Год рождения двадцать второй. Былинка

 Год рождения – двадцать второй…»

Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя».

Уже мало их, мальчишек 41-го, подправлявших свой год рождения, чтобы на фронт пустили. Уже нет их отцов, сполна отдавших себя Отечеству. Все малочисленней стайки ветеранов в День Победы. Времена меняются, страна изменилась, «ценности» … лишь память, Светлая Память о днях Их Славы, Их юности да скупые слезы по невозвратимому ушли в Историю. В историю жизни, страны, Чести, свободы нашей.
Память. Это неистравимое чувство сопереживания тех грозных лет, полных высоты духа – все мелкое, как шелуха, отпало, в чистоте сияет Их Подвиг. Но не о подвигах они тогда мыслили – о близких, о земле своей поруганной сапогом вражеским, о вере в справедливое. Духом они вознеслись тогда, в долге своем пред Отечеством. С Честью!

А ведь и страшно было, как всем смертным, но не убоялись, превозмогли, трудом воинским перетерли все, перетерпели, наши Победители. И донесли нам со свободой и примером стойкости своей – Память. Как надо. Не было сомнения в них! Наш же долг эту Память живой сохранить – не Им, не Им, но нам. Чтоб честь предметней была, чтоб без колебаний знали, как поступить, если, не дай Бог!

 

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

О, времена самозабвенья,

О, дух неведенья и тьмы…

Победе, равной пораженью,

Как дети, радуемся мы.

 

А я ведь помню, как когда-то

Старухи плакали навзрыд,

Свой вспоминая 45-й…

Не дай нам Бог таких обид.

 

Всё то же головокруженье

У генералов и юнцов…

В победах, равных пораженью

Не позабыть бы кровь отцов.

Михаил Аникин, СПб

 

Победа – это в первую очередь победа над собой, слабостью своей внутренней, человеческой. А превозмогшему себя – враг не страшен.
И не надо Им ничего уже, кроме памяти о тех, вечно молодых, положивших душу и жизнь свою за Отечество, за нас. Ибо безпамятство – страшно. Увянут чувства, станем безразлично-тепленькими, корой душа покроется, - быть беде. Повторится. Чтоб в горниле переплавку души пройти, ржа чтоб отпала. Не дай Бог!

Когда-нибудь, я знаю, это будет, и руки у кого-нибудь дойдут, и выстроят такое зданье люди, не выстоят, верней, а возведут. В нем будет все: все имена Героев и полной Славы кавалеры все сойдут на мрамор, золотые, строем, в непозабытой воинской красе. Там будут сотни, тысячи портретов! Комдивы Севастополя, Дуги, над картою, с биноклем, у лафетов, папахи, полушубки, сапоги… Пусть этот блеск червонится парадом, но правды не убавит этот блеск: там Сталинград зовется Сталинградом, герои там и Тула, и Смоленск. Пусть, кто войдет, почувствует зависимость! От Родины, от русского всего. Там посредине – наш генералиссимус и маршалы великие его. Советские Ермоловы, Тучковы – никто там не останется в тени. В молчании спокойны и суровы, к потомству будут вопрошать они. Феликс Чуев †1999.
День Победы – День Чести нашей. И ведь ощущаем его не столько в поверженном враге, сколько в духовном единстве живых и павших – вечно живых в памяти нашей.
Познали цену истинную. Познали ценности истинные. Уповая на Веру, все от себя отдав. Нет им сраму.
Вечная Слава и Честь!
С Днем Победы, светлым и радостным первым днем Мира!
Сердечная благодарность Вам от нас, потомков.

В.Н.

