Подснежник и Репей. Глава 10. Судьба матрёшки

                «И однажды, как в угаре,
                Тот сосед, что слева, мне
                Говорит: «Послушай, парень,
                У тебя ноги-то нет!»
                Как же так? Неправда, братцы!
                Он, наверно, пошутил!
                «Мы отрежем только пальцы» –
                Так мне доктор говорил».
                В.Высоцкий.

А в группе «матрёшек» прошли перемены.
Сначала я сам «претерпел
Здесь самоубийство», чтоб «выйти на сцену»
В «Лесу», среди множества тел.
Затем, первым номером Руди отправил –
Чрез свой персональный канал,
Опять на Кавказ, – Мцыриджаву: поправил
Чтоб «шрамы» и дух нарастал,
Обрезанный «шафлингом» – нету ноги, мол,
«Гитара моя без струны»
И прочие «прелести». Это, вестимо,
Всё в тайне мы делать должны.
Булат Мцыриджава и был матрикатом
От Лермочкина самого.
Разнёс специально по времени с «братом».
Зовут Окуджава его.
Что я вам могу сообщить про Булата?
Приличная проза и стих,
Наследник печали от «старшего брата» –
Минорного в нём на двоих.
ПОЧТИ без межстрочия стих у Булата
И лирика в нём лишь одна.
И в нём так не просто узнать матриката
От именно Лермочкина,
Когда бы не вечная тема, что Миша
С собою пронёс сквозь века:
«… В тех авторских песнях, – нам критик напишет, –
Как будто бы издалека
Звучавших нам НРАВСТВЕННЫМ тем КАМЕРТОНОМ
В эпоху застоя, когда
Всё было заполнено лживым трезвоном
На долгие наши года,
Когда сквозь романтику преображённых
Картин наших будней, чем жил,
Через доверительную мягкость тона,
И тонкий лиризм, проносил
Он ТВЁРДОСТЬ ЭТИЧЕСКИХ ОРИЕНТИРОВ,
Где выбор духовный высок
И ту безупречную верность кумирам,
Что дух возвышали в свой срок…».
И изредка, только напрягшись, намёки
В стихах его можно найти,
Когда, услыхав эти СТРАННЫЕ строки,
ЧИТАТЕЛЬ найдёт на пути:

«…Судьба ли меня защитила,
Собою укрыв от огня.
КАКАЯ-ТО ТАЙНАЯ СИЛА
ВСЮ ЖИЗНЬ ОХРАНЯЛА МЕНЯ.
И так всё сошлось, дорогая:
Наверно, я ТАМ не сгорел,
Чтоб выкрикнуть ЗДЕСЬ, догорая
Про то, что ДРУГОЙ не успел…»
«…Что в подзорные трубы я вижу,
Поднимаясь на башню во мгле?
Отчего так печально завишу
ОТ ЧЕГО-ТО БЫЛОГО ВО МНЕ?...» (Б.Окуджава).

Но вот пред войной, безо всяких дебатов,
Приказом, что не отменить,
Отправил на Землю все семь матрикатов
Рудольф, «чтобы ноги растить».
Высокин, как самый из группы опасный,
Поскольку Гозановский «брат»,
Родиться был должен «в столице прекрасной
Москве», как стихи говорят.
Под личный контроль его ставил Быкоцкий,
Предвидя тяжёлый финал.
И вот он родился Володей Высоцким
И сам о себе написал:

«…Ходу, думушки резвые, ходу!
Слово, строченьки милые, слово!
Первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил –
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился, и жил я, и выжил –
Дом на Первой Мещанской, в конце».

И вот уж Высоцкий, чтоб всем интересней
(Хоть про «ампутацию ног»),
Слова ключевые, и строчки, и песни
Везде разбросал, сколько мог!
Чтоб ни у кого не осталось сомнений:
«А я – тот же самый, учти!
Мне не занимать сил, ума и умений
«Кривою судьбою» ползти!»

