Кали-юга

Запутавшись в кулисах-небесах,
Где каждый опирался на своё,
Богиня Кали стрелки на часах
Столкнула вместе точками над ё.

И, потирая выпуклость на лбу,
Я чувствовал, как  некий побратим
Мне предложил фамильную игру:
Плюс-минус, победим - не победим.

Я мог бы отшутиться и уйти,
И каждый бы остался при своих…
Но сдуру принял правила игры -
Пусть выживет один из нас двоих.

Потом я долго спорил о цене,
Мой побратим - моё второе я.
И то, что отрастало на спине,
Напоминало мне лишь два горба.

А он, всё прилипал к моим ногам,
Тащил на рельсы с криками «Банзай»,
Пока я что-то блеял по слогам,
Нас переехал сказочный трамвай.


И, соскребая часть себя со шпал,
На ощупь, как ребёнок в темноте,
Казалось мне, что я всего лишь спал,
Взрываясь пустотою в пустоте.

Трамвай ушел, и ночь оболгалась
На перекрестке с тусклым фонарём.
А злая тень, та, что за мной гналась,
Не здешним обожгла нашатырём.

И, пробуя держаться на двоих,
Я  рельсы поднимая на дыбы,
Как проездной, сжимая каждый  стих,
В беспамятстве шептал: «Мы не рабы».

И ангелы кричали в разнобой
В преддверье неминуемой беды,
Шурупом с ультраправою резьбой,
Я перся в инфралевые пласты.

И, выставив беспёрое крыло,
Я, пятясь боком, стал атаковать,
А Кали-юга скалила лицо,
Улыбкой  прикрывая волчью пасть.


И пить за здравье больше я не мог,
Но, все-таки, хлебал за упокой,
Покуда некий позабытый БОГ,
Не оборвал священный мой запой.

И он сказал: «Спокойно, господа,
Не гоже,  кувыркаться вам в грязи».
Я возражал: «Ведь здесь у нас дела»,
Он улыбался:  «Ну, давай, пошли».

И я с похмелья путал полюса,
И требовал спасительный наркоз,
И свой язык я не отгрыз едва,
Когда слова летели под откос.

И, выбив дверь в обратно пустотой, 
Я различал в ней каждую деталь,
Покуда не блеснула надо мной
Оккама -  нержавеющая сталь.

И в кость вошло алмазное сверло,
И  стрелки вмиг застыли на нолях,
Но чудо, всё-таки, произошло,
И перья отрастали на глазах.

И то, что было раньше, часть меня,
Летело вниз, как сброшенный балласт,
Мой мозг топил смолу, но иногда
Он  тоже мог почувствовать контраст.

Он  пыльную  кулису теребил,
И из-под века вылезло бревно,
А тот же БОГ на выбор предложил
В себе найти священное зерно.

Он мне твердил: «Ты пожелай врагам,
То, что хотел  бы пожелать себе»,
Но мой духовный беженец Адам,
Валялся где-то там, на самом дне.

Он говорил, что смерти вовсе нет,
Что Сатья-юга, лучшая из юг,
И что эпоха тридцати монет -
Пристанище безумцев и ворюг.

Покуда весь не сжег  адреналин,
Был полубогом получеловек.
Он говорил: «Да не судите», блин,
«И не судимы будите вовек»,

Он утверждал, есть шансы у людей,
Что мы напрасно плачем и скорбим,
И что в итоге будет всё о’кей,
И тот, кто любит, тот всегда любим.

И я Его слова сжимал в руке,
И буквы прожигали мне ладонь,
И то, что напророчил я себе,
Всё сжег Его божественный огонь.

И некая серебряная нить
Чуть слышно прозвенела нотой до.
Хотелось пить, всего лишь только пить…
Не вспоминая никому и ничего.

Я возвращался цел и невредим,
И все трамваи прятались в депо,
И мирно спал  фамильный побратим,
И  Кали-юга морщила  лицо.