Чапа

І
Прилуки – пристань средь лугов, там счастье бродит тихим шагом,
Где в небесах бывает брешь и радость льется водопадом.
Открыв врата семи цветов, в желаньях можно заблудиться.
Здесь детства быль и отчий дом, любовь, которой не напиться.
Там, на Удайских зеркалах, на лунной скатерти сребленной
Падучих звезд блестят шелка и воздух ночью опоенный
Хмелит рассудок от тиши, лишь магия отдельных звуков –
То шепчут тихо камыши мистерии блужденья духов.
Студеным утром неба даль лазурью выкрасит пол мира,
Сырою дымкой чертит край рассвет полоскою белила.
Шумит, проснувшись, городок, еще не гул, а позеванье,
Да наливается Восток в малиновое восклицанье.
В расплавленных алмазах луж ноябрь творит свою работу.
Он превращает изумруд в сухую тленья позолоту.
Заворожит орнамент дня, задует, пробудившись, ветер.
Зовет пожить звезда огня – миг созерцанья вековечить.
Пусть городок наш невелик, тая в себе героев славу,
Но в нем прекрасен каждый штрих, каждый квартал стоит по праву.
Меняет что-то нашу жизнь, устоев вековеча профиль.
Сюжет мудрен, он все же миг, похожий сутью вновь на осень.

II
В одном из местных магазинов директором был славный муж.
Среди людей не слыл павлином: умен, хозяйственен и дюж.
С войны носил между плечами он огнестрельную печать.
Мгновенье стало меж мирами, чтоб будущего не искать.
А в память о судьбе достойной Андреевским стал магазин.
Торговля шла чрез годы бойко, да время вставило свой клин.
За нерентабельность закрыли, но рядом, в полтора квартала
Андреевский родился рынок – Гермеса дело процветало.
Вы не судите меня строго за упущение сюжета:
Был еще рядом «Рынок хитрый» - часть «перестройного момента».
Там было много разговоров, а еще больше суеты,
Да все остыло с приговором – ни денег нет, ни срамоты.
Но как гласит мудреность книжки: всему на все есть в мире толк.
Взрослеют юные мальчишки, дай Бог чужой им внять урок.
Срамить историю – пустое, для мудрости там сыщешь весть.
С времен стирается былое, даже поруганная честь.

III
Уж стыд утра порушил рынок, торопит сторожа просонок.
Залежный чесанув затылок, обход последний для домолвок.
Кто скорбным возгласом сиротским у врат подкидышем скулит,
Да в ожидании расплаты мир детским взглядом пепелит?
И белый отблеск молока в коморке грел собачью душу.
Добра узорная волна нахлынула базара сушу.
А за походочку смешную прозвали Чапою щенка.
Любимица торговых рядов полнила тощие бока.
К тому ж, породою спаниели, не зря потомство наделило.
Хозяйски отнеслася к делу – усердно ночью сторожила
И всех приблуд дворняжей шайки гнала с участка, но тайком,
Куда-то тихо исчезала, но возвращалася потом.
Приметно брюхо округлилось, потуг пришла пора терпеть,
Но что-то страшное случилось – щенков внутри встречает смерть.
Почти что неживую Чапу торговка семечек взяла,
Свой скудный заработок в плату, в спасенье докторам дала.
В семье ее одни раздоры, копейка не в залеже там.
Болезни детворы да ссоры в хмелю удушливы зятьям.
Смахнув слезу полынной скорбью, отдавшись чувству и судьбе
Спасла собачью бедну душу не дав торжествовать беде.
С тех пор они и неразлучны, но только ночь владенья мерит,
Вновь возвращается собака – в сторожевую клятву верит.
Приходит в полночь к магазину за полтора квартала рядом
И долго, скуля, смотрит в окна каким-то непонятным взглядом,
Как будто узнает родные, полузабытые видения,
Лишь изредка, в луну завоет, может моля небес прощенья.
Свершилось чудо с той поры: базар преображаться стал.
Нашлись средсва у тех, кто скупо копейку у носка держал.
Дал Бог здоворья и торговке, доныне семечки отменны.
Внучата в здравии, зятья не издают и слова скверны.
Стал даже воздух здесь свободней, как будто святостью насытясь
Андрей чудит рукой Господней, раздаривая счастья милость.

IV
Утихнет суета базара, владычит вечера ли мука,
Протянет эхом от вокзала к нам тепловозным гудным звуком.
И чья-то клинопись на лицах, с туманной глубины зеркал
Чрез сон, как чтиво, возвратится, кто свое дело возрождал.
Как перекличкой домовых, лай разлетается на ветках,
А у ворот уже сидит базарная, с рожденья, девка.