Ещё на ступеньку опустимся ниже,
Следя Экселенца «борьбу
С подкидышами». И рассмотрим поближе
Конкретную Лёвы судьбу.
Опасность «матрёшек» – в гипотезе чистой:
«Что МОЖЕТ быть, если…, кабы…»
То случай предельный. Должна у дзюиста
Быть сила не ниже судьбы.
Нет, это всё – «лирика». Смерть же – реальность.
Из «лирики» б Руди не стал
Свой «меч» обнажать, где одна виртуальность,
Он чем-то другим их достал.
Была, ох, была у Рудольфа причина
Большая, чтоб «меч обнажить»:
Уж больно тяжёл. И дзюиста кручина
Его не могла здесь смягчить.
Историю эту – пример, что бывает,
Когда б Экселенц «не поспел»,
Когда «из-под снега росток прорастает» –
И «жить» начинает пострел,
В ком юность «Программы» и юность сознанья
Сливаются в горький союз
И им управляет опасное знанье –
Поведать я здесь и возьмусь.

«Программа» Высоцкого здесь аномально
Включилась, в отличье от всех.
Для Вовы, я думаю, было нормально,
В том был его ЧАСТНЫЙ успех.
Конечно, когда два Амвросия спорят,
То игры ведутся с огнём.
Но риск у них – норма. И нету им горя,
А есть лишь стандартный приём:
Когда защищается степень магистра,
То дубля ты должен создать.
И должен ХАРАКТЕР ты точно и быстро
В параметры дублю задать.
И это параметр дублю в программу
В КОНЦЕ я могу дописать –
И выполнит данных он полную гамму:
КАК есть мне, ругаться, дышать.
Магистр же параметр тот ПАРАЛЛЕЛЬНО
НАЛОЖИТ на запись программ.
Ну, правда, нагрузка при этом предельна,
Не каждому то «по силам».
Вот так и в «коробке» того Иванталя:
Коль думать, о чём я ХОЧУ –
Причём, постоянно, – то то, что «стирали»,
Я в матрицу и накручу.
И коль «шафлингатор» захочет вмешаться,
«Пиша» матрикаты себе,
То копии сразу всей сути лишатся
И дулю покажут тебе:
От «вируса» этого «файл» не очистить,
Весь «файл» надо уничтожать.
Но больно уж жаль «полновесные кисти»:
Ведь «ягод гнилых» – штучек пять!
(Но всё-таки где-то «редактор» вмешался:
«Гитара моя БЕЗ СТРУНЫ» –
Он жалостно пел. И весьма сокрушался:
«Матрёшки»-то всё ж не полны!)
И хоть удовольствие то дорогое,
Для Коли-то стоило свеч:
«Ага! Ща, разуюсь – ведь счастье’т какое! –
Чтоб легче к тебе было бечь!»
«Пошафлинговав», Ленуалло-редактор
Рукою на это махнул
(Ведь Лёва прорвался), сочтя этот фактор
Неважным – и в сейф запихнул.
Вербовщику ж вовсе до этого дела,
По определению, нет:
- В «коробку» вошло приведённое тело?
- Вошло.
- Ноу проблем. Привет!

Ну вот, мой читатель, теперь вам известно,
Как он к нам на землю попал –
По воле Рудольфа. Но мне интересно,
Как Вова опасным-то стал?
Он начал здесь «жить». И немедленно зэком
Он начал себя ощущать.
И как здесь живётся таким человекам,
Он стал под гитару «бренчать»:

«…У моей гитары нет одной струны,
Мне нельзя налево, мне нельзя направо,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны…
…Да вот беда: заботливые люди
Сказали: «Звёзды с неба не хватать!» (В.Высоцкий).

И литературной мотаясь дорогой,
Статистику быстро набрал,
Что он – не один, что давимых-то много.
«Волками» он их и назвал.
И вот, пока Вова «собой любовался»,
«Плывя по течению» дел,
Он «в гиблом местечке-то и оказался»:
Им уж «хрящеухий» владел.
«Не ведал – теперь Епифан-дурачина»,
Блюдя свою волю и честь,
Что он здесь – не самый серьёзный мужчина,
Что тут посерьёзнее есть.

