Подснежник и Репей. Глава 9. Начальник Европы

                «…Молокососа сопливого,… из которого растили
                известного адвоката, а в перспективе – министра,
                а в самой далёкой перспективе – сами понимаете,
                президента.»
                А. и Б. Стругацкие. «ПНО».

А у Николая, на тайной квартире,
Которую этот «Треплёв»
Снимал у дзюистов в их замкнутом мире,
Событьице произошло.
К нему молодой «человек» заявился
С вопросом: не сможет ли он
Помочь, чтоб в судьбе его штрих прояснился:
Кем был «человек» тот «рождён»?
Мол, «слава про вас, что знаток вы запретных
И скрытных, таинственных дел.
Открыть помогите судьбу двух конкретных,
Но скрытых во мгле душ и тел».
Фамилия, что человек называет,
Совсем не известна ему.
Гозанов сказал, что на память не знает,
Но сходит сейчас к своему
Компьютеру. За загородку заходит,
Закрыв за собой эту дверь,
И свой ментоскоп на беднягу наводит:
«Посмотрим, что это за зверь!»
Ему подозрителен этот молодчик.
Похож на кого-то был он,
Кого-то знакомого. «Вдруг он наводчик?
Откуда он знанье добыл,
Что я, мол, «знаток»?» И своим он прибором
Увидел в душе его знак,
Казавшийся тоже знакомым. И скоро
Он понял, что он за чудак.
Чудак этот был, как две капли, похожим…
Ну да: на него самого!
Но только того, когда был он моложе,
И с волосом чёрным его.
И вспомнил он странный значок ментограммы:
Показывал их Ван Блерком,
Когда описал «Саркофаг» этот самый
И серые «блямбы» при нём.
«Так вот ко мне в лапы кто нынче попался!
Ну надо же, как повезло!
Родной матрикатик задаром достался
Сегодня, Рудольфу на зло!
Сечас зафиксируем мы генокодик –
И он от меня не уйдёт.
Везде разыщу при любой я погоде,
Покуда на свете живёт.
А «блямбочки» эти, как я понимаю,
Ключи к ихним душам ко всем.
И где разыскать их – теперь уж я знаю,
Мне Майка сдалася совсем.
Неплохо бы мне завлядеть матрикатом
И «блямбу» освоить его.
Сподручней работать мне с матричным братом,
Добиться чтобы своего».
Вот так заглотал наш Гозанов «крючочек»,
Принявши того молодца.
Рудольф привязать беглеца к себе хочет –
И Колю «поймал на живца».

Пошёл он в музей, чтобы «блямбы» проверить
(А если удастся – спереть).
Но запертыми оказалися двери
И дверь ему не одолеть.
Пошёл он домой за магическим «ломом» –
Магистр это делать умел,
Уже обучился он этим приёмам,
Сноровку ко взлому имел.
Что двери закрыл Экселенц, понял Коля,
Едва увидав эту дверь.
Чутьё подсказало: не долго на воле
Гулять будет загнанный зверь.
Дымится земля у него под ногами
И он «у виска ощущал
Железо, что держит Быкоцкий руками –
Холодного дула металл».
Он понял, что снова его «обложили».
И он на отчаянный шаг
Решился: идёт к Экселенцу он. Или
Загонит безжалостный враг.
И он, прихватив ментоскоп под одеждой,
Заходит к нему в кабинет
(Ведь пропуск при нём), с этой дикой надеждой,
Что скрытый получит ответ,
Уж раз не дался ему по спецканалу.
И там состоялся за сим
Крутой разговор у Рудольфа с нахалом,
Чему был свидетель Максим.

