплены богато.
Там он лежал огромный, словно судно,
И спал глубоким сном он беспробудно.

Натёртый был весь благовонным миром,
Чтоб заглушить из пасти запах жира.
Блистал венец огромный лучезарный.
Храпел, как холм огромный Кумбхакарна.

Вот мяса навалили ему гору, -
С вершиной риса, с зеленью в долине.
Кувшины крови до краёв налили,
Курили благовония в угоду.

Вот затрещали демоны в трещотки,
Рукоплескали, надрывали глотки,
Трубили в трубы звуком громким, резким,
В литавры, в барабаны били с треском.

От этих звуков, от такого гула,
С седьмого неба ангелов стряхнуло;
В грудь колотили каменную дружно, -
Поднять быстрее Кумбхакарну нужно!..

Камнями, кулаками в грудь долбили, -
Коль не поднимется, считай – убили!..
Ох, тяжела, вменяется забота, -
Будить его, ох, как нам неохота…

Да что же нам поднять его так нудно?!
Лежит гора, вся посинела груда.
А-ну, дубьём, прутом его железным!
Топчи его, пинай его - невежду!..

Плоть Кумбхакараны, чем попало били,
Как в колокол огромный колотили…
Такое эхо далеко звучало,
Коль рассказать, - конца нет и начала.

Казалось, Ланку растрясёт, от гула,
Но спит, хотя бы глазом раз, сморгнул он.
Спал беспробудно, словно был в заклятье,
Привёл он в ярость всех своих собратьев.

Его кусали, в уши воду лили,
И молотком по лбу не слабо били;
И волосы клоками выдирали,
Кололи так, что меру потеряли…

Всё!.. Новых средств поднять уж не отыщешь…
Гигант лишь пробудился тягой к пище.
Не пробудили ни дубьё, ни молот,
Лишь пробудить сумел жестокий голод.

Глаза горят, как стрелы грозовые,
Поднял он руки, зев раскрыл впервые;
Зевок, пасть, раздирая до предела,
Раскатом грома в зеве загремело.

С поспешностью великой и стараньем,
Он голод утолял Кумбхакараний,
И кровью запивал еду и жиром,
Глушил хмельной напиток недруг мира.

И отвалился сытый и довольный,
Приблизились посланцы добровольно.
И он обвёл всех царедворцев взглядом,
И встал, как бык пред коровьим стадом.

Был удивлён, что ими он разбужен,
Спросил с добром: «Зачем вам, люди, нужен?»
Ему всё по порядку рассказали:
«Повержен Раван, дело вот за нами.

Кумбхакарану надо снаряжаться,
Чтоб без голов теперь всем не остаться…
Быстрей, как можно надо торопиться,
Чтоб с ним последний случай не случился…»

Кумбхакаран ругал родного брата,
Что глупостью привёл он супостата, -
Опасности подверг райскую Ланку,
Но всё ж помочь, святое дело брату.

Надел на шею демон ожерелье,
Блистали, словно звёзды те изделья.
И серьги он натёр свои до блеска,
Продел он в уши чудные подвески.

Браслеты из каменьев драгоценных
Надел и перстней множество бесценных.
Кумбхакаран сиял звездой Востока,
Как жертвенный огонь в ночи глубокой.

Прикрыл кольчугой тяжкозлатой тело –
Для ратного - незаменима дела:
Красива и не рубит меч булатный,
Размером та кольчуга необъятна.

И к Равану в броне явился славной,
Престол он обошёл слева направо.
Советы брата на свой лад внимает,
И вскоре уж проститься с ним желает.

Как Солнце колесница вся сияет,
И смело в битву великан вступает.
Не тучи загремели громоносны,
То колесницы катят двухколёсны.

И всадники на львах, пантерах, тиграх –
Свирепых, быстрых и неуязвимых.
Наводят на врага смертельный ужас,
Свирепое зверьё им верно служит.

Пехота нескончаемою ратью,
Ужасных видом и особой статью.
Врагам кричали, и трясли мечами,
Секирами, трезубцами, пращами.

И дружно та дружина восклицала:
«Мы вожаков убьём всех для начала.
К простым из них, вражды мы не питаем,
Пускай в лесах дремучих обитают…»

Кумбхакаран воскликнул во всю глотку:
«Примерно Раму накажу за Ланку, -
Я выверну нутро всё наизнанку…»
И принял боевую он осанку.

Приметы все твердят ему иное:
Его смешают с матушкой землёю.
И в облаках небесных тёмно-синих
Он видит шкуры вислые ослиньи.

Сверкали в небе яростно зарницы,
Зловещие над ним кружились птицы,
Шакалы люто, страшно так завыли,
Ему, наверно, предрекая гибель.

И задрожали руки у злодея,
Задёргалась щека и онемела.
Все разом дыбом волосы вставали,
И красные глаза огнём сверкали.

В стан обезьяний не по принужденью
Он ринулся без страха и сомненья.
И вскрикнув диким голосом привычным,
Стопу занёс он над стеной столичной.

Стан обезьяний страхом поразило:
«Ого! Какой сюда идёт громила!..»
В бега пустились все без передышки,
Вприпрыжку, во весь дух, иначе – крышка!..