Е.Шварц нам заметил: мол, Золушка тоже,
Терпя все обиды зазря,
Училася думать, как надо. И что же?
В итоге – дошла до царя.
Вот так и Высоцкий. Он думать учился,
Мозги напрягая гуртом.
И тут механизм той «Программы» включился,
Вихрь мыслей посеявши в нём.
И сразу в сей жизни знакомое что-то,
Напрягшись чуть-чуть, увидал.
И вспомнил, что здесь – на «волков» тех охота.
Он сел – и про всё написал.
Ведь вместе с «Программой» и память включилась
Его подсознанья. И в нём
Поэзия Пушкина вся осветилась
Глубинным, могучим огнём.
Он думал: он здесь, на Земле, не впервые.
«Нелёгкая» пёрла уж раз
«По пням и кореньям», в обрывы крутые,
А нынче – «кривая» взялась
«За лодку его». И «хихикали твари»
В ОБНИМОЧКУ Вове во след:
Ведь он – «тот же самый!» И «в пьяном угаре»
Про это спел песню поэт.

И вот, «проорал» он когда про «охоту»,
И как, выбиваясь из сил,
С судьбой воевал, «из начальников кто-то»
К себе в кабинет пригласил.
«Начальник» уставлен был книгами плотно
  («Блин, негде поставить стакан!»).
И с Вовой беседовал очень охотно,
Его усадив на диван.
Скорее всего, был «начальник» – писатель:
Беседуя, брал карандаш.
И может теперь догадаться читатель:
«Начальник» – Натаныч был наш!
И значит, что пенье его не случайно
Услышал «из чьих-то окон».
За нами ж следил он с рождения тайно,
И песнями был удручён.
Он понял: «Программа» в «матрёшке» проснулась,
Раз он завопил про «волков».
И к «герцогу» вроде рука потянулась,
Но он был сдержаться готов.
Хоть ясно Натанычу, чья он «матрёшка»,
Не ясно, что можно здесь ждать.
И поколебавшись в сомненьях немножко,
Игру он решил продолжать.
Червя пожирнее на острый крючочек
И с лескою прочной надел:
«Ты прав. Здесь на мушке есть шустрый волчочек.
А я здесь – гляжу сквозь прицел.»
На тот же приёмчик ловил он дзюиста,
Как на заготовленный тест:
«Так. Гоголя Пушкин сюжетиком чисто
Подсёк. Ну а этот как съест?»
И сон ему вещий Быкоцкий покажет
(Как мне показал много раз).
И сам же Высоцкий про это расскажет,
Спев песню про сон тот для нас:

«Дурацкий сон, как кистенём
Избил нещадно:
Невнятно выглядел я в нём
И неприглядно.
Во сне – я лгал и предавал,
И льстил легко я…
А я и не подозревал
В себе такое.
…Я не шагал, а семенил
На ровном брусе,
Ни разу ногу не сменил,
ТрусИл и трУсил.
Я перед сильным лебезил,
Пред злобным гнулся…
И сам себе я мерзок был,
Но не проснулся.
Да, это – бред! Я свой же стон
Слыхал сквозь дрёму.
Но это – МНЕ приснился он,
А не другому.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Что было правдою во сне?
Что было ложью?
Коль этот сон – виденье мне,
Ещё везенье.
Но если было мне во сне
Ясновиденье?
Сон – отраженье мыслей дня.
Нет! Быть не может!
Но вспомню – и всего меня
Перекорёжит
А после скажут: «Он вполне
Всё знал и ведал!»
Мне будет мерзко, как во сне,
В котором предал». (В.Высоцкий)

И сделал Стругацкий Высоцкого «другом
Семьи». И о многом сказал.
И Вова повержен был «знаний недугом»
И в частности, нам написал:

«…Я спокоен. ОН МНЕ ВСЁ ПОВЕДАЛ.
«Не таись» – велел. И я скажу:
Кто меня обидел или предал –
Покарает тот, кому служу.
…Я сам с Ростова. Я вообще ПОДКИДЫШ –
Я мог бы быть с каких угодно мест.
И если ты, мой бог, меня не выдашь,
То ты, моя свинья, меня не съешь». (В.Высоцкий).