Радушно Рудольф за столом приподнялся
И вымолвил: «А, Николай!
Давненько не виделись! Что не собрался
Так долго заехать в наш край?
Уже сколько лет, как из командировки,
А не удосужился к нам
Прийти на доклад. И мне, право, не ловко
Азы повторять эти вам:
«Прибывший из командировки, обязан
По службе отчёт написать,
Поскольку уставом, инструкцией связан».
Вам, батенька, это ль не знать?
- Я с вами, Рудольф, говорить не желаю.
- Зачем же тогда ты пришёл?
- Я здесь, в Управленье. И я заявляю:
Устав знаю я хорошо,
Но больше служить я у вас не желаю.
И я не хочу покидать
Кольцо Управленья. Вы сила, я знаю,
Но вы же должны защищать
Закон. А законных у вас оснований,
Насколько известно мне, нет
И выслать меня без моих пожеланий
Нельзя. Вот вам первый ответ.
Второй же ответ мой вам виден наглядно:
Надзор бесполезен за мной
И я избавляюсь всегда беспощадно
От вашей ищейки любой.
- Как от Михаила? – небрежно заметил
Быкоцкий, лицом потемнев.
Гозанов ему на вопрос не ответил
  И еле удерживал гнев.
- Когда я узнал, что в родном Управленье
Мне больше работать нельзя,
То я чуть не спятил, – сказал он с волненьем,
Глазами по Руди скользя.
- Да, нет доказательств про смерть на Кавказе.
Но сам посуди, Николай:
Он так себя вёл, будто кто его сглазил.
И больше, чем знаешь, узнай:
Один только Лермочкин знал на планете
Про твой негативный финал.
Но он ведь не мог рассказать тайны эти…
Или, всё-таки, рассказал?
И даже сказал тебе номер канала,
Который один лишь он знал?...»
Гозанов молчал. Только тень пробежала
По лику – и серым он стал.
Он вдруг показался в себя погружённым.
И телом напрягшись, смотрел
В себя, будто вслушивался напряжённо,
И лоб его вдруг заалел.
Смотрел на него Экселенц равнодушно,
Должно быть, про память он знал,
И знал, почему себя держит натужно,
И меры давно предпринял.
- Ну ладно, – сказал Экселенц Николаю. –
Пускай он тебе всё сказал.
Зачем это сделал он – не понимаю…
И даже мой номер назвал…
Но пусть. Но тогда почему остального
Тебе не сказал Михаил?
Что есть двойников здесь достаточно много,
И в частности – твой у нас был…
(Гозанов не выдержал, дёрнул глазами)
…Тебе Лев Высокин знаком?
- Впервые я слышу.
- Ну вот. А мы сами
Всегда соблюдаем закон.
И что б ты ни думал о тех основаньях,
Они, разумеется, есть.
Так что неизбежно у нас расставанье,
Прошу это, Коля, учесть.
- Я знать не желаю, что это такое.
- А жаль. Это важный вопрос.
- А мне важно, чтоб я остался в покое, –
С усилием он произнёс.
- Ну что ж, гарантирую я: очень скоро
Тебе будет полный покой –
И он показал ему бланк Ревизора,
Подписанный Гены рукой.
- Даю тебе, Коленька, сутки на сборы.
А завтра, вот в этот же час,
Продолжим с тобою мы здесь разговоры.
Явись-ка с вещами как раз,
С которыми ты, видно, не расстаёшься
Ни на Небе, ни на земле.
Надеюсь, за сутки-то ты соберёшься,
А место – есть на корабле».
Гозанов метнул свою молнию взгляда
На бланк, на Рудольфа, как зверь,
Как змей, переполненный каплями яда –
И молча он вышел за дверь.

Как только он вышел, Максим удивлённо
Спросил: «Так зачем вы сейчас
Его отпустили? Ведь определённо
Он скроется снова от нас.
- Теперь он не скроется. Вечером поздно
Приди, с кем покрепче, в Музей.
- Мне? Ночью? В Музей? Экселенц, вы серьёзно?
Что, нет у вас дел поважней?
- Куда уж, как важно. Он ночью нагрянет
Себе «детонатор» забрать.
- Ужель ради «блямбы» он взламывать станет
Музей, чтобы в нём воровать?
И что? Что такое у вас «детонатор»?
Зачем он ему, не пойму?
- Тебе эту тайну раскапывать надо,
Копаясь в дерьме самому?
- Мне?... Нет, мне не надо, и не говорите,
Мне лучше сей тайны не знать.
Но вы-то зачем непременно хотите
Его с «детонатором» взять?
Надеется он, что избегнет «карболки»,
Коль тот «детонатор» возьмёт?
- Затем, «чтобы в корне пресечь кривотолки»,
Как после поэт пропоёт.