Стыдил их громогласно всех Ангада:  [118]
«Безумные! Бежите вы, как стадо!..
Что ж вы оружье бросили под ноги?
Вы не мужчины, - жалки и убоги!

Куда хвалёные девались речи?
Все похвалялись здесь вы перед сечей.
Ну, разве можно вами похвалиться, -
Бежите от поверженной столицы.

Век не встречал, заверить всех берусь я, -
Таких отъявленных, отпетых трусов…
Стоп, обезьяны!.. Прочь ваш страх позорный!
Вернуть, возможно, дух ваш благородный…

Уж, коль погибнуть в битве вам кровавой,
То, как героям, а живым всем - слава!..»
В ответ они кричали: «Мы боимся,
Что, как один здесь жизни мы лишимся!..»

Бежали дальше с ужасом и криком:
«Сражаться страшно с тем ужасным ликом!..»
Упрёк Ангады вышел здесь некстати,
Но устыдил он командиров рати.

Пусть и со страхом, но по доброй воле,
Они остались здесь, на ратном поле.
«Погибнуть лучше честно нам в сраженье,
Чем трусом слыть, не будет нам прощенья!..»

Метали, кто что может, в великана:
Копьё, топор, дубину или камни…
И сыпались в него долгое время
Удары – в плечи, в шею, в грудь и в темя.

Всё нипочём ему, Кумбхакаране,
Будили только злобу в нём и ярость!
Стрелу небес взял Рама из колчана,
И ногу отделил ему от стана.

И выпустил в него стрелу другую,
Расстался враг и со второй ногою.
Пытался приподняться он упрямо,
Заткнул ему стрелою глотку Рама.

И луком безупречно он владея,
Снёс голову великому злодею.
И рухнуло чудовищное тело…
Всё воинство его остолбенело…
 
IV. ГОРИ, ЛАНКА, ЖАРЧЕ!..

Свет утром Солнце щедро  расточало,
Но к вечеру мир тьмой объят сначала.
С зажжённой просмолённой паклей ночью
Бежал Сугрива в Ланке, что есть мочи!

И с ним бойцы лихие обезьяны
Метали в город яростно сиянье,
Все стражники дыханье затаили,
Завидев огненосную лавину.

И кровли всех дворцов заполонили, -
Огнями тыча, город запалили.
На крыльях ветра разносилось пламя,
Стал город, как пылающее знамя!

Огонь легко себе находит пищу,
Особенно в зажиточных жилищах.
Тем более роскошные палаты, -
Огнём неописуемым объяты.

Дворцы пылают, полыхает Ланка,
Огню богатство – чудная приманка:
Шелка, ковры – добычей стали сразу,
А следом, жемчуга, яхонт, алмазы.

Огню желанны залы, где пируют,
Кареты, склады, бочки, сёдла, сбруи;
Попоны, шкуры, утварь, украшенья,
Огню, как масло жертвоприношенья.

В покоях, всё огню весьма желанно,
Там счастлив, кто спасётся – несказанно,
Террасы ярко небо украшают, -
Как опояской молнии блистают.

Пылая Ланка, разгоралась пуще,
Лишь угли оставались от цветущей…
Вопили громко Равана все жёны, -
Чинили украшенья им ожоги.

И драгоценности с себя срывая,
О помощи, рыдая, все взывали.
Метались жеребцы и кобылицы
В огне всепожирающей столицы.

Пустыней сделав Ланку в наказанье, -
За Ситу так отмстили обезьяны.
Лишь пепел ветром по миру разносит,
Проклятий слышится многоголосье…

Царь демонов возглавил войско снова,
На бой кровавый Раван вновь готовый.
Злодей не хочет расставаться с Ситой,
Готов всю землю трупами покрыть он.

Пусть Ланка вся дотла уже сгорела,
Не отречётся от безумных дел он:
«Пусть станет вся земля кровью залита,
Но будет у меня рабыней Сита!..»

И колесницу Раван в бой направил,
И действовал  злонравный он без правил.
Приметил Индра: бой идёт неравный,
Коль Рама пеший, в колеснице – Раван.

Помочь Раме призвал Индра возницу, -
Свою ему, доверив колесницу;
На поле битвы тот примчал мгновенно,
Приветствуя героя вдохновенно.

Флаг Индры трепетал над колесницей.
А ну, попробуй с небом, враг, сразиться!
Злонравный Раван, враг всего живого,
Ведь для тебя нет ничего святого…


«Боритель смелый, божий я возничий,
Веленьем Индры прибыл колесничий.
К тебе я, Рама, прибыл на подмогу,
Ты дорог небесам и дорог Богу!..»

И Рама обошёл слева направо,
Как обошла его по миру слава;
И понеслась в сраженье колесница,
Бой закипел у стен былой столицы…

V. СМЕРТЬ РАВАНЫ

Прибегнул Ракшас к колдовской затее, -
Стрела содеялась летучим змеем,
Пространство затопив, зловонным чадом,
Всеудушающим смертельным ядом.

У Рамы стрелы яркие, как пламя
Летят на змей крылатыми орлами.
И Раваны все истребились змеи,
Что привело в неистовство злодея.