«Крючок» был заглотан с большим аппетитом,
Дзюист есть дзюист: у него
Слова не удержатся в зеве открытом,
Язык его – не для того.
И он, поразмыслив про сон этот вещий,
Поняв этот ночи урок,
Стихи написал с подоплекой зловещей –
Рудольфа в них предостерёг:

«Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица,
А память – как колодец, глубока:
Попробуй заглянуть – наверняка,
Лицо – и то не ясно отразится.
Разглядеть, что истинно, что ложно,
Может только беспристрастный суд.
Осторожно с прошлым, осторожно!
Не разбейте глиняный сосуд.
…С налёта не вини – повремени:
Есть у людей на всё свои причины –
Не скрыть, а позабыть хотят они.
И в толще лет лежат ещё в тени
Забытые, заржавленные мины.
В минном поле прошлого копаться
Лучше без ошибок, потому
Что на минном поле ошибаться
Просто абсолютно ни к чему.
Один толчок – и стрелки побегут,
А нервы у людей – не из каната,
И будет взрыв, и перетрётся жгут…
Но может, мину вовремя найдут
И извлекут до взрыва «детонатор»!
Спит земля спокойно под цветами.
Но когда находят мины в ней,
Их берут умелыми руками
И взрывают дальше от людей». (В.Высоцкий).

Не знаю, по глупости, иль из протеста
Стал Вова опасен делам,
Но что не спроста стал к нему интерес-то –
Об этом смекнул он и сам.
И сразу – взахлёб: «Всё, теперь что-то будет!
Волков что ль я насторожил,
Что стали позванивать «сильные люди»,
Чтоб сам я им всё объяснил?»
Из этой беседы он понял, что «трое
Везут хоронить одного».
И что ж? Он не понял, что это такое?
Что ТАК ЖЕ СВЕЗУТ И ЕГО?
Здесь – битва богов. Шестерёнки такие –
Сомнут, не заметив его.
А он шаловливые ручки живые
Всё тянет к зубцам. Для чего?
Кому он принёс свою песню-забаву?
Помог кому песней своей?
«Ты Пушкина чтишь? Так читай про «Полтаву»:
Там письма писал Кочубей .
Не зная, чем верность его отзовётся,
Петра посадил он в капкан:
Не сдать Кочубея Мазепе – сорвётся
Продуманны тщательно план!
Увы! Ведь письмо не из рук было в руки
(В сём деле не верь никому!).
Ну а в результате – на страшные муки
Идти-то пришлось самому».
Вот так и Высоцкий: ОПАСНОЕ знанье
Добытое им «издаля»,
Использовал он для стишков развлеканья,
«Своей всё забавушки для».
Опять же, вниманье ему стало лестно.
Дзюист славоблудный решил,
Что тайна великая стала известна
Ему – и он «якнуть» решил:
«Вот! Я! Догадался!» Младое сознанье
Лелеяло славы красы.
И он провоцировать начал вниманье,
Как «дёргают смерть за усы».
(Я тоже «начальство» то встретить пытался.
Но вечный вопрос задавал:
«А что я скажу? Что про них догадался?
А дальше?» И я отступал.)
Рычит он, как с «Фишером» бой за Корону
Вёл «Сева», дебильный атлант,
В князьях – от станка. Представлял он патрону
Там БУЛЬБЫ ВТОРОЙ ВАРИАНТ.
Он великодушно признать согласился:
Рудольф, бывший «пешкой» у всех,
По-первой, быть может, ничьей бы добился,
Частичный имея успех.
(«Ничья» и была у Юркольцина в плане:
Он будет У ТРОНА «кричать»,
А Руди, НА ТРОНЕ своём, как в капкане,
Там будет «за всё отвечать».)
«Но Фишер Корону тебе не положит!
Зря это затеял, казак.
И в шахматах выиграть бой не поможет
Тебе твой пудовый кулак!»
Но снова начальство не внемлет задире.
«Совсем задрались, видно, там,
В Московской своей «нехорошей квартире»!»
И пишет он снова к «чертям»:
«Кончайте свою поножовщину», черти
«Учёные»! Грех же ведь вам!
Ведь вы же Россию «сгноите» до смерти,
«Из гнили качая бальзам»!
Сначала я с тезисом тем согласился.
Но вскоре дотумкал и я,
Что коль с Сатаной бы Рудольф помирился –
Всё «встало б на круги своя».
Так вот «миротворец» к чему это клонит!
Ишь, строит какой водевиль!
А он, обозлённый молчаньем, трезвонит,
И с вызовом пишет пасквиль,
Как там, «в заповеднике» некий «козлишка»,
Что песенку знал лишь «бе-бе»,
«Волков» и «Медведей» скрывая делишки,
Весьма возомнил о себе.
«Да только, – он учит нас, – помните, люди:
Мир хищников – вечен и зол.
Не ждите добра, коль командовать будет
Над НАМИ, «волками», «Козёл».
И – «самое страшное»: «По трафарету»
Закона заставит ходить!
А НАС всех – «ославит по белому свету»,
Что всем НАМ придётся завыть!»
И не разбирает он левых и правых,
Все – в степени равной «козлы»…
С таким «окруженьем» – не жизнь, а отрава,
Поэтому нервны и злы.

