Из намази-наме

           ИЗ  «НАМАЗИ-НАМЕ»
   СКАЗКА  О  ТОМ, КАК  НЕКТО 
СДЕЛАЛСЯ  ВЕЛИКИМ  ПОЭТОМ

     Перевод  с  древневосточного

                I
Тому  прошло  немало  уж  годов,
когда  в  одном  из  Южных  Городов,

где  расцветают  пышные  сады,
полны  арыки  голубой  воды,

где  девы – словно  райские  цветы,
напевы несказанной  красоты,

где  воздух – ароматная  ваниль
случилась  эта  сказочная  быль.

Пришел  дервиш  в  прекрасный  Город  тот.
С  усталого  лица  отер  он  пот

и  устремился, посохом  стуча, 
в  редакцию  журнала  «Юлдузча».

Он  много  приключений  пережил,
терпения  и  мужества  вложил,

но  раздувая  храбрости  запал,
к  литконсультанту,  наконец,  попал.

Слуга  Евтерпы  буркнул: «Ну, дервиш,
чего  расскажешь, чем  нас  удивишь?»

Тут  странник  очи  к  потолку  возвел,
стихами  речь  волшебную  повел.

Прочел  он  рубаи  и  мухаммас 
и  перешел  на  дивный  мусаддас,

а  после  - муссабу  и мусамман 
с  поползновеньем  явным  на  достан. 

В  стихах  его  был  аромат  полей 
и  песни, что  слагает  соловей,

и  образ  пери  в  сказочном  саду, 
и  грусть  кувшинки  белой  на  пруду…

Страж  Каллиопы  сморщил  дряблый  нос 
и, почесав  затылок, произнес:

«Стишки  твои, любезный  мой  бахши,
не  то  чтобы  совсем  не  хороши,

но  нет  в  них  жара  пламенных  идей,
зовущих  к  ярким  подвигам  людей.

Ни  строчки  нет  про  вдохновенный  труд,
все  - лепесточки  да  растленный  пруд!

Сюжеты  губит  серость  общих  мест 
при  бедности  художественных  средств:

не  соблюдаешь  пауз  и  цезур,
не  знаешь  стилистических  фигур.

Вот, например, тебе  знаком  ли  тот 
прием  ГИПЕРБОЛИЧЕСКИХ  ЛИТОТ?

ИЛЛЮЗИЮ  ЭЛИЗИЯ, милок,
в КОЛЛИЗИЮ  АЛЛЮЗИЙ  ты б  облек?

И  как, скажи, издать  нам  твой  Диван,
когда  по  горло  перегружен  план?

Куда, скажи, девать  стишки  твои,
когда  горим  с  изданьем  Навои?

Бумаги  не  хватает  на  иных 
Районных  гениев  и  Областных!

Документация  к  тому  же  где?
Рекомендация  Союза  где?

А  направленье  Махали-то  где?
И  разрешение  Главлита  где?

Учти  все  это, мой  тебе  совет,
 коль  стать  поэтом  пожелал. При-вет!» 

                II
Так, от  надежды  потеряв  ключи,
ушел  изгой  с  порога  «Юлдузчи».

Чтоб  как-нибудь  унять  печаль  свою,
присел  он  на  потертую  скамью.

А  рядом  с  ним  присел  седой  старик.
К  его  душе  своей  душой  приник,

Сочувствием  сочась, сказал: «Сынок!
Скажи, тебе  помочь  бы  чем  я  смог?»

Тут  странник  очи  к  небесам  возвел,
стихами  речь  волшебную  повел.

И  вот  уж  бейтов  сказочный  каскад 
разлил  над  степью  красочный  закат.

По  золотым  пескам  из  дальних  стран 
прошествовал  усталый  караван.

За  дымкой  мнился  светлый  блик  волны 
и  лик  Любимой, словно  лик  луны…

И  вдруг  все  это  как  с  горы  крутой 
обрушилось  сегодняшней  бедой.