Нахмурив брови, Рама вождь великий,
Взор пламенный взметнул он грозноликий,
И столь был страшен взгляд, что он до дрожи
Деревья тряс с вершины до подножий.

И устрашился взгляда злой владыка,
От огненного содрогнулся лика!
Схватил трезубец, что ему подвластный, -
«Всех истреблю!» - взревел он громогласно.

Воскликнул он: «Моргнуть ты не успеешь,
Как на трезубце этом околеешь!..»
Метнул трезубец Раван красноглазый,
И молнии на нём блеснули разом.

Разгневанный в ответ ему воитель,
Копьё метнул, что дал ему возничий, -
От Индры громовержца был подарок,
Трезубец расколол одним ударом.

И молнии зигзаг всадил над бровью,
Взревел злодей и весь залился кровью.
Возничий с битвы демона увозит,
Взглянуть без содрогания не может.

Так изуродован его владыка,
Ни рожи нет у Равана, ни лика.
Лишь месиво одно, как только может
Ещё он жить и божий мир тревожить?

Но лишь передохнёт и, может статься, -
Решиться вновь он, с Рамою сражаться.
На поле боя Раван вновь явился,
И поединок с ним возобновился.

В немом два войска были изумленье,
Идти все не решались в наступленье.
Застыли, словно горы обе рати,
Им поединок был будто некстати.

Титаны, как твердили все, - поверьте:
Бесчестия страшились больше смерти!
«За мной победа!» - так подумал Рама.
«Предвижу пораженье!» - думал Раван.

Задумал Раван сбить у Рамы знамя.
«Назло, хоть этим досадил бы Раме…»
Но стрелы все летели мимо цели,
Древко у знамени едва задели.

Стрела же Рамы вспыхнула сияньем,
Срезая знамя вражье в воздаянье.
И Раван, диким бешенством объятый,
Метал со злобой глыбы в супостата;

Тяжёлый молот, булаву, секиру,
И обезглавил у горы вершину…
И грохот отзывался во Вселенной,
Но колесницы Рамы не задел он.

«Так что ж, - изрёк тут колесничий Раме, -
Пора употребить оружье Брамы…
Победы ради, - молвил колесничий, -
Пусть лютой смерти станет он добычей!..»

И, вынув ослепительно блестящий,
Подобие змеи грозношипящей,
Он дротик из особого колчана,
Что Брамой сотворён был от начала.

На острие его – солнцегоренье,
Как зарево заката – оперенье,
Горело ослепительное жало,
Немыслимые блески излучало…

Явилось в свет немыслимою новью,
Пропитанное жертвенною кровью.
Заранее Земля вся задрожала,
Когда явилось свету это жало…

Наизготовку пика громовая,
Скала ей не преграда вековая,
Для Раваны секунда роковая, -
Вошла, как в масло – сердце пробивая.

Одна стрела небесная возницы,
Блеснув лучом, что ярче Солнца-птицы,
Покрыло поле мёртвыми телами, -
Стервятникам  на корм швырнуло пламя.

Для вражьей рати было то проклятьем,
Для войска Рамы – стало благодатью!
Свершив это невиданное дело,
Стрела в колчан вернулась, кровью рдея.

Бой барабанов рокотал приятный,
И свежий ветерок подул приятный.
В тот самый миг победы благодатной,
Лил дождь цветов на Раму ароматный.

И дружный хор  восславил громогласно:
«Прекрасно, Рама, славный вождь, прекрасно!..»
И воеводы собрались все вместе,
Ему воздали дань воинской чести.  [119]

О славный миг! О час благословенный!
Лишь счастлив тот, кто долгу верный!
Пока есть Ганга, Гималаев горы,
Жить будет повесть о деяньях Рамы!..