 9 мая XXI века

 

БАЛЛАДА О ТРЕХ ПРОЦЕНТАХ

Жил на свете бухгалтер Леснихин от державных забот вдалеке, в старом доме, на улочке тихой, в незаметном своем городке. Был он робок, со всеми приветлив, был не молод – виски с сединой, и под именем ставил в анкете: год рождения – двадцать второй. Жил он просто: вставал спозаранку, ровно в восемь – в конторе не гость – он с коротенькой орденской планкой пиджачишко свой вешал на гвоздь. В нарукавники синего цвета он привычно влезал всякий раз, и высчитывал точно проценты, и сводил аккуратно баланс… Но однажды с рябой киноленты, полыхающей с белой стены, он услышал о страшных процентах – трех процентах, пришедших с войны. А с экрана – наотмашь по нервам – голос все уточнял, как живой: «Год рождения – двадцать первый, год рождения – двадцать второй. Год рожденья…» То цепко, то зыбко цифра билась, впивалась в висок: «Три процента? Нет-нет, здесь ошибка…» (Он ведь знал в арифметике толк.) Одиноко над стареньким фото – тридцать три позабытых лица, - вновь и вновь вспоминая кого-то, он всю ночь просидел до конца. Ваня, Миша и Лева Коврыжин – весь десятый… Но билось в виске – если я в этом крошеве выжил, значит, вы… Неужели вы все?.. Он не верил: здесь явно ошибка. Он исправит, найдет ее сам. Он звонил и расспрашивал хрипло, слал запросы по всем адресам. Но безжалостно, непоправимо приходил за ответом ответ: Миша Волков – у Старого Крыма, под Моздоком – Иван Пересвет, Лев Коврыжин – 20 марта, за Дунаем, к исходу войны… Ничего не исправил бухгалтер, лишь добавил себе седины…

В городке, неприметном и тихом, с полинявшей на солнце листвой, проживает бухгалтер Леснихин. Вы, возможно, встречали его. Он живет в двух кварталах от центра, в старом доме над сонной рекой. Он из тех, он из тех трех процентов: год рождения – двадцать второй. Александр Ковалев.

Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» писал: «Я убежден – время не имеет власти над величием всего, что мы пережили в войну. Человек, переживший однажды большие испытания и победивший, будет всю жизнь потом черпать силы в этой Победе. Оглядываясь назад, мы всегда будем помнить тех, кто не щадил себя для победы над врагом нашей Родины».

 

Когда это будет, не знаю,

В краю белоногих берез

Победу девятого мая

Отпразднуют люди без слез.

 

Поднимут старинные марши

Армейские трубы страны,

И выедет к армии маршал,

Не видевший этой войны.

 

И мне не додуматься даже,

Какой там ударит салют,

Какие там сказки расскажут

И песни какие споют.

 

Но мы-то доподлинно знаем:

Нам знать довелось на роду,

Что было девятого мая

С утра в сорок пятом году.

Сергей Орлов †1977

 

Вот мы и дожили до времени, танкист и поэт Орлов с обожженным кипящей броней лицом, когда лишь горсточка ветеранов топчется на почетной трибуне у мавзолея. Конечно, будет и парад, и знаменитые марши заставят колыхаться воздух, и цветы, и армейские сто грамм, и все по программе… Только исчезнет, испарится та взрывающая легкие радость, которую ощутили вы, победители, в том далеком мае сорок пятого, когда смерть осталась позади, а впереди – наисчастливейшая, несмотря на ранения, и долгая-долгая жизнь…

Разве мог кто-нибудь из вас представить, что так и останутся в лесах и на обочинах дорог таблички над могилами друзей, где вы огрызком химического карандаша выводили имена погибших – чтобы потом знали, кого кладут в братскую могилу? Целые дивизии остались там, где сражались и полегли в окопах. И только недоумки-мальчишки будут играть в футбол вашими черепами, да «черные следопыты» разбрасывать вокруг ваши кости за ненадобностью в поисках оружия на продажу. Вы не заслужили даже братской могилы, хотя у кремлевской стены власти поставили памятник Неизвестному Солдату. Один – миллионам погибших за Родину и брошенных догнивать там, где их застала смерть.