Вздохнул  старик: «Я  понял  все, дружок!
Ты  боль  во  мне  уснувшую  разжег!
 
Я  вскоре, видно, сей  покину  свет,
но  все  ж  хочу  тебе  я  дать  совет.

Признаюсь  я  тебе  перед  концом:
я  тоже  был  испорченным  юнцом.

Я  не  играл  ни  в  лянгу, ни  в  войну,
любил я  лишь поэзию  одну.

И  не  найти  бы  на  Парнасе  троп 
без  оттиска  моих  пытливых  стоп!

Но  я, увы, не  покорил  Парнас.
Парнас, как  говорится, - не  про  нас!

На  эту  гору  просто  не  взойдешь.
Он  очень  на  Контору  стал  похож!

Не  миф, как  раз  другого  сорта  он;
«Союз-Парнас»  зовется  гордо  он.

Вокруг  него, куда  ни  кинешь  взор,
литконсультантов  каменный  забор.

Свободный  вход  имеет  только  Член.
Все  остальные -  просто  прах  и  тлен.

Но  все  ж  узнал  я, что  таит  дувал,
(за  ним  разок  я  все  же  побывал).

Уж  как, поверь, я  рвался  в  те  края!
И  что  ж, в  конце  концов, увидел  я?

Там  вдохновенья  дух  давно  погас 
и  не  порхает  там  шалун  Пегас

затихло  ржанье  в  солнечных  лучах,
на  содержанье  стойловом  зачах.

На  нем  гарцует  не  Поэт-Абрек,
его  лупцует  конюх  имярек.

И  как  ни  принуждает  тот  босяк,
Пегас  рождает  разве  что  кизяк.

А  влагу Иппокрены  жалкий  жмот 
как  минералку  в  розлив  продает.

Я  бросился, смятеньем  опален,
туда, где  восседает  Аполлон.

Он  на  Парнасе  Богом  звался  встарь, 
теперь  он – Генеральный  Секретарь.

И  кто  к  нему  захочет  подойти,
так  сто  преград  возникнут  на  пути:

здесь  девять  Муз  на  ставках  секретарш,
и  каждая  являет  свой  кураж;

тут  Секций  и  Отделов  тяжкий  бред 
возводят  пред  тобой  то Зав, то  Пред;

А  там  еще  Правленье  и  Устав!
И я  упал, карабкаться  устав.

Вот  что  скажу  тебе, сынок:  БЕГИ!
От  жути  этой  со  всех  ног  беги!

Запри-ка  сердце  на  замок! Беги!
Пока  совсем  не  изнемог, беги!»

                III
Убийственная  правда  старика
страдальцу  показалась  так  горька!

Ум  погрузился  в  тягостный  туман,
душа  скатилась  в  сумрачный  зиндан,

лицо  омыла  липкая  слеза.
И  он  пошел, куда  глядят  глаза.

Реши  поэт: «Теперь  мне, чай, хана!»
Но  на  пути  попалась  чайхана.

В  отчаянье  присел  он  на  супу 
и  заказал  горячую  шурпу.

А  в  чайхане  полным-полно  гостей,
все  жаждут  плова, песен, новостей.

И  вот  изгоя  нашего  сосед 
решил  привлечь  беднягу  для  бесед

и  в  пиалушку  наливая  чай,
спросил  его  как  будто  невзначай:

«Ты  отчего  печален, о  дервиш?
Как  звать  тебя  и  чем  нас  подивишь?»

«Я – Намази, отверженный  поэт.
Мне больше  в  этом  мире  счастья  нет!»

Он  снова  очи  к  потолку  возвел 
и  снова  речь  волшебную  повел.

Пред  изумленным  слушателем  вдруг 
возник  тюльпанов  ярко-алый  луг,

где  мотыльков  и  пери  хоровод 
взлетал  под  золотистый  небосвод.

Со  всех  сторон, вослед  за  ним  виясь,
волшебная  мелодия  лилась.