ГЛОССАРИЙ

1  Длиннорукий – в Ведах особый эпитет, символизирующий красоту, величие и милость благословения святых.          
2  Как свидетельствуют Пураны, царь Дашарадха был связан словом обета Кайкеи и тайным письменным обещанием её отцу, которое он подписал при заключении брачного договора, в котором он поклялся исполнить два любых её желания. На этом основании царица Кайкеи потребовала изгнать Раму из царства и возвести на трон своего младшего сына Бхарату. Связанный словом чести и верный своим принципам, царь вынужден был  изгнать Раму из царства, которого любил больше жизни. Чтобы отец не нарушил своего обета Кайкеи, Рама покинул родной дом и отправился в изгнание на 14 лет
3 Гандхарвы (санскр.) – небесные певцы и музыканты, предавшиеся райским наслаждениям.
4 Кашьяпа Муни  - один из прародителей людей на Земле.
5 Ришьяшринга – (санскр. риша – лань, шринга – рога лани), букв. человек с рогами лани.
6 Ашвамедха-ягья (жертвоприношение коня) – особое жертвоприношение, которое в Ведические времена совершались только царями. Выбирался царский конь с особыми качествами (по описанию Вед, в разделе карма-канда), которого предварительно отпускали на волю в сопровождении лучших воинов. Где ступал конь, та земля подвластна владыке коня. Согласно Пуран, помимо ашвамедха-ягья, царь Дашарадха провёл ещё жертвоприношение путра-камешти, которое было немее дорогостоящим, как ашвамедха-ягья, но требовали такого чистого жреца, как Ришьяшринга, который вырос, не ведая о существовании женщин, не знал даже родной матери.   
 7 Хотри – один из четыре главных священнослужителей при проведении  ягьи, именуемые: хотри, адхварью, брахман, удгатри. Хотри читают Риг Веду, адхварью возводит алтарь, делает подношения жертвенному огню и повторяет тексты Яджур Веды, удгари повторяет гимны Сама Веды. В обязанности самого сведущего жреца брахмана, входит наблюдение за правильностью ягьи.
8 Сома – сома – это вид растения, из листьев которого выдавливают сок и смешивают с молоком.
9  Индра – Бог небес
10 Ги – особый вид топлёного масла, приготовленного их молока священных коров.
11  Прасад – освещённая пища, предварительно предлагаемая Богу. Прасад подавался в изобилие всем, кто и сколько пожелает. Божественным пиром могли насладиться брахманы, аскеты, нищие, калеки, старики, женщины и дети. Считалось, что прасад - трансцендентный, и  не отличен от Божества. Вкусивший прасад, обретает ни с чем несравнимое блаженство, счастье и радость. Всюду виднелись целые горы прасада.  Множество людей получали в этот день Ашвамедха-ягьи, всё, чего желали.
12 Паяса - рис, приготовленный особым способом на молоке.
13 По ведическим представлениям древних Ариев, длинные руки, являются одним из верных признаков, величия человека.
14 Ракшасы – демоны-великаны, людоеды.
15  Марич и Субаха – великаны, охраняющие дворец десятиглавого страшного демона Раваны.
16  По авторитетным описаниям Вед, Вишвамитру в походах сопровождала одна акшаухини войск:  21870 боевых слонов, 21870 колесниц, 65610 всадников и 109 350 пехотинцев.
17 В древне-ведических трактатах по медицине сказано, что пища должна содержать шесть главных вкусов. За один приём пищи, человек должен ощущать одновременное наличие шести вкусов:  Солёных,  острых, горьких, кислых, сладких и вяжущих. Кроме того в пище должны присутствовать пять основных цветов: красный, жёлтый, синий, белый и чёрный.
18  Крита-юга  (Сатья-юга) – Золотой Век человечества
19  Адитьи – небожители, сыновья Адити
20  Дайтьи – асуры (демоны) – сыновья Дити
21  Кширода – молочный океан
22  Калакута или  халахала – исключительно ядовитый яд
23  Корова Сурабха в индуизме олицетворяет планету Земля.
34  Вот имена этих восьми слонов, призванных поддерживать Землю:  Айравата (или Айравана), Пундарика, Вамана, Кумуда, Анджнана, Пушпаданта, Сарвабхаума, Супратика.   
25  Драгоценные камни – Каустубха и Падмарага, по описаниям Вед, блистали на груди Вишну подобно Солнцу и Луне.
26  Варуни – в переводе с санск. буквально - вино.
27  По авторитетному писанию Вед, Дханвантари принёс на Землю науку врачеванию Аюрведу
28  Мохини – богиня, сводящая с ума.
29  Гаруда – огромная птица Вишну, с красными крыльями и золотым телом
30  Раджариши – один из четырёх классов мудрецов: девариши – божественный, брахмариши – святой, Раджариши – благородный, Махариши – великий. Вишвамитра по рождению был кшатрием (цари, военачальники, воины, руководители). В ведические времена всё общество делилось на четыре класса (варны) - брахманы, кшатрии, вайшьи, шудры. Менять природу своей варны в обществе было невозможно. Вишвамитра изменил свою природу (из кшатриев стал брахманом) благодаря суровым аскезам, которые были не посильны для обычных людей.   
31  В Ведах говориться о возможности для праведников попасть на райские планеты после смерти: следует проводить священные жертвоприношения, совершать благочестивые поступки, заниматься благотворительностью. Но никому не дано прежде своей смерти, вознестись в обитель богов в этом теле.