Как Руди предвидел, той ночью Гозанов
Вскрыл этот злосчастный Музей.
И «лом» не понадобился хулигану:
Он ключ одолжил у друзей.
Нашёл «детонатор» свой – и «ин флагранти»
Был с ним Экселенцем «накрыт».
Прибавил Рудольф против Коли гарантий,
Чтоб был навсегда он забыт.
Конечно, был взят не без сопротивленья,
Но ведь для того и пришёл
С субаксом своим чемпион Управленья,
Который всё знал хорошо.
И бланком Гозанов тем был «припечатан»,
И быстро доставлен был в порт,
Где был у Рудольфа кораблик припрятан,
Да так, что не сыщет и чёрт.
И на Материк убыл с «волчьим билетом» –
В «карболку», в «химчистку души».
И Вова Высоцкий нам спел и об этом,
Как эти дела хороши:

«…Я судьбы такой не пожелаю и врагу,
Ухожу из спорта я без позы:
Прыгать, как положено я, видно, не могу,
А как не положено – без пользы…
…И ушли корабли, мои братья, мой флот.
Кто чувствительней – брызги сглотнули.
Без меня продолжался великий поход,
На меня ж – парусами махнули.
…И обратно пустил бы команду свою,
Я ведь зла не держу на команду.
Только кажется, нет больше места в строю…»(Высоцкий).

И сделал он экстраполяцию сам,
ПРИДУМАВ, что там за «карболка».
И песню с надрывом пропел эту нам,
Как мучился «братец» Николка:

«…Я живу. Но теперь окружают меня
Звери, волчьих не знавшие кличей.
Это псы, отдалённая наша родня,
Мы их раньше считали добычей.
Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу,
Обнажая гнилые осколки…
А на татуированном кровью снегу
Наша роспись: «Мы больше не волки…»(Высоцкий).

Итак, зарастают травою окопы,
Где Коля Гозанов сидел.
А Лермочкин Миша возглавил Европу,
Про что нам Высоцкий и спел:

«…А гвинеец, Сэм Брук,
Обошёл меня на круг.
А ещё вчера все вокруг
Мне говорили: «Сэм – друг!
Сэм наш гвинейский друг!
Вон, друг-гвинеец, так и прёт,
Всё больше отставанье.
Но я надеюсь, что придёт
Второе мне дыханье…
…Нужен мне такой Брук. Брут!»(Высоцкий).

Была же Европа в полнейшем раздрае.
Лояльность ему сохранил
Лишь только Отдел, что Марго возглавляет,
И то выбиваясь из сил.
Отдел Экономики, брошенный Карлом,
С натугою всё ж завершил
Промышленную революцию с паром –
И нос свой задрать поспешил:
«Волшебную Палочку» рынка он сделал
(В жаргоне науки – ВП).
И к экспериментам готовился смело
На техно-научной тропе.
И первенства требовал в Евроотделе:
Мол, мы – самый главный Отдел,
Поскольку лишь мы доказали на деле,
Кто в деле своём преуспел.
А самый же главный – административный
Отдел, – и бурлил и кипел:
Гайдалов устроить скандал коллективный
В прогрессорской группе успел.
И этот скандал поддержал Генеральный
Инспектор, зажатый в тиски,
Быкоцкий которые сам гениально
Создал, как у классной доски.
И там Ленуалло, и с Виссарионом,
Был тоже Юркольциным снят.
Но Руди – Директор, начальник КОМКОНа, –
Его возвращает назад
С приставкой «И.О.»: чтобы сам Ленуалло
Заявленный опыт провесть
В России успел. И ему не давала
Забота ни пить и ни есть:
Его «Автоклав» (или «попросту, значить,
Самозапиральник»), готов
В частях. И пред ним не простая задача:
В теченье десятка годов
Собрать, подогнать эти части по месту,
«Посадку машины» провесть,
Россию «обхаживать, словно невесту,
Берёгшую женскую честь».
И «значить, ему, пока нумер смер-ртельный»
Готовит, уж не до забав
Административных: Амвросий день цельный
«Обсасывал» свой «Автоклав».
И все «кое-какеры» эти простые
Сплотились вокруг СНС –
«Мамаши Европы». Их дни золотые
Померкли в пределах Небес.
И Анжела Францевна всё выжидала
(А с нею – и весь их отдел):
Как кончит дела ихний страх – Ленуалло,
Который в печёнках сидел.
Тем более, что самому Михаилу
Не хочется к ним применять,
«Как мужу», административную силу.
И лучше ему подождать,
Когда добровольно они согласятся
Признать его власть над собой.
Конца ихним страхам готов он дождаться,
Не хочет «навязывать бой».
И нам в «Чародеях» Стругацкие дали
Понять, как шёл «торг» тяжело:
«Согласна я замуж, чтоб кольца в финале,
Но время ещё не пришло».