Простите, отцы и деды! Простите нас за безпамятство и отсутствие воли, чтобы захоронить вас с честью! Теперь мы знаем, что у большинства из вас даже «капсулы смерти» не было, а у кого была – давно истлела бумажка в пластмассовом стаканчике. Только поэтому в СССР стало непостижимо огромное число вас – «без вести пропавших», а вдовы и матери не дождались не только весточки от сына, но даже крохотной пенсии за утрату кормильца. Недолго побыли они на войне. Их подвиг в одном умещается дне. На тихой реке у песчаных плесо’в врага задержали на восемь часов. Зарыли их в ста от окопа шагах. Дубок в изголовье. Березка в ногах. Живые клялись возвратиться сюда, когда от России отхлынет беда. Но скоро следы их метель замела. «Пропали без вести», - отписка пришла. В тех яростных го’дах, в тех днях боевых их нет среди мертвых и нет средь живых. Их хочет отныне на все времена без вести пропавшими числить война… Безвестье, закрой свою хищную пасть, отвага и стойкость не могут пропасть. Их подвиг солдатский ничем не заместь. Победа – их слава, их вечная весть. Виктор Кочетков. На всем умеет экономить наше могучее государство. А теперь еще в освобожденных вами от фашизма странах начинают выкорчевывать ваши могилы…

 

Нет звезды на солдатской могиле.

Даже холмика нет и креста.

Подожгли. Уничтожили. Срыли.

Пустота. Пустота. Пустота.

 

Их в солдатской цепи убивали.

Приходилось и в танке гореть…

Жизнь давно у героев отняли,

а теперь даже отняли смерть.

 

Ах, в сраженьях так не было страшно.

Разве страшно друзей вызволять?

На земле вы погибли не нашей

и чужими убиты опять.

 

Догорает простая ограда

над могилами наших ребят.

Как случилось, что совесть и правда

в этом огненном вихре горят?

 

Ни имен. Ни былого погоста.

Только ложь. Только мрак. Только дым.

Ах, по трупам пройти – это просто.

Только надо ли это живым?

 

Их обида все глубже и глубже.

Кто-то молча пройдет стороной…

И скорбят их воскресшие души

о душе, о погибшей, земной.

Николай Добронравов

 

Но если мы не знаем ваших имен, то Господь знает каждого, и каждый из вас получил от Него по заслугам за отданную молодую жизнь. Но совесть и неисправимый долг перед вами требует и от нас молиться за ваши души. Простите, солдаты! Спите с миром. Сегодня ваш праздник – День Великой Победы.

 

ПАРАД ПОБЕДЫ

Тот голос хриплый, окрылённый,

и грозный маршал на коне,

и ты, народ непокорённый,

в весеннем сне являлись мне.

 

Июнь был влажным и зеленым,

и в искрах тёплого дождя

оно казалось измождённым,

лицо безсменного вождя.

 

Он не смотрел как триумфатор.

Он с виду старый был солдат:

полковник, что теперь за штатом?

«слуга царю, отец солдатам»? –

о, нет!.. А всё же некий фатум

таил его усталый взгляд.

 

Штандарты, алые знамёна,

фронтов неумолимый шаг.

О, как он смотрит напяжённо

на эту сталь, на этот прах

 

чужих полотнищ: древком долу

как их швыряют от бедра –

как к богоравному престолу

иль в пасть священного костра –

 

к стене Кремля!.. И в этом жесте,

небрежном, рыцарском – не месть:

брезгливость, воля, чувство чести –

Отчизны царственная честь!

 

А он спокойного вниманья

исполнен – вместо торжества.

Недвижный в дождевом тумане

и на ликующем, экране

приметный, может быть, едва.

 

Он не сказал тогда ни слова –

как и положено тому,

кто глянет ясно и сурово

с небес в зияющую тьму

 

своей, столь одинокой, смерти,

своей, уже чужой, страны…

И он мне чудится, поверьте,

невозвратившимся с войны.

Татьяна Глушкова †2001