32  Дикша   – посвящение, дикшит - посвящённый
33  Чандалы – это «неприкасаемые»,  ведущие животный образ жизни, грязные, прокажённые, дурнопахнущие, безумные бродяги.
34  Эта быстро произошедшая метаморфоза с Тришанкой, учеником Вишвамитры, описанная в Рамаяне с целью наглядной демонстрации, что смена варны в одной жизни, вызывает изменение духовного качества человека, но его внешнего облика.
35  Джанака – царь, отец Ситы
36  Имеется в виду Лук Шивы. По описаниям авторитетных источников Вед, существуют два легендарных божественных лука в мирозданье, содеянных искусным мастером Вишвакармой. Одним из них владел Шива, другим (знаменитые Суры) – Вишну; Суры Вишну способны были сокрушать целые города. Чтоб узнать: какой лук мощнее, Брахма устроил сражение между Вишну и Шивой. От громоподобного звука Суры Вишну, лук Шивы утратил силу, и, к великому своему изумлению,  Шива, он застыл на месте. Боги с трудом успокоили Шиву и признали, что оружие Вишну более могущественно.
37  Сита (санскр. борозда). По описанию Вед, у царя Джанаки не было детей, поэтому брахманы посоветовали ему совершить Холла-ягью. Для этого ему необходимо было плугом проложить борозду вокруг своего дворца. При этом он должен был щедро раздавать золото и подарки всем, кто встретится на его пути. Благодаря этому он обрёл превосходного ребёнка в борозде. Когда плуг встретил препятствие, при раскопке в этом месте обнаружили сундук, внутри которого находились сокровища и  девочка прекрасная, как богиня Лакшми. Джанаки сам воспитывал девочку во дворце. Однажды, когда ей было шесть лет, она самостоятельно зашла в алтарную комнату, открыла ларь со священным луком Шивы. Сита взяла лук и вышла с ним в сад, чтобы с его помощью достать прекрасные цветы, росшие в царском саду. Стражники увидели её с луком и буквально лишились дара речи, поскольку, этот ларь с луком, установленный на специальной тележке с восемью колёсами, закатили в алтарную комнату силачами. Маленькая Сита, с помощью лука, нарвала себе букет цветов и затем положила лук на прежнее место, как ни в чем, ни бывало. С тех пор Ситу все стали называть божеством. Царь Джанака принял такое решение: тот, кто поднимет лук Шивы, тот  станет её супругом. В противном случае, лучше ей оставаться незамужней, дабы не прогневить небожителей.
38  Царь Джанака отдал двум доблестным братьям Раме и Лакшману, двух прекрасных дочерей – Ситу и Урмилу. Урмила являлась родной дочерью царя Джанаки.
39  Во время церемоний свасты-вачаны брахманы с молитвами и гимнами щедро разбрасывают очищенный рис, призывая этим актом благосклонность богов к благоприятному проведению церемонии коронования Рамы.
40  Арием в царстве считался тот, кто наделён благородными качествами, соответствующими ведической культуре и традициям. Главное достоинство Ариев в знании истинной цели человеческой жизни.
41  Млечхами считались жители царства, не следующие законам, установленных Ведами.
42 Царь гандхарвов Читраратха  по описаниям Вед, был сказочно красив, статен, умён, ловок, силён, с твёрдой походкой, обладал длинными, удивительно красивыми руками.
43  По учению Вед, основными пороками Вед являются Вожделение, гнев и жадность.
44  Методы царского правления подразделялись - на прямые и косвенные. Косвенные методы правления: создание сети тайных агентов (для уведомления царя о намерениях доверенных и близких ему людей); прямые методы царского правления: личный объезд царём своих владений, опрос представителей провинций о положении дел на местах,  выслушивание личных бесед и разрешение различных тяжб.   
45 Айодхья и Видеха –  соответственно – столицы царей Дашарадхи и Джанаки. 
46 Придворная горбунья, прислужница царицы Кайкеи
47  По Ведической астрономии, лунное затмение объясняется наличием планеты Раху, встающей между Землёй и Луной.
48  Каушалья – мать Рамы
49  Кубиджа (санскр.) - горбунья
50 У царя Ариев был предусмотрен Зал Гнева, где его жёны могли безбоязненно выразить царю свой протест.
51  Говориться, что царь Дашарадха в эту драматическую минуту, напоминал могучего вожака слонов, Трубудху, который, увидев в джунглях одну из своих слоних, пронзённую ядовитой стрелой охотника, с горя потерял рассудок. 
52  В древневедической арийской цивилизации были принять считать наличие  десяти сторон света: Восток, Северо-восток, Север, Северо-запад, Запад, Юго-запад, Юг, Юго-восток, Зенит и Надир.
53 Территория Дандака расположена к югу от реки Годавари (царство Дандаков), потомков великого Икшвака. Территория с непроходимым дремучим лесом, кишащая змеями, хищными  свирепыми зверями и страшными чудовищами.