«…И получив согласие-уловку,
Он с горечью сказал: «Как я устал
Держать ружьё борьбы на изготовку,
Борясь за ненадёжный пьедестал.
Здесь каждый безответственности полон,
В твоём «ансамбле». И не хочет он
Глаза поднять от мусорного пола
И обозреть всеобщий небосклон.
Устал я от того, что «одеяло
Упрямо каждый тянет на себя»,
Не думая о том, чтоб всем хватало
И никогда соседа не любя.
Вот видишь, и волшебники бывают
В кругу из заколдованных проблем.
Без власти люди в муках погибают,
А власть была бессовестна меж тем.
Устал я от взаимного насилья,
Устал от недоверия во всём,
От рабского и злобного бессилья.
Однако, помни, Анжела, о том,
Что время наше тикает, уходит.
История сквозь время – без конца,
В отличие от нас. И это, вроде,
Понять готовы ваши все сердца».

Он дал ей понять: «Соглашайся, пока я
Иду с уговорами к вам.
А кончится время – то я, дорогая,
Начну выбирать из вас сам.
А кончится время, что тянете ловко,
Чтоб знать, кто жар-птицу достал,
То я пресеку эту вашу уловку
И «кто не успел – опоздал».
Тогда ему «Мама-Европа» – Анжела
(Ведь без Ленуаллы она
Была за отдел) заявила несмело,
Что «…В общем, сознаться должна.
Михайла Владимирович, вы поймите
Нас, грешных: на скользком мы льду.
Поэтому строго вы нас не судите,
Мы сами попали в беду
И скомпрометировались до Проверки.
И наш по незнанию грех,
За что упрекнул Генеральный нас сверху,
И «рыльце в пушку» здесь у всех.
Надежда на то, что властитель Амвросий
Покинул Отдел навсегда,
Закончились странно. И мы только просим:
Ну вы подождите, когда
Закончится эксперимент Ленуалло.
Быкоцкого трудно понять:
Ужель этот бес вам напакостил мало,
Чтоб снова его назначать?
Вот если бы вы…
- Что?
- Гарантию дали
Какую от Материка,
Чтоб люди впоследствии не пострадали,
Здесь жив Ленуалло пока…
- Но не компетентен на переговоры
Об этом я с Материком!
И дел неотложных скопилися горы,
По всей по Европе причём.
- А вы постарайтесь! Ведь вы ж у нас добрый!
И вы пожалейте людей,
Ведь связи с Рудольфом канатам подобны.
И вы ж генератор идей!
Вы – вот что: нам с Материка привезите
«Фантастики» полный набор,
Идеями этими объедините
Всех, кто был поврозь до сих пор.
Давно мы ведь знаем, что вы у нас ловкий,
И помним ваш «Чёрный Тюльпан».
И всем надоели «нуль-транспортировки»
И «энтузазизьма» обман,
Все эти «скачки с понедельника в среду». –
И он улыбнулся в ответ:
- На вас невозможно сердиться! Поеду,
Сказать невозможно вам «нет»!»