Но  тут  внезапно  грянула  беда,
от  рая  не  оставив  и  следа…

Сосед  тогда  промолвил: «Я  не  прочь 
твоей  беде  неслыханной  помочь.

Должно  быть, дорогой, нас  свел  Аллах:
я  компетентен  в  этаких  делах.

Рахматов  я.  Известен  всем  вокруг.
Редактор  «Юлдузчи» - мой  старый  друг.

Он  гость  исконный  нашей  чайханы 
и  чтит  законы  нашей  чайханы.

Так что  ты  слез-то  попусту  не  трать,
а  лучше  дай  своих  стихов  тетрадь.

В  отчаянье  впадать  ты  погоди.
Дня  через  три  ко  мне  ты  приходи!»


                IV
В  назначенное  время  странник  наш 
взлетел  на  лифте  на  седьмой  этаж.
 
Рахматов  усадил  за  дастархан,
шампанского  налил  ему  стакан.

Сказал: «О  Намази! Мой  друг! Поэт!
Ты  будешь  издан, в  том  сомненья  нет!

Три  дня, по  долгу  дружбы  осмелев,
с  редактором  я  бился, словно  лев!

Три  дня  без  устали  вводил  его 
я  в  тонкости  таланта  твоего!

Сначала  он  придирчив  был  и  строг,
потом  пришел  в  неистовый  восторг!

Признал, что  все  другие – дураки,
а  ты – второй  Бабур  и  Рудаки!

Что  счастьем  он  и  гордостью  палим,
раз  может  стать  издателем  твоим!

Но  в  нашей  чайхане  такой  закон,
(ты  с  ним еще, возможно, не  знаком):

Все  чужестранцы, что  стихи  несут      
читателю  на  беспристрастный  суд,

печататься  в   с о а в т о р с т в е   должны 
с  одним  из  аксакалов  чайханы.

И  сколько  я, увы, ни  тратил  сил 
и  как  ни  умолял  и  ни  просил,

редактор  тверд, Аллах  его  прости, 
и  требует  обычай  соблюсти.

Но  для  чего  стихам  твоим  чужак?
Не  понимаю  этого  никак!

Тут  нужно  хитрость  тонкую  найти,
дабы  несправедливость  обойти.

Вот  я  подумал:  мы  с  тобой – друзья
и  скромная  фамилия  моя,

побыв  с  ТВОЕЙ  ФАМИЛИЕЙ  вблизи,
сподобится  святыни, Намази!

Тебе  ведь  это – пара  пустяков 
и  не  убудет  от  твоих  стихов!

Зато  потом, в  изданье  во  втором,
«довесок» мы  втихую  уберем!

И  если  примешь  дружеский  совет,
твой  Сборник  через  м е с я ц    выйдет  в  свет!»

Тут  Намази  издал  смущенья  стон:
«Конечно…Чту  я  чайханы  закон…

Я  это  сам  бы  должен  был  учесть…
Ты  этим, вроде,  оказал  мне  честь…

Иметь  в  соавторах  я  даже  рад 
тебя, мой  уважаемый  собрат…»

                V
Вот  через  месяц  вновь  пришел  поэт,
чтоб  долгожданный  получить  ответ.

Рахматов  усадил  за  дастархан 
и  коньяка  налил  ему  стакан.

И  после  тоста  молвил: «Намази!
Теперь  уж  наше  дело  -  на  мази!

Да  вот  редактор, странный  человек,
что  закудахтал, странный  человек:

он, видите  ли, несколько  смущен
п о р я д к о м   наших  славных  двух  имен!

Мол, «НАМАЗИ, РАХМАТОВ» -  сам  проверь:
не  лезет  строчка  ни  в  какую  дверь!

С  законами  Гармонии  в  связи 
ритмичнее -  «РАХ-МА-ТОВ,  НА-МА-ЗИ»

К  тому  ж  известен, видимо, тебе 
порядок  букв  в  Священном  Алифбе!

Мол, если  ты  воистину  велик,
сомнения  не  омрачат  твой  лик.

