Нацрат - Илит. Глава 23 из поэмы Лея

В Израиле есть город Назарет,
Библейский город,
Здесь живут арабы.
Века промчались по горам окрестным,
Сдвигая с места каменные глыбы,
Меняя русла речек и ручьёв
И наполняя землю новым смыслом,
Всегда иным, чем прежний, обречённый
Свидетель тех неведомых времён,
Когда седые предки Иисуса
Пасли овец и коз на зимних склонах.
Здесь улицы историею дышат.
Туристы мчатся к Храму,
Что вознёс
Свою главу над ближними садами.
От Храма вниз – торговые ряды
Бегут, бегут по лестницам упругим -
Уменьшенная копия базара,
Влекущего гостей Иерусалима.
Сам Назарет застрял меж временами,
Он выдержан в колониальном стиле.
Постройки девятнадцатого века
К себе под бок пускают неохотно
Сегодняшних красавцев из бетона,
Стекла и пластика.
Усталый Назарет
Живёт своей загадочною славой.
И вечным беспокойством трёх больниц –
Французской, итальянской и английской.
Здесь отмечают пышно Рождество,
Ведь многие арабы – христиане.
Горят в витринах праздничные ёлки,
Под каждой отдыхает Санта-Клаус,
В наряде красном
И с мешком заплечным.
Струится колокольный перезвон
По улицам,
И лёгкие монашки
Несутся вдаль по улицам пустынным –
То вниз, то вверх. в декабрьской суете.
А рядом с Назаретом, под горой,
Вознёсся к небесам совсем иной.
От старины навек сбежавший город.
Живут в нём ашкеназские евреи,
Чьи предки обитали раньше в Праге,
В Варшаве, даже, может быть, в Берлине,
Иль в Жмеринке, затерянной на карте,
Иль в близком мне по духу Букурешти,
Откуда клан Маргулисов по свету
Печально и поспешно расселился
В предчувствии вселенской катастрофы –
Двадцатый век был веком потрясений.
О. милый город, лёгкий и воздушный,
По имени Нацрат –Илит!
Сегодня
Я удивлён.
Я медленно брожу
По улицам твоим.
И всё – по нраву.
Здесь обитает радостный народ,
Талантливый и в творчестве, и в жизни.
Как много нынче съехалось сюда
Поэтов, музыкантов и артистов!
Еврейский дар – он всюду дар небесный,
И школа музыкальная -  не просто
Учебный центр,
А центр культурной славы.
Ах, вам поставить Моцарта слабо?
Нет, вовсе не слабо, но интересно,
И необычно.
И сулит высоты
Всех творческих возможностей и взлётов.
Мой друг Борис,
Альтист из струнной группы,
Рассказывал:
- За оперу взялись мы,
За вечную мечту  «Волшебной флейты».
Солистов пригласили из столицы,
Приехали из Хайфы музыканты,
А дирижёр, конечно, тель-авивский.
Три дня аншлага,
Три мгновенья счастья.
Я на спектакль примчался из Афулы,
Нарядный, возбуждённый, восхищённый.
По улицам Нацрат- Илита в дымке
Летел на музыкальных крыльях Моцарт,
И в зале, переполненном и пылком,
Он пробегал по зрительским рядам,
Он был красив.
Весенний, тонкий, лёгкий,
Хотя стоял декабрь,
И стыли лужи
От зимнего жестокого дождя.
Как много в этом мире меломанов!
С большим трудом нашёл своё я место,
И сел.
А музыка звучала,
Мажорная.
Великий композитор
Хотел расцветить лица нежным смехом.
И люди улыбались,
И сгоняли
Морщинки с лиц,
Соседям подпевая.
А женщина, что примостилась слева,
Вдруг на меня взглянула и сказала,
Как будто в шутку:
- Маска, я вас знаю!
Я на неё смотрел в недоуменье.
Она была седая,
В чёрном платье,
С жемчужной нитью на груди,
И в кольцах,
Горевших изумрудным ярким блеском.
- Простите, - я сказал, -
Плохая память.
Где мы встречались с вами, подскажите?
- А мы нигде ни разу не встречались, -
И женщина зашлась в игривом смехе, -
Но всё же посмотрите на меня.
Я посмотрел.
И вздрогнул,
И по сердцу
Ударило безумное смятенье.
- Вы Лана?,
- Нет, мой милый, я не Лана,
Откуда бы, скажите, у еврейки
Могло вдруг оказаться это имя?
Нет, нет, мой милый, я совсем не Лана!
- А там, в Ташкенте?
Женщина замялась:
- О, там была не я!
- А кто же? Странно!
Вы шли с портфелем - девочка из школы,
И между нами искра пробежала.
- Вы фантазёр, такой, как все поэты!
Кого вы ищите?
- Ищу?
Наверно, Лею.
Она мне много лет ночами снится.
- Я Лея! – тихо женщина сказала.
И наступила тишина.
Оркестр
Сквозь тишину умолк на полуноте,
И арией солистка захлебнулась,
И мальчик, подошедший ниоткуда,
Шепнул мне тихо:
- Выпейте воды!
Она сидела слева,
Я касался
Её руки рукою онемелой
И всё не мог понять, что это Лея,
Та самая,
Которую искал
Всю жизнь,
Искал,
Печалясь и страдая,
Скитаясь горько  по пустым дорогам –
От Брацлава до Моршина и Омска,
Та Лея, что всегда меня манила
Неведомой улыбкой, блеском глаз,
Та Лея, что светло во сне являлась
И нежно говорила:
- Я твоя!
Неужто эта старая еврейка,
Седая,
В украшеньях неумелых,
С такими безнадёжными речами –
Она, моя таинственная Лея?
Я затаился,
Я молчал,  и ждал.
А женщина, приблизившись, сказала:
- Не сомневайтесь, мы давно знакомы,
Мы две души еврейских,
Две печали.
И вдруг я осознал, что это правда.
- Вы были в Брацлаве?
- Конечно же! Конечно!
- И по Ташкенту бегали ребёнком?
И огорчались в Вене
- О, конечно!
Я ощущал её земную близость
И задыхался от любви и муки.
- А, может быть, ваш раньше звали Лолой?
Какой невероятный вариант!
- Невероятный, но вполне возможный.
- Вы Лола?
- Так меня когда-то звали.
- И значит...?
- Мы встречались в Бекабаде.
- Таджичка?
- Да, таджичка из Ганчи.
                Р.Маргулис