54 В Ведах есть знаменитая история о том, как Индра и Агни решили проверить царя Шаби, представ перед ним в образе ястреба и голубя. Голубь, в поисках спасения от ястреба, сел на колени царя Шаби. Ястреб потребовал от царя отдать ему его законную добычу, которая принадлежит ему по закону природы. Царь из чувства сострадания к голубю, попросившего царского покровительства, не выдал голубя ястребу, но обещал вместо этого, расплатиться с ним собственной плотью (по такому же весу, как голубь). Но сколько, ни клал своей плоти царь на чашу весов, голубь оказывался тяжелее. Тогда Шаби, встал на чашу весов, предлагая всего себя, в качестве обещанной платы. Довольные этим, Индра и Агни щедро вознаградили монарха, за такую его верность долгу и слову. 
55  Сутами называли детей, у которых отец был кшатрием (воином), а мать – из брахманического (жреческого) рода. Как правило, дети от подобных браков становились певцами или возничими царя. Сумата являлся одновременно и певцом и возничим царя.
56  В те давние времена, о которых повествует эпос «Рамаяна», по описанию авторитетных Вед, недра  Земли, удовлетворённые благочестивой деятельностью людей и их искреннему служению Богу, щедро одаривала их несметными сокровищами: золотом, жемчугами, драгоценными каменьями. 
57  Ги – особый вид топлёного  масла
58  Во время церемонии коронации на царство предполагалось, что восемь юных девственниц совершают умащение тел, участников обряда посвящения в императоры, благостной смесью порошков, в состав которых входит куркума.   
59  Сумантра –  сутама (сын  кшатрия и брахманицы) – певец и возничий царя Дашарадхи, был наделён привилегией, входить  беспрепятственно в царские покои. 
60  Сказано, что гора Кайласа излучает дивное сияние, подобно Солнцу. Кайласа считается жемчужиной Рая, обители  Индры (царя богов, носящий молнию). Красота дворца Рамы сравнима лишь с горой Кайласа и не поддаётся описанию. Говорится, что фасад украшали золотые барельефы. Изящная арка вырезана из кораллов с драгоценными камнями. Стены дворца инкрустированы самоцветами с нитями крупного жемчуга с золотыми цветами на стеблях их голубого хрусталя. В садах благоухали диковинные цветы. Воздух оглашался пением сладкоголосых журавлей и павлинов, гуляющих повсюду. Радовали глаз искусные скульптуры, беседки и скамейки с тонкой резьбой. Дворец, словно упирался своим куполом в небе, переливался драгоценностями и блистал подобно Солнцу и Луне. Дворец был наполнен благородными оленями, павлинами и певчими птицами. Сдесь же был удивительный слон, покорный лишь одному Раме.
61  В Пуранах говорится, что основным условием женитьбы царя Дашарадхи на Кайкеи, было его письменное обещание её отцу (царю Кайкею), передать царство будущему сыну Кайкеи.  Так, что не только устными своими обещаниями Кайкеи был обязан Дашарадха своей безысходности (как это описано в «Рамаяне» Вальмики), но чувство долга царя Дашарадхи имеют ещё более глубинные причины. Это, несомненно, усугубляет чувство бессилия царя Дашарадхи, до такой степени, что он вынужден был ни проронить, ни слова перед своим сыном Рамой, в столь ответственный момент коронования на царство.   
62  Дашарадха являлся императором мира в Золотую пору человечества
63  Если учесть точку зрения, бытующую среди сторонников Вишнуистского  учения о душе, что под Ситой разумеется душа (существующая вечно), то можно только предположить, сколь большое значение придавал автор «Рамаяны», этой мысли, высказанной устами Рамы.   
64  Шарабхи – по описаниям Вед, в давние времена в джунглях водились легендарные  могучие животные, силой превосходящие слона, тигра и льва вместе взятых
65  Суварчала – жена Бога Солнца
66  Раса – вкус, определённое настроение. Лила-раса - самое возвышенное развлечение  Кришны с  гопи – трансцендентный танец
67 Сьяндика – река в южных пределах Кошалы.
68  Сараью - река, протекающая через пределы Кошалы, знаменита удивительными цветами и цветущими садами по берегам.
69  По описаниям Вед, Ганга берёт своё начало  с небес, последовала затем в подземные области.  («гам», означает « движение», «ганг» - «протекающая через Землю»
70  Дерево ингуди – фиговое дерево,
71  Обвязывание корой через левое плечо, под правой рукой.
72  Река Ганга имеет множество наименование, одно из них - Джахнави
73  Земли Ватса – область земель, рассоложенная между великими святыми реками Гангой и Ямуной.
74  Киннары -  Большие деревья с необычными благоухающими цветами
75  Наги  (mesua ferres) – маленькое деревце с удивительными, красочными цветами
76  Шьям (чёрный) – гигантское  дерево ньягродха, на берегу священной реки Ямуны, с огромной раскидистой кроной с густой, тёмно-зелёной листвой, из-за чего этому знаменитому дереву дали имя Шьям. Оно величественно возвышается среди всех остальных деревьев.   
77  Ньяградха – гигантское дерево с огромной раскидистой кроной
78  Ююбы и саллаки – небольшие деревья с восхитительными  цветами, источающими необыкновенно тонкий, сладкий аромат.
79 Нага – легендарное полубожественное существо, с человеческим лицом и змееподобной телом.
80 Даршан - дарение взгляда (лицезрение)
81  Кошалы – Царство под властью царя Дашарадхи
82  Васвакасара – столица Куверы.
83  Намини – Небесный сад Куверы.
84  Уттара Куру – страна вечной красоты
