Небесные хроники

Белые вороны

Гой, вы, белые вороны среди чёрных стай!
Что ни шаг, то горше стоны на дороге в рай.
Оттого ли не живучи, что земля не хороша,
Или вас толкает с кручи братьев чёрная душа?

Неприкаянные твари, Божья блажь и благодать.
Вас, отринутых от стаи, где в чести иная стать,
Не за слабость, не в награду, но смертельно, что есть сил,
На потеху и усладу били взмахом чёрных крыл.

Лишь немногих, самых сильных,
Не решалась трогать чернь.
Гасли сами, не по силам,
Когда в спину злая тень.

Что ж, потомки тех пернатых, наших в прошлом чёрных дыр,
Холодом не лучших статуй, стиснув горечь белых крыл,
Тем, кто мёртв «Осанна» пели, но была нехороша
Песня та, ведь отлетела вновь чья-то белая душа…

* * *


Срок жизни

Я границ человеческих даты
извлекаю из дольних подобий,
их с сухими слезами смешиваю
и настаиваю, как снадобье…

Гумилёв Николай Степанович,
замечательный русский поэт,
был расстрелян под некоей Бернгардовкой
тридцати пяти от роду лет.

Мандельштам Осип Эмильевич,
сочинял на обрывках страниц,
а потом в сорок семь как выдохнул,
брызнув кровью закатных зарниц.

Сумму дней исчисляя по копоти,
год за годом, не счистить уже,
я готов поделиться опытом,
как глотать секунды – драже!

Но к чему увеличивать сроки?
Мир жесток, а талант раним,
и добавленных дней жестокость
отрицается им самим.

Оттого и живут «по-соседски»,
поделив в коммуналке клозет,
гениальные малолетки
и пустые хранители лет.

* * *

Эпитафия

Толи цыкнула мать над шалостью
И нахмурилась от усталости,
Толи корень прирос к окончанию,
Толи скрыпнули створы Татьяниновы,
Толи Богу шепнула уродица:
Отче, родинка выпала с Родины!
Но заплакала церковь Мценская,
Над головушкой Вознесенского.
Аве, Оза…

* * *


М.И. Цветаева. 1940 год.
Одна из последних фотографий…

Сколь наши домыслы причастны
К свешённой гибели земной?
Вот правым глазом, взором ясным
Марина воскрешает строй

Беспечной королевы звука.
Она вдали, она над всеми!
Так смотрит девочка из тени
На крепкую мужскую руку.

А левый глаз – беды соринка,
Груз вековый прожитых лет.
Увы, не расточит слезинки
Фотографический портрет.

Уж тень Елабуги припала
К руке злодейской, и злодей,
Взалкал и следует за Ней,
Он приготовил смерти жало.

Два разных глаза, два крыла…

Подуло к полночи прохладой.
Она очнулась и ушла.
Елабуга, будь ты неладна!

Я мог её остановить,
Отнять верёвку, выждать время,
Забыв о том, что русский гений
Свободен быть или не быть.

* * *


Памяти Беллы Ахмадулиной

Говорят, в Каппадокии храмы
Оседают. И каждый год
Прорастают земные курганы.
В отломившийся неба свод.

Неужели в земных сочленениях
Роль подпружная невелика,
И от времени стихотворение
Гибнет так же, как фреска та?

Вознесенский, поэт эпический,
Форм подпружных восславил роль,
Но в рухнувшем Политехническом
Смерть сказала поэту: «Довольно».

Вы же пчёлкою медоносною
Наварили медов тома
И Тарусской обновкой носкою
Отказали смерти в правах!

Вам, нежнейшей, земной черёд
Оседающей Каппадокии
И друзей торопливый уход
Стал намеренно неугоден?

За Андреем, во тьму кромешную
Потянулась Ваша рука,
Пустоту образуя между
Верхом неба и дном стиха.

* * *

1980 - 2010

Тридцать лет его нет и не будет, дела-то серьёзные!
Изменилась страна, нынче совесть – досадный оброк.
Но хрипит его голос и гложит места отдалённые,
Да наводит на всякую тварь дальнобойный курок.