И так постепенно упрямый наш Вова,
Что нам под гитару стонал,
Всё больше и больше «косил» под Треплёва,
В котором себя не узнал.
(Про Гоголя я говорил в свете новом –
Как было ему тяжело.
Но Чехов тишайший его же Треплёвым
Назвал – ну почти что «трепло»).
Увы, видно, «Чайка» промчалася мимо,
Его не задевши крылом.
Ну что тут поделать? Характер, вестимо.
ТОТ тоже нарвался на лом,
Чьей копией был он, и Чехов Антоша
Кого нам и нарисовал.
И тот и другой, при таланте хорошем,
В карьере имели провал.
И то, что в нём СТАРОЕ то отношенье
К реальности нынешних дней –
Является лишним ещё подтвержденьем,
Что «копии» мы средь людей.
Ведь с тех-то временно полтораста годочков
Прошло. И годов-то каких!
А Вова – как Гоголь, зацикленный точно
На СТАРЫХ обидах своих:
«Да что мне Коз-зёл, что сегодня в опале
И мне про кого говорят,
Что он, мол, «наследником»  станет в финале?
Такой же, наверное, гад!
Откуда возьмётся, скажите на милость,
В сей стае волков – Человек?
Что, разве на Небе там что-то случилось?
Иль время сменило свой бег?   
Ведь сам этот мир, где такие, как Гений,
Имеют такие права,
Где правят людьми с них сбежавшие «Тени»,
Другого допустит едва!»