И он согласился «привесть ей гарантий» –
Комиссию с Материка,
Чтоб в смене эпох поучаствовать кстати,
Дела здесь проверив слегка.
Отдел покидая, в приёмной он встретил
Юркольцина и с ним прибор
Какой-то в коробочке Миша заметил.
И он догадался: сей вор
Подслушивал, что они там говорили.
Включивши же свой ментоскоп,
Какой все начальники в мозге носили,
«Пощупал у гения лоб».
И молча подумал: «Теперь эти сплетни
Деталями так обрастут,
Что зимним окажется день этот летний.
Ну ладно, пусть сплетни плетут».
Потом посетил он Большой Вычислитель,
Где друг их Гайдалов сидел.
Теперь «Москвича этот бойкий водитель»
Над новой задачей потел.
И с ним пошутив, драгоценный подарок
Он сделал «салаге, мальку»:
Скандал для него был устроен недаром
И вот повезло «пареньку» –
Решение принято Юру назначить
Начальником на Полигон –
«Жених для Росси ты числишься, значить!»
И Юра был тем окрылён.
И Миша сказал, что, мол, время проходит –
И значит, уйдут времена,
Когда «экскременты» с Россией проводят,
Нормальная станет страна.
И как обещал, Михаил убывает,
Чтоб этот вопрос завершить.
И вот в коридоре наш Юра сияет,
Куда вышел, чтоб проводить.
А там поджидал вездесущий Инспектор –
За Мишей он явно следил.
Увидев сиянье в лице, наш протектор
К себе в кабинет заспешил –
Обдумать, что это сияние значит.
А Миша спокойно убыл…
Не на Материк, а другую задачу
Поставил себе Михаил.

Решил посмотреть он хозяйство в натуре –
В Европе своей побывать:
Как будут они в этой древней культуре
«Волшебною Палкой махать».
И за семь годов до скончания века
Он в Грузии сам родился –
Поближе к горам, где тот путь человека
С полвека, как оборвался.
Назвали Володей, в семье Маяковских.
Как только ни звали его
В период его знаменитый, Московский –
Стихи и его самого.
Он был «горлопаном», был «бездарем-горцем»,
Стихи что не может писать,
Потом прозовут его и «мифотворцем»,
Что мифы лишь мог воспевать.
Да, мифы писал он. Но смысл у тех мифов,
Что был между строчек, двойной.
Стихи не понятны тем «гуннам» и «скифам»,
Что правили новой страной.
Вот как, например, воспевал этот гений
Ту роль, что в натуре играл
У нас на Руси Ленуалло, наш Ленин,
Когда он здесь «овеществлял
Бред замысловатый, что им изливался
С конца золотого пера
Шкодливого, чем краснобай занимался»,
Пока не приспела пора –
Тот тезис «вождя всех рабов» знаменитый
О том, что «рабочий народ –
Неграмотный, нищий, голодный, забитый, –
САМ к социализму идёт»:

«…Тысячи раз
одно и то же
Он
      вбивает
в тугой слух,
А назавтра друг в друга вложит
Руки понявших
    двух».
(В.Маяковский. «В.И.Ленин»)

Но главным, конечно, в той командировке
На Землю поездка была
С негласной инспекцией стран по Европе,
Какие идут там дела.
И он «подглядел за ансамблем «Кентавры»»
(Смотри в «Чародея» сюжет).
К войне все готовились: били в литавры,
Чтоб весь заглушить белый свет.
Анжела же ими и руководила.
И вот ей доносят, что он
Её инспектирует! Вот это мило!
Когда же и где он рождён?
Она ж исполняла команды крутые,
Что  ей Ленуалло давал.
И видя дела все её не простые,
Молчком «за колонной стоял».
Что здесь происходит, зачем это надо –
Прекрасно про всё это знал.
Она же смутилась. И молнию взгляда
От Анжела Миша поймал:
«Зачем же вы так? Вы за мной подглядели.
А это же нехорошо.
«Ансамбль» в незаконченном трудится деле
И срок им ещё не пришёл. –
И ей Михаил добродушно ответил:
- Зачем же стыдиться за них?
Приличный «ансамбль», молодёжь. И на свете
Не надо для дела других».
И вывод его – комплимента не хуже:
«В Париже жизнь женщин трудна,
Когда она не продаётся, а служит –
Вот что понимать бы должна».
И он, между прочим, любимую тему
В стихах своих обговорил
И «что хорошо, а что – плохо» «поэму»
Он детскую нам подарил.

