Под серым небом

Дождь лил и лил, конца не зная,
людей тоскливо заставляя,
в домах теплом камина наслаждаться.
Под вечер книгу муж возьмет.
Жена под лампой шить усевшись,
заплатки детям на штанах пришьет.
А дети смотрят лишь в окно,
на то,
как ручейки сбегают по стеклу,
и ждут, когда же бабушка их позовет,
попробовать из яблок сделанную пастилу.
Но вот средь серых туч,
Пробился, наконец,
тот долгожданный солнца яркий луч.
Холодную тумана пелену пронзил,
дома, природу озарил. 

Дом находился на окраине,
в заросшем пальмами, бамбуковом саду.
Он был огромного размера,
как будто замок князя из Брно.
При входе в линию построились колоны,
поддерживая открытую террасу над которой,
склонились с крыши головы коней.
Кругом пестрили витражи,
и пахло розами, цветущими вдоль мраморных ступенек,
удары башенных часов вводили всех в оцепененье.
Хозяин дома был профессор и хирург,
достопочтенный мистер Рурк,
прославившийся в мире тем,
что орган, вырастив в пробирке,
больному вшил его затем.
Он выгнал слуг, садовников, дворецких,
и больше никогда, здесь не устраивал тех вечеров прекрасных светских,
которыми так славился его старинный род.
Ходили слухи, что жена
его прекрасная Люсиль,
от рук злодея умерла,
когда он был в отъезде,
в какой-то маленькой стране
 на хирургическом международном съезде.
И говорили так же, что с ума,
сошел он ровно в тот же миг,
как только душу отдала
она в безмолвный божий мир.
Теперь ни с кем он не общался,
не выходил и за порог.
Еду под утро привозил,
седой старик на дряхлой гужевой повозке,
 которому давал он денег впрок. 

Сверкала молния, был шквальный ветер, лился дождь,
а по дороге вымокший до нитки,
высокий юноша куда-то шел.
Он приостановился у калитки,
рукой дрожащей, прут ее схватил,
и сам того не ожидая,
облокотившись
 вдруг ее открыл.
В больших округлых окнах,
танцуя, светили свечек огоньки,
а через шум дождя, что бил по крыше над порогом,
звучала музыка Верди.

Дверь оказалось не закрыта,
и юноша сначала постучав, вошел.

По длинным коридорам, меж доспехов и картин,
он шел сквозь полумрак наощупь,
туда, где мелодично звучал старинный клавесин.
И вот просторный зал
с высоким, украшенным лепниной, потолком
и посреди него обеденным столом,
по стенам в нем развешаны картины,
а из камина раздалось тресканье углей.
Здесь на жаккардовом диване
лежала девушка в прозрачной шелковой пижаме.
Она была как труп бледна,
а по лицу, рукам и телу
тянулись розовые, тоненькие швы.
Ее грудь медленно сжималась
и от дыханья снова поднималась.

Наш юноша стоял над ней и тяжело дышал,
не понимая,
ведь впредь таких людей он не видал.

Он прошептал.
- Куда я все-таки попал.

Сверкнула молния, раздался гром.
В дверях был силуэт мужчины,
который яростно сжимал в руках винтовку,
с озлобленной и сумасшедшей миной.
Его, увидев, закричал наш юноша,
и с места пулей побежал,
но вот беда,
ногою зацепился вдруг об стол,
и пролетев три метра,
ударился виском об пол.