И вот «промахнул горизонт» он последний,
Как там, у Петра, Кочубей.
К черте он опасной приблизился, бедный,
Драчливый, смешной воробей:
«А кто эту «бойню волков с вертолёта,
Не дрогнув рукою», повёл –
Какой, к чёрту, Бог – человек! И чего там:
Такой же «медвежий козёл!»
Ах, бедненький Вова! В запале, как прежде,
Забыл ты, наверно, о том:
Не могут козлы ведь рычать по медвежьи,
Козёл будет блеять козлом.
И значит, свой стих ИЗВРАТИЛ ты в обиде:
«Меня притесняешь, Коз-зёл!»
Хоть не был ты в зэках в естественном виде,
Но слово родное нашёл.
А то, что «Козёл» твой, узнав о решенье,
Немедля ударился в крик –
Портрет это – ваш. Ты тут предал забвенью
Одну поговорку, старик:
«Собака, которая лает, не может
Серьёзно и больно кусать».
А ты сам признал: он «волков» уничтожит,
Всю «волчую» хищную рать.
И зная уже, что «охота» – не шутка,
Себя – САМ к «волкам» приписал.
А волк – это «хищник». Тебе стало жутко.
Что ж делать? Сам выбрал финал.
Опасный предел – перестройка, – вплотную
Приблизилась. Тщательный план
Тот прецизионно ведётся вручную.
И Горбиков, точно гурман,
Причмокивает и шевелит рулями,
К финалу ведя «космоскаф»…
А тут тебе – Вова с шальными руками,
Точь-в-точь, своевольный «Жираф».
О, знал он, что делал, «пиша» свои песни
Про зэков в советской стране!
Не будешь без них популярен, хоть тресни,
Не будешь без них «на коне»!
Он был атмосферник. И ту атмосферу,
Что в обществе Сталин создал,
Прекрасно узрел. И для песен МАНЕРУ
«По формулам» он рассчитал.
И песенки эти бренча под гитару,
Он сам себе ДЕЛАЛ ТИРАЖ
По «магнитофонной прогрессии». Даром
В редакциях шёл инструктаж.
Подростки с особенным рвеньем «блатные»
Кассеты писали сто раз.
И были бессильны плотины стальные
Главлита в державе у нас.
Его популярность, да имидж страдальца!
Он только бы голос подал –
И переиграл бы скандалы уральца,
И мощным бы лидером стал!
И тем осложнил бы намного задачу,
Как тот, у Петра, Кочубей.
И Горбиков, думаю, нервничать начал:
«Опять тот болтун, хоть убей!
Тут и без него на Совете Верховном
Союза стихия попрёт!»      
(А им это – тьфу: заглянуть безусловно
На десять годков лишь вперёд).
Когда в депутатах Юркольцин сорвался
(Куда-то он там не попал),
То Горбиков даже чуть-чуть растерялся,
И должность министрика дал.
А если б Высокин был противовесом
Юркольцину, он, не любя
Геннадия, сладил бы, может быть, с бесом –
И выдвинуть смог бы себя.
Да мало того: здесь и сам Березовский –
Гозановых уж полтора!
Не много ли их для «квартиры московской»?
Нет, меры принять здесь пора.
Ведь стать президентом Юркольцину всё же
Не должен мешать Михаил.
Он сам не с такими управиться может
И Руди при этом ведь был!
И вышло, что дважды пришлось «Кочубея»
«Охотникам» сим «убивать»,
Когда «за флажки он нырнул», не жалея
На время «матрёшкою» стать.
Быкоцкий же с ним поступил милосердно:
Ну разве дзюист бы стерпел,
Когда здесь на «Трон», за который усердно
Он бился – вдруг Лермочкин сел!
…А мы говорим: «Бедный Лёва Высокин!
Затравлен, задавлен, убит,
Всего на пять лет сдвинув «точные сроки»,
Последний Российский пиит!»
Нет, Лёва, с тобой не был несправедливым
Рудольф, заставляя тебя
Работать с собой. Престо нетерпеливым
Ему показал ты себя:
«Увы, не поставят мне памятник в сквере.
Зачем же я в поле торчу?
Мне подвиг большой в д’Артаньянской манере,
Геройский, вполне по-плечу!
Я требую славы! Героем хочу я
Союза Cоветского стать!
- Героем? – и в поле с гранатой торчу я.
И – танк на меня, …твою мать!»
И «злобный твой жлоб» одолел – и без бою! –
В тебе то, что хочет спасти
Быкоцкий, встречаясь в квартире с тобою.
«Ну что ж, как угодно. Прости,
Но мы же в бою. Если всё разболтаешь –
«Охоте» ты станешь вредить.
Кто ж это позволит? Ты выбрал – как знаешь.
За славу-то надо платить –
Ты и заплатил».
И для всех знаменитый
Твой стих по России идёт.
И, КАК ТЫ ХОТЕЛ, в бронзе встал ты, отлитый –
Хоть не у Никитских, – ворот.
Цветы вкруг тебя вместо ёлочной чащи
И в колокол бьёт пономарь…
И голос Рудольфа, как эхо звучащий
«Сквозь кислую, дымную гарь»:
«Ты славы хотел? Получи за работу,
«Волчоночек», глупый щенок.
Ты встрял не ко времени в эту «охоту».
Прощай!»
И «нажал свой курок».
И удивлены все кончиною были
И странным ПРЕДСМЕРТНЫМ стихам,
Которые высечены на могиле
И что написал Вова сам:

«Спасибо, друг, что посетил
Приют печальный мой.
Мы все здесь узники могил,
А ты один – живой…» (В.Высоцкий).

Но «узник могилы» – лишь бренное тело,
А душу Рудольф не убил
И по назначенью душа улетела,
Чтоб где-нибудь дальше он жил.
По что я так думаю? В повести Лёва
Был ранен три раза – но в грудь,
О чём говорит нам Стругацкого Слово.
И я – не в сомненье ничуть.
Не хуже Максима Рудольф это знает:
Смертельна лишь рана в мозгу.
Но в голову Лёве Рудольф не стреляет,
Так что смело думать могу:
Отправили Лёву в «химчистку», в «карболку»,
Где вытравят «злого жлоба»,
Чтоб жить он мог вновь с человеческим толком –
Вот вам матриката судьба.