Монолог уставших

Ему давно за тридцать, но он по-прежнему смеется так, что хочется ему в ответ,
 Это именно тот случай, когда не говоришь «привет», спустя пятерку и десятку лет,
 А просто молча, входишь в его кухню, включаешь свет,
 И прижимаешься к щетине двух недельной,
 Тот случай, когда не хочется поддельной,
 А лишь большой и платонической навек.
 Так хрипло «слушай, человек, а мне бы всё-таки влюбиться,
 Да так отчаянно, чтобы был смысл застрелиться, утопиться…
 Хотя послушай, меня порой так жаба душит, что я наверно поздней грушей
 Свалюсь когда-нибудь у ног…
 Меня ты знаешь, мне бы впрок, хотела как лучше, правда…
 Какой от меня выходит толк?! Ни адреса, ни доступа, ни собственной оправы,
 Как, чёрт возьми, они все правы,
 Что своевременно ушли…
 Нет, правда, я благодарна каждому и без сомнений они мне свыше были вручены!»
 Ему давно уже не двадцать, но он целует грубо, влажно,
 И это именно тот случай, когда от теплоты уже не важно, где ждут и где нам будет лучше…
 Скажи, как стать отважной, чтобы вынуть все бируши, чтобы отжать на восемьсот примерно,
 И не ходить такой опухшей, а чтобы сразу отдохнувшей, а не прощённой и ревущей.
 И случай именно тот, чтобы прибежать к тебе в колени,
 И целовать кончики уставших рук,
 Каждую морщинку в губы впечатать, как клавиатуру в бук,
 И вдруг, позволить себе ту самую большую и платоническую…
 А ему давно за тридцать, но не так давно, чтобы умолять принять себя такую вечную и беспечную,
 Если бы дать меру всем трещинам, что склеиваем вечером,
 На коленях у того, кто желает быть незамеченным.