Юноша проснулся, в кровати теплой поутру,
восходу солнца улыбнулся
и, потянувшись, удивился
сверкающему в комнате, золоту и серебру.
Напротив, в кресле, покачиваясь взад вперед,
закинув ногу на ногу, сидел
хозяин, мистер Рурк
и, протирая ствол винтовки,
на юношу сурово он глядел.
- Зачем пришел ты в этот дом – сказал хозяин
– ведь слышал ты, что в нем, гостям совсем не рады.
- Я заблудился в том лесу, попал под дождь и бурю.
Я долго шел
уж заплетались ноги,
сюда случайно я забрел….
Ужасно я устал в дороге.
- Как звать тебя? –
Хозяин не убирал руки с ружья.
- Меня зовут Тюран.
И вечно я в пути.
- И что ты хочешь здесь найти?
- Не знаю… - ответил юноша и голову склонил.
Хозяин в сторону ружье отставил,
встал и прошел по комнате туда-сюда.
Добавил.
- Ты путник, и не знаешь, куда твой путь лежит?
Без всякой цели ты стираешь в дороге сапоги.
Куда же все-таки тебя несут твои измученные ноги?
- Все это верно… нет конца моей дороге.
Любовь свою когда-то потерял.
О, где я только не бывал…,
но всюду я ее лишь вспоминал.            
- Ха-ха – хозяин усмехаясь, вышел в дверь
– ты юн и глуп, пошли со мной скорей.
Тюран вскочил с постели,
схватил рубаху, вмиг надел
и тут же вышел вслед за Рурком,
которой быстро вниз по лестнице сбежал,
и юноше оттуда рукой взволнованно махал.

Они стояли у кровати,
на ней лежала дева та, что видел юноша вчера.
Она лежала без одежды,
по телу те же розовые швы,
а руки, ноги, щеки, как у покойника бледны.   
- Она жива? – растерянно Тюран промолвил.
- О, да! Она жива.
Но так она и не открыла свои прекрасные глаза.
Не знаю я теперь, что делать.
Я создал, ее сам.
Я вырастил кусками тело
и видишь – он указал на швы
– я сам все это пришивал.
И бьётся в теле сердце, и кровь течет по венам в ней,
но разбудить ее не удается,
не знаю длиться это много дней.
Я думал, может быть очнется,
быть может, сердце плохо бьется,
быть может, в мозг кровь не течет.
Но все работает прекрасно,
и мне по-прежнему не ясно,
что сделано не так.
Тюран смотрел на девушку с восторгом.
Был поражен ее тончайшей красотой,
какой не видел он с тех пор,
как год назад покинул дом родной.

И вот Тюран и Рурк в гостиной, сидели в месте у камина.
Бурбон, в бокалах их играл,
а патефон старинный, рояля звуки издавал.
- Давно я, честно говоря – сказал хозяин, трубку закурив
– не принимал гостей тут у себя,
но знаешь.
У меня, кроме Люсиль, что создал я,
нет больше никого.
А ей я отдал все.
Ведь раньше я любил ее.
Но вот теперь не знаю….
Потратил годы, чтоб создать жены, тот облик.
Не смог в себе заткнуть, тот мерзкий сердца отклик,
который ел меня всегда, что не был я с ней рядом,
ведь мог ее спасти тогда,
и мысль об этом стала для меня, навечно адом.
Ну а сейчас…
Сейчас, я стар….
Ты знаешь…
Я создавал ее частями,
и все в нее вложил.
Все то, что сильно в ней тогда любил
– он на мгновенье замолчал, и глядя на портрет Люсиль,
он глубоко в душе рыдал….

И вот сказал
- она могла стать идеалом… 
но так она и не очнулась.
Не знаю видно не судьба,
возможно, тут бессилен я.    
(пауза)
Тюран глотнул бурбона и сказал.
- Ее в тот день я потерял,
и было это как во сне.
Не помню, что произошло,
очнулся, будто я во мгле.

ТЮРАН

В тот день туман лежал вокруг,
а пенье птицы, тонкий голос,
пронзал глухую тишину.
Листва истлела под ногами.
Шагнул, вода, асфальт, песок.
И лишь одно воспоминание,
что время вышло, близок срок.
Но что за срок? И что за время?
Прослыл в беспамятстве пустом.
Вокруг меня одни деревья,
но вижу вдалеке,
танцуя, искриться праздный огонек.
Туман становиться плотнее,
пропала птица, тишина.
Огонь исчез, настала тьма.
Недолго думая направился в ту сторону,
где видел яркий огонёк.
Кусты царапали мне руки,
в ботинках хлюпала вода.
Старался не сходить с асфальта.
Дорога выведет меня.
Дорога кончилась у дома.
Кругом по-прежнему сплошная тьма.
Я постучал, но нет ответа.
Еще сильнее постучал.
Ответа нету, тишина.
Подергал ручку… заперта.
Я опустился на порог,
в карманы руки, весь продрог.