85  Дидила – величайший представитель Солнечной Династии.
86  Нахуша – великий, легендарный представитель Лунной Династии
87  Ковидара – померанцевое дерево
88  ДЕСЯТЬ царских пороков, которые необходимо избегать: охота, азартные игры,
дневной сон, сладострастие, пьянство, гордыня, клевета, праздность, забавы (песни, пляски). ВОСЕМЬ типов людей, с которыми не следует дружить: лжецы, наглецы, клеветники, завистники, хулители, воры, оскорбители, несправедливые люди. СЕМЬ краеугольных камней власти: царь, министры, друзья, казна, территория, крепости, армия. ПЯТЬ типов укреплений: крепостной ров, высокий вал, тесно посаженные деревья, пространство, лишённое зерна или провианта, водовороты. ЧЕТЫРЕ пути к успеху: примирение, щедрость, сеяние разногласий, наказание кнутом. ТРИ ВИДА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ - деятельность ума, правление и сила совещания. ТРИ НАУКИ – Веды, наука земледелия, наука  искусства (художества, логика, этика).
89  Ракшасы – пожиратели человеческой плоти (людоеды)
90  Читра (санскр.)  Созвездие Девы, почиталось, как одна из жён Месяца.
91  Ракшаси - демоница, людоедка.
92  Равана – (букв. Ревущий) – Десятиглавый ракшас (демон-людоед).  Существует одно из мнений толкователей Вед, что десятиглавый Равана, является обладателем пяти женских и пяти мужских голов. Пять голов олицетворяют пять чувств (зрение, слух, вкус, обоняние, осязание).
93  Кумбкахарна – брат Раваны и Шурпанакхи, беспробудно спящий.
94  Здесь, вероятно намёк на то, что у человека, лишь одна душа - Сита (атма), другой души в теле человека быть не может.
95  Кроме души человека (атмы), рядом с ней всегда находится Сверхдуша (Параматма), которая всюду сопровождает душу – Ситу.
96  В Ведах говорится, что десятиглавый ракшас Равана, брат ракшаси Шурпанакху, узнав о такой её ужасной участи, поклялся жестоко отомстить обидчику. Он повелел своему племяннику, ракшасу Маричи, отправиться к хижине Рамы, приняв облик Золотого Оленя, увлечь Раму и Лакшмана в дебри лесные, а сам Равана, тем временем, выкрадет Ситу.
97  По Ведической традиции, существует некая планета Раху, которая время от времени, становится между Землёй и Солнцем, в результате чего возникает солнечное затмение.
98  Амрита – напиток бессмертия богов.
99  Имеется в виду, небожительница, Небесная Дева – Урваши, которая в гневе грубо оттолкнула ногой, своего возлюбленного. За это она была проклята им, и стала безобразной калекой, сильно припадая на ту ногу, которой грубо оттолкнула своего возлюбленного.
100   Сказано, что вся нечистая сила летает по ночам на шабаши и злодеяния.
101   Сказано, что у Раваны в колесницу были впряжены зелёные кони. Вероятно, это  намёк на употребление Раваном зелья, пьянящего напитка.
102  Наутро, не найдя в лесной хижине Ситы, Рама пре6дался неописуемому отчаянию, и упрекал Лакшмана, оставившего Ситу в одиночестве. Неожиданно они увидели умирающего царя ястребов, Джайтайю, который намеревался помешать Равану похищению Ситы, но был сражён демоном. Ястреб Джайтайю поведал братьям, что Ситу похитил десятиглавый Раван и унёс её на Юг. Он посоветовал братьям отправиться на берег озера Пампа, где в пещере скрывается повелитель обезьян Сугрива, утративший своё царство, который поможет отыскать Ситу. 
103  Царь обезьян. Сугрива заметил Раму и Лакшмана, и послал своего советника Ханумана, вызнать, что за гости явились к ним. Хануман имел способность принимать любые размеры и летать по воздуху. После беседы Ханумана с братьями, Рамой и Лакшманом, гости были приглашены к Сугриве. Выяснилось, что Валин незаконно и коварно захватил трон обезьян. Решили, что Сугрива поможет найти Ситу и одолеть Равана, а Рама своим необыкновенным оружием убьёт самозванца и злодея Валина. Так оно и вышло: Рама убил Валина, Сугрива стал царём обезьяньего царства. Огромное  войско обезьян и медведей отправилось в поход в поисках Ситы.
[104]  Ланка – большой дивный остров в Индийском океане, порос цветущими деревьями. Хануман издали увидел на нём высившиеся белоснежные дворцы. Весь дворец обнесен высокой крепостной стеной. Хануман опустился на один из трёх гор Трикуты, стал дожидаться ночи, чтобы сократившись в размерах, проникнуть в обитель Раваны.
 [105]   Камадхену (желаниями доящаяся) - по описаниям Вед, небесная волшебная «корова изобилия» Камадхену, необыкновенно красива (с павлиньим хвостом) доится исполнением желаний; принадлежала мифическому святому мудрецу Васиштхе. 
[106]  Мандодари - любимая жена Раваны., прославленная за своё добродетельное поведение. Она настойчиво советовала Раване вернуть Ситу её законному супругу Раме, но это было безуспешно. В некоторых отличительных, более поздних версиях поэтического эпоса «Рамаяны», высказываются предположения, что Мандодари выступает в качестве возможной матери Ситы (весьма трудно себе это представить). Хануман под неожиданным впечатлением, воспринял главную супругу Раваны Мандодари за Ситу, и, поначалу, проявил природные признаки обезьяньих повадок (взбирался на колону, подпрыгивал, вращался на месте, хватая свой длинный обезьяний хвост и т.п.). Но, поразмыслив, убедился, что ошибается в этом, поскольку, верная,  любящая Сита не могла находиться в покоях Раваны. Она скорее предпочла бы смерть, чем бесчестие… 