А сам, между делом, в Москве повстречался
С Гайдаловым. Этот пострел   
В России родиться уже постарался
И навоеваться успел,
Знакомясь с «невестой – Алёной»-Россией,
Писатель Аркадий Гайдар
( «В девичестве» – Голиков) встретил стихию
«Нультранспортировки», как дар.
И этот мальчишка в шестнадцать годочков
Командовал целым полком.
Но вот повзрослел – и поставил он точку
На детском периоде том.
И стал он писателем. И повстречался
С поэтом, что сказывал речь.
И эту-то встречу засечь постарался
Вязанский (не мог не засечь:
Он был Пролетарский Великий Писатель,
Что создал роман этот – «Мать»).
Он был от Директора здесь наблюдатель,
Но дал он Юркольцину знать
О том, что увидел, а так же услышал.
И тот моментально смекнул,
Что хочет Россию отдать этот Миша
Гайдалову! И повернул
С ног на голову, сочинив для Европы
Коварно-обидную весть,
Что Лермочкин хочет в Московию топать –
Столицу свою перенесть.
А сам про себя Генеральный подумал:
«Ну, этому-то не бывать!
Россия – моя! Но, конечно, без шума
Её мне не завоевать.
Но я же не зря обещал Ленуалле,
«Перчатку под ноги швырнув»,
Создать те «мечтанья о социдеале
В рабочих, их в жизнь окунув!»
А Миша в тридцатом году «лёг на дуло
Виском» – и в означенный миг
Лиловая вспышка из дула сверкнула –
И убыл он на Материк.

Юркольцин свои напрягает все силы,
Держа в поле зрения всех,
Кто в деле заинтересованы были –
Кроит шулерской свой успех.
Вот в двадцать четвёртом году Ленуалло
На Небо вернулся с Земли.
Чуть жив был. «На лбу же три шишки сияло» –
Недаром те битвы прошли.
В году двадцать пятом (от Гения тайно!)
Быкоцкий на Землю пришёл,
Опять на Кавказ. Может, это случайно –
Причин я тому не нашёл.
(Ведь «лагерь Быкоцкого» – Рома и Миша,
Рудольф, да и Горбиков сам, –
Весь из региона Кавказского вышел,
Он «ближе», видать, к Нбесам.)
И вот, когда Лермочкин прибыл на место
И принял его Материк,
Инспектору стало об этом известно:
Имел штаб-квартиру старик.
Поскольку писал я, что этот «Тригорин»
На «Нину» свой глаз положил
(Антоша задал режиссёрам всем горя:
Россию назвать так решил);
Поскольку Европа-«Аркадина» «Браво!»
Кричала за шулерский ход,
Постольку решил, что имеет он право –
И вот он в Россию идёт.
И он в тридцать первом году на Урале,
Как Ельцин Борис, родился.
Пока осмотрелся «мальчонка» вначале,
Тот бой мировой начался.
Увидя, что битву с его матрикатом
Победой Роман завершит,
Он шлёт в штаб-квартиру своим чертенятам
Шифровку: пускай сообщит
Дежурный агент, как у них поживает
«Убитый» его же рукой
Гозанов? И пусть заодно он узнает:
Настрой забияки какой?

На Материке ж, у Портовых «бараков»,
Где он карантин проходил,
Жил Коля Гозанов, пил пиво, ел раков –
Ну, в общем, не плохо он жил.
А дело всё в том, что тот бланк без печати,
А с подписью только одной,
Отсрочку даёт от «карболки». И кстати,
Об этом знал Коля давно.
Печати не требуют лишь для «свободных»,
Которых «спихнут со скалы»
В ту «пропасть», где грешников много голодных
И шансы где выжить малы
(Читайте у Гоголя). А состоящим
На службе – судья господин,
За грех твой ответит пред вышестоящим,
Тебя ж он осудит один.
Поскольку Гозанов был не из Эзопов
И есть у него договор,
То он на него и сослался. И скопом
Таких отвели за забор.
Поскольку ж его господин – Генеральный
Инспектор, то дали ему
Отдельную комнатку в домике дальнем,
Где Коля зажил, как в Крыму.
Узнав это всё, негодяй Генеральный
Шифровку послал, чтобы он
Был выслан к нему, в этот «сектор наш дальний».
И Коля в Москве был рождён
(Чтоб не было сложностей с дальней пропиской),
С задачей: Россию стеречь
Ему от врагов, чтоб уменьшились риски
И чтоб «блины комом не печь».
И он родился Березовским Борисом,
И начал здесь жить-поживать.
И жизненный путь его будет описан –
«Ни бросить года, ни продать».