И вот еще одно воспоминание
я помню, что-то потерял,
но что и где не представлял.
Сидел не делал ничего,
во тьме не сыщешь никого,
идти куда-то наугад,
во мрак и холод, глупый шаг.
Но все же шаг и я пошел,
идей толковых не нашел….
Дороги нету под ногами,
ботинки едут по грязи,
и все тут поросло кустами,
тропинку хоть бы мне найти.
Отчаянье залезло в душу,
я потерялся! Где же я!
Туман и холод… нет меня….
Она предстала предо мной,
и тут я вспомнил, что я потерял,
лежал в грязи я под листвой,
и в мыслях я ее обнял.
Ее прекрасные глаза,
ее фигура, стиль, уста.
А без нее настала тьма.
И вот тот срок в одну неделю.
Когда склонившись у постели,
в надежде, руку я ее сжимал.
Теперь лежал я под листвой,
моменты жизни с ней я представлял.
Она лежал будто бы со мною,
и, улыбнувшись,
к груди колени я поджал.
Так пролежал я три недели,
не знаю, кто меня поднял.
Проснулся утром я в постели,
и в комнату, где женский голос был
скорее побежал.
Казалось это не со мною,
казалось это страшный сон.
Казалось в комнате напротив,
ее услышу нежный тон.
Но это было все со мною,
и это был не страшный сон,
и никогда я не услышу,
ее столь сладкий нежный тон.

ПОД СЕРЫМ НЕБОМ

С тех пор ушел я навсегда оттуда,
ведь образ там ее преследовал меня повсюду.

Они так просидели до самого утра.
Под утра петухи запели,
часы на башне зазвенели,
старик приехал на повозке,
вещей, продуктов, привезя.

Тюран хозяина застал, склонившегося к рукам Люсиль,
тот что-то причитал,
и слезы с щёк своих глотал.
Ну, а она как труп лежала,
и глаз своих по-прежнему не открывала.
- Быть может, способ все же есть, что бы Люсиль нам разбудить
– промолвил Рурк 
- ее лишь можно оживить, тогда,
  когда в ее груди живое сердце будет биться.
Не то, что выращено мной,
а то, что нам дано природой.
И вот недели шли. А Рурк,
прославленный хирург,
учил искусству сердца пересадке,
Тюрана, который каждый шаг,
записывал в свой тетрадке.
Он быстро схватывал и даже через месяц сам,
сердца пересадил двум маленьким свиньям.    
И как-то днем,
хозяин на плечо Тюрану руку положил,
и с гордостью собой, он радостно проговорил
– сегодня в ночь все это совершим.

Часы ударили двенадцать.
Лежала дева на столе,
а рядом с ней лежал хозяин.
Тюран стоял весь бледный, весь в поту,
а мысли в голове сплелись в одну
- «Я не смогу».
Надрез на теле девушке он сделал,
и сердце старое достал,
как не хотел он сердце это,
хозяину взамен пересадить,
но тот сурово настоял,
что больше незачем ему на свете этом жить.
Достал Тюран живое сердце Рурка,
который умер в тот же миг,
а мир так никогда и не узнал,
об участи великого хирурга.
И это сердце юноша вложил в грудь девушке
и начал шить,
сосредоточено, что б ни чего не упустить,
тетрадку нервно он листал,
читая все, что в ней он записал.
И вот все было сделано.
Не знал Тюран, поможет это,
с лица быстрее маску белую содрал
и обессилено к ногам Люсиль упал.
Она лишь тяжело дышала,
и глаз по-прежнему не открывала,
к конечностям кровь приливала,
и тело стало розоветь.
Он сделал все, что было в его силах,
что даже мудрецы в могилах
 его невправе попрекнуть.
К ней медленно склонился,
губами губ ее коснулся,
и сердце учащённо в ней забилось.
А этот день Тюран запомнил навсегда,
ведь этим днем Люсиль, открыла все-таки глаза.