[107]   Кайласа (Кайлаша) – мифологическая гора. Говорится, что она является священным местом, где обитает Бог богатств Куберы и Бог Шива. Сказано, что Кайласа вся состоит из драгоценных камней, ослепительно сияя в лучах Солнца и Луны.
[108]  Испуганная, от неожиданного  оклика Ханумана Сита, успокоилась, когда он предложил именной перстень Рамы. Сита овладела собой и доверилась ему.  Хануман поведал ей о могучей рати обезьян и медведей, под предводительством Рамы, готового в поход против Раваны. Сита вынула из складок своей одежды драгоценный камень, и попросила передать его Раме: «Пусть он поскорее придёт мне на помощь».  Хануман ласково простился с Ситой, и прежде чем покинуть Ланку, он пожелал покарать ракшасов и ослабить мощь Раваны. Многие дворца превратил он в груды, в развалины и в пепел.
[109]  Махендра – священная гора на юге Гималаев.
 [110]  Сказано, что Хануман, не мешкая, немедленно отправляется к Раме, рассказывает о поисках Ситы и встрече с ней в ашоковой роще. Хануман вручает Раме драгоценный камень, который передала ему Сита, с надеждой ожидающая своего освободителя. 
 [111]  Рама, Лакшман и Сугрива выступили походом на Ланку. Сказано, что дрожала земля при движении рати. Пыль вздымалась к небу, затмевая солнечный свет. И вот перед войском Рамы расстилался океан, как неодолимое препятствие к Ланке. Рама обратился за помощью к божеству океана (Сагара), воздавая три дня и три ночи ему почести и вознося ему молитвы. На четвёртое утро владыка вод  Сагара явился ему в окружении своих жён (рек) и сказал: «Среди твоего войска есть искусный обезьяний зодчий по имени Нала; пусть он построит мост, а мои воды его поддержат. К исходу пятого дня мост был построен, воинство Рамы переправилось через океан и расположилось в лесистой долине Ланки. Когда Раван увидел на Ланке бесчисленное обезьянье войско, он пришёл в неописуемую ярость, и послал в стан Рамы своих советников Шуку и Сарану.  Советники рассказали Равану о необоримой силе обезьяньего воинства.
[112]  Ангада был послом к Равану от Рамы, он обладал способностью летать по воздуху. Ангада передал Равану предостережение, чтобы по-доброму вернул царевну Ситу. Иначе Раван будет убит в бою, а Ланка будет разорена до основания. Равана, охваченный гневом приказал схватить Ангаду, но тот стряхнул с себя его воинов и вернулся невредимым в воинство Рамы (улетел с крыши  дворца по воздуху).
[113]  По велению Рамы, всё обезьянье войско разделилось на четыре части.  Войско Нала идёт на приступ Восточных ворот Ланки. Войско Ангады осаждает Южные ворота. Хануман со своим воинством наступает на столицу с Запада, А Рама и Лакшман – с Севера. Остальное войско во главе с Сугривой штурмуют стены столицы.
[114]  Индраджит – (букв. Победитель Индры) – сын Раваны, получивший от Брахмы дар - быть невидимым.
[115]  Гаруда - огромный золотокрылый орёл, повелитель всех птиц, возничий Бога Вишну, спустился с небес на поле боя. По описанию Вед, мать Гаруды Вината, жена прославленного Кашьяпы враждовала с другой его женой Кадру, прародительницы змей. Гаруда унаследовал от своей матери лютую ненависть к змеям.
[116]  Рама пощадил Равана, оставив его живым, но заставил его посыпать голову горстью земли и дать обещание Вернуть Ситу и не брать в руки оружия.
[117]  Свахасванка – самая старшая по возрасту жена Раваны, которая, переодевшись нищенкой, отправилась разбудить Кумбхакарну, чтобы ему сразиться с Рамой. Кумбхакарна брат Раваны, отличался тем, что спал беспробудным сном, и лишь изредка он просыпался, чтобы утолить голод.
 [118] Ангада – имя племянника царя обезьян Сугривы.
[119]  Мир воцарился. Зло рассеялось. Сита прощает всем подневольным ракшаси, забывая о своих злосчастных мучениях. Рама сообщает Сите, что отомстил Равану за оскорбления, убил его, как злодея. Но Сита не может быть принята, как супруга: ведь Раван касался её, осквернял её своим взглядом, желая её. В доказательство своей невиновности, Сита взошла на костёр. Сам Бог Агни вынес её из огня, пламя не коснулось её, доказывая безгрешность её перед Рамой!.. Рама обнимает Ситу и они на летающей колеснице Пушпаку вместе с Лакшманом и друзьями отправляются в родную Айодхью. Бхарата передаёт брату Раме правление. Рама венчается на царство. 


ИСПОЛЬЗУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА:

Рамаяна. Древний эпос. Литературное изложение В.Г. Эрмана и Э.Н. Тёмкина, М., 1965; Махабхарата, Рамаяна. М., 1974; Гринцер П.А., Махабхарата и Рамаяна. М., 1970; Древнеиндийский эпос. Гринцер П.А., Т.В. Муравьёва, О.М. Куницкая. Мифы народов Востока и Средней Азии, М., Вече, 2007;
Рамаяна. Вальмики. Перевод с англ. Джагадьони, Можайск, «Истоки», 1999.