Его нет среди нас, но он тут же, в нюансе суждения.
Пареньком пробежит и споткнётся, поранив висок,
Чтобы кровью раздвинуть пределы стихосложения,
И кричать, из телесной темницы подав голосок.

На Ваганьково ходят и пьют за него люди разные.
Кто к Есенину ходит, а кто просто так, сгоряча.
Тридцать лет продаются у входа цветочки бумажные,
И горит под землёю его неземная свеча.

* * *


О. Мандельштаму

Как лист бумаги подержанной,
брошенный в ноги времени,
бродил Мандельштам поверженный
ночами, не чувствуя бремени.

Детишкам напишет баечку,
иль с Пушкиным в рифме сложится.
Днём – денег только на маечку,
а ночью – пишется, множится!

…окно, просыпаться не хочется,
солнце - стальное лезвие,
полуночное одиночество
полуденного любезнее…

Но надо чинить начала!
Детишек, добрейшее делая,
бросать в стихотворные чаны,
чтоб не превращались в нелюдей.

Он уходил испуганный.
Ему не хватило времени
ночь обратить в пугало
дневного дурного бремени.

* * *


Памяти И. Бродского

Иосиф раскурил заначку, стряхнул неаккуратно пепел
и тронул ящерицу-рифму.

Она казалась неживою, лишь глотка втягивалась мерно
при каждом вздрагивании кожи.

Дела! – сказал себе Иосиф,- Скрипит в уключинах Харона
Трахея рифмы сладкозвучной…

Когда в имениях Хрущёва
О красках рассуждал бульдозер,
И нормой главного закона
Был гнев партийно-всенародный,

Собрал Иосиф всё, что было,
А было Оське двадцать лет.
И фрезеровщика кормило
Сменил на прозвище «поэт».

Но норма главного закона
Была завистливой и жадной.
И фрезеровщики поэту
За тунеядство дали срок.

Стоп!

Тунеядство - выше нормы.
Оно, как воз телеги смрадной,
Парит, и чувствуется лето
Сквозь кучи смерзшийся кусок...

Ах, время - мудрости зело!

От планетарных притяжений,
Кардиограмм сердцебиений,
Не начатых стихотворений
(недолетевших НЛО),

Остался на бумаге росчерк,
Машинописная строка
И дней дождливых облака,
Венеция и остров Мёртвых.

* * *


Максимилиану Волошину

Он жил, как рыцарь из Ламанша,
умом переступая век.
Сегодня бы сказали – мачо,
и благородный человек!

Он расточал земные лиры,
брал женщину на абордаж,
а ночью, нежный, мыл квартиру
и нижний заливал этаж.

Его наукой были горы.
Вершин высокий образец
мирил полуночные споры
и вольнодумия сердец.

Он революцию в России
увидел зрением Христа,
простив насильнику насилье
один из тысяч, может, ста…*

Волошин, habilis умелый,
Ты жив ли, нет ли - знай одно:
Тебе порученное дело
Тобою не довершено!


* Волошин в годы Гражданской войны
   прятал в своём доме раненых,
   попавших в беду людей, белых и красных.

* * *


Смерть Николая Гумилёва

Гумилёва читаю в запой, и не надо вина.
Золотистая речь рассыпается жемчугом моря.
Я, как тварь у источника, фыркаю, жмурю глаза
И на миг забываю, что пью послесловие горя.

Горе входит, как тень, и неспешно ложится у ног.
Оно трогает кожу и лижет случайные мысли.
Как ты мог, Николай Гумилёв,
                эх, гусар Гумилёв,
Накормить эту тварь из златой Николаевской миски?!

…его вывели утром. Был август, и падали звёзды.
Вертухаи зевали, патрон досылая в размер.
Он стрелкам по глазам полоснул огоньком папиросы,
И шепнул что-то смерти на свой, на гусарский манер.

Заворочалось небо, но утром чудес не бывает.
Спохватился старшой: Р-равняйсь, целься в грудь, не жалеть!
Гад последний сказал: "Мало, кто так умирает!"
И рванул за подол присмиревшую барыню Смерть.

* * *