Формально  быть  вторым -  какой  тут  стыд?
Любое  место  гений  освятит!

И  авторские  за  тобой  права,
пусть  не  болит  об  этом  голова!

И  как  его  твой  друг  ни  умолял,
чтоб  он  твоих  заслуг  не  умалял,

редактор  тверд, Аллах  его  прости,
и  требует  Гармонию  спасти.

Но  я  клянусь: в  изданье  во  втором
«довесок»  этот  точно  уберем!

Как  примешь  ты  редактора  совет,
через  н е д е л ю   сборник  выйдет  в  свет!

А  нет, - изданье  наше, дорогой,
боюсь,  затянется. На  год -  другой…»

И  вновь  поэт  великий  был  смущен:
«Ты  прав… Я  чту  поэзии  закон…

Я  это  сам  бы  должен  был  учесть…
Должно  быть, смысл  в  твоем  совете  есть…

И  первым  автором  я, в  общем, рад 
считать  тебя, о  мудрый  мой  собрат…».

                VI
И  день  настал, в  который  чайхана 
событием  была  потрясена:

там  был  под  аромат  самсы  воспет
Рахматов – выдающийся  поэт!

На  курпаче  он  гордо  восседал 
и  благосклонно  чучвару  съедал.

Он  мудрым  старцам  подавал  сосет.
Юнцам  писал  записки  в  Горсовет.

И  был  прославлен  он  на  целый  мир 
как  Дорогой  Учитель  и  Шоир!

Наутро  Намази  к  нему  зашел.
Рахматов  время  и  ему  нашел.

Соавтору  кивнул  на  дастархан 
и  пива  предложил  ему  стакан.

Сказал: «С  тебя  мне  получить  не  грех –
Имел  наш  сборник  неплохой  успех!

Но  слышал  я, прошел  такой  хабар,
что, якобы, ты  хочешь  гонорар.

Поверь, тебе  помочь  всегда  я  рад.
Но  у  меня  была  ведь  тьма  затрат!

Я  на  изданье  отдал  много  сил:
подачки  всем  наборщикам  носил;

корректорам, чтоб  зорок  был  их  глаз;
бухгалтерам, чтоб  ведомость  велась;

давал  на  лапу  сменным  мастерам;
таскал  их  бригадиршу  в  ресторан;

а  сколько  взял  завскладом, старый  черт,
чтоб  отпустить  бумагу – высший  сорт!

Немало  обошлась  мне  эта  прыть - 
едва-едва   расходы  лишь  покрыть.

Да  толику  редактору  отдам:
делиться  с  ближним  завещал  Адам!»

Поэт  ответил, губы  подобрав:
«Ты  как  всегда, мой  друг, конечно  прав…

Я  это  сам  бы  должен  был  учесть…
Зачем  мне  деньги»? Ведь  важнее  честь

и  наша  дружба,  дорогой  собрат…
Вовек  мне  не  покрыть  твоих  затрат…»

И  как  бывает  в  сказках  иногда,
поэт  исчез. Внезапно. Без  следа.

Быть  может, в  Поэтической  Стране 
сидит  он  так  же  скромно, в  стороне.

Бормочет  он  про  вешний  цвет  полян,
про  сладостную  боль  любовных  ран,

про  миражи, висящие  вдали,
про  нежную  Зухру  и  про  Лейли…

И  пусть   бормочет, сколько  хватит  сил: 
никто  его  смываться  не  просил!

                VII
Рахматов ждал-пождал  и  перестал.
И  сборник  без  него  переиздал

Под  именем  своим, без  Намази.
Ведь  тот  исчез, Аллах  его  спаси! 

Так  о  «довеске» (помните, небось?),
известное  пророчество  сбылось.

И  как  порой  случается  у  нас,
он  принят  Членом  был  в  Союз-Парнас.

В  поэтике   он  проявил  свой  дар - 
по  Этике  возглавил  семинар.

Да  вот  беда (как  время-то  течет!):
планируется  творческий  отчет

и  кстати  был  бы  на  отчете  том 
рахматовских  газелей  новый  том.

К  тому  Рахматов  сам  давно  готов,
заявку  дал  на  двадцать  пять  листов.

Одним  он  недоволен, что  листы 
все  остаются  до  сих  пор  пусты.

Они  -  вместилище  для  стихотворных  роз.
Но  кто  посадит  розы? Вот  вопрос!

А  в  общем-то  спокоен  он  вполне.
С  достоинством  сидит  он  в  чайхане

величественный  как  степной  орел.
Надеется  на  славы  ореол.

И  он  уверен, что,  в  конце  концов, 
один  из  тех  безропотных  юнцов,

кто  ныне  тщится  вырваться  в  печать, 
дабы  карьеру  Гения  начать, 

упросит  быть  его  своим  Отцом,
своей  души  Доверенным  Лицом.

И  снова  жизнь  по  маслу  потечет
И  вечно  будут  слава  и  почет!

                ***
О  человек! Добьешься  ты  всего,
коль  сам  КУЗНЕЦ  ты  счастья  своего,
а  НАКОВАЛЬНЯ – это  твой  соавтор.
Ты  только  насмерть  не  забей  его!

                Из  моих  архивов 80-х  годов  ХХ  века.



                ТОЛКОВНИК  ВЕТХОТУЗЕМНЫХ   НЕПОНЯТОК

Абрек – обезбашенный  пацан, кому  все  до  фени;
Алифбе – тюркская  Азбука, в  ней  буква «РЕ»  впереди  буквы «НУН»;
аллюзия – намекалка  на  некую  клевую  хохму;
Аполлон –  Босс  ООО «Парнас» (см.);
Бабур, Рудаки –  ветховые  барды-родаки;
бахши –  мастак  авторских  песен;
бейты –  двустишия;
газель –  пэуи-трёп  с  сексуальным  подтекстом;
Генеральный  Секретарь –  здесь:  смотрящий  в  Союз-Парнасе (см), гена;
Горсовет –  предковая  Городская  мэрия, горка, горчица;   
дастан –  долгий  базар  в  рифму;
дастархан –  подстилка  для  полян;
дервиш –  лында-бомж, сливающий  всякий  прикольный  базар;
диван –   калекопея  трёпова;
дувал –  забор, фенса;
Евтерпа –  музячка-душегрыза;
зиндан –  предковый  ШИЗО, глубокая  яма  без  коммунальных  удобств;
Зухра, Лейли – телки (герл-френды) Тахира  и  Меджнуна;
Иппокрена – источник  глюков  у  бардов;
Каллиопа – музячка  конкретная;
кизяк –  навоз  конячий;
курпача – стеганая  подстилка;
Литконсультант – секьюрити-барбос  в  фазендах  Муз (см.) 
литота –  гипербола  навыворот;
лянга –  развлекуха  с   подбросом  мохлатки;
махалля – типа  конкретная  братва   одного  квартала;
Музы –  продюсерки   бардов, ботаников, клоунов;
мухаммас, мусаддас, мусаба, мусамман –  пяти-, шести-, семи- и  восьмистопные  строфы; 
Пегас –  лошак-внедорожник у  тогдашних  поэтов (см.);
пери –  кайфовая  герла  с  крылышками;
Пиала, пиалушка –  мелкая  тара  под  чай  и  водку;
поэт – руноблуд, ямбокрут, виршеплет, бард;
рубаи –  четверостишие  с   рифмовкой    трех  строк;
самса –  печеный  пирожок;
«Союз – Парнас» – СП, бардовый  профсоюз, нынешний  Порнас;
супа –  возвышение  над  полом  для  посадки  гостей;
чайхана –  место  местных  тусовок;
чучвара –  мелкие  пельмешки;
цезура –  род  паузы  в  стихе;
Член –  здесь: виршеплет  с  парнасовой  ксивой;
шоир –  пипловый  рунодел-фуфлогон; 
Элизий – галюнская  вписка;
юлдузча -  звездочка.