Раскаты частных салютов...

Раскаты частных салютов
в ночах Новогоднего цикла,
подчёркивают тишину абсолютную
счастья убитых -
забытых,
присутствующих памятью личной
о них
моей
над шумихой жизни столичной...

Вижу движение милых теней
в орнаментах всенациональных,
гениально,
всерегионально
сотворённых
из неразворованного
воздуха
и оголённых (там, где холодно)
древесных ветвей,
затаивших вешние
восхождения
дум самых нежных
всех ставших почвой в заскорузлых от продирания
сквозь твердь земную, сквозь смерть в твердь небесную,
воскресную повсеместно -
волей продырявленных гвоздями дланей -
корней
связанности отчаянья всемирного братства всех человеческих одиночеств
с одиночеством Одного -
вижу Его.

В юго-восточном
своём Казахстане,
думая о Гефсимании -
помню всех, так же весело, как ныне живущие, справлявших - Голгофой начинённое - Рождество
и сквозь шум времени моего,
мембраной приговорённого заранее к определённому неотменно распаду темени,
озвучиваю глубину тишины немолчной, упраздняющей принадлежность к тому или иному стану,
на подчёркивающем её повсеместно-окрестно-надкрестно небосклоне неспящем,
язвимом дешёвыми восторгами фейерверков за звёздами не следящих,
разлитую нежность всех поколений былых и грядущих ловлю
глазами
павших и ещё не рождённых -
ими,
(что имя?)
как иными
заставал - застану,
то же самое,
что сейчас люблю -
существующий в духе, неустанно
шелестящем страницами негласной всечеловеческой памяти -
мраком данного света,
вечно сквозящего
неутихающим,
несгорающим
ветром
настоящего
по орбитам вылепливанья корнями притяжения взоров
раненных неземным простором
к знакам Зодиака,
глядящим на замусоренную облатками размалёванного, не до конца сгоревшего картона землю
с укором.

По барабанным перепонкам бьёт буйство преходящей плоти
артиллерийским хором мира пира во время чумы,
но внемлю
губам, вышептывающим из тьмы
сладость словотворческого
риска
в атмосфере косноязычия общества, озабоченного
персональными наполненностями каждой
отдельной миски,
заражённой
недуховной жаждой.

На фоне сиренево-багрового отлива,
придымленного снизу серой верой
в скверы скверны,
самоё себя,
не любя жрущей -
хороводят времён и стран мои Эвридики,
воспевают их мои Орфеи
красиво -
моих любимых пиитов голосами,
корневой системой сущими в кроне
моего стихотворчества.

В храме
на крови,
шелестит влюблённо
Вселенский оркестр
музыкальной сферы
смерти неимущей,
обживший,
как консерватории
стены,
вне тленных
аудиторий
мои -
милостью Божьей певчие -
вены
и я испытывая бесценный
восторг, одухотворённой
памятью воздуха самого человеческой
речи -
осознаю, каким благом
привечен,
каким флагом
увенчан,
какой отвагой
путь
мой
неземной
отмечен -
сквозь наземную жуть.

И большего счастья
мне не надо
и я делюсь им
со всеми, кто Богом самим
храним
от несчастья
называть поэтических почерков
надпочвенный рост -
порчей
бумаги.

Это я на вид 
слишком прост,
ибо вне преходящих обид -
одет в тайны бытия
незримые для света,
ослепляющего барахольным порохом
нерукотворную планету,
но, как и подобает присягнувшему на верность бессмертным корням поэту -
знаю, где базарная толпа,
где семья,
что имеет цену
пены
существующей недолго,
что дорого
вне рангов
земных
и века -
нестираемостью времени пензой,
как переживающий поэта
стих
безвозмездно-невозбранный,
данный
силой неземной,
ломающей земных оценок
жалкие весы.

Моя
тропа -
в ком-то, где-то:
Иорданом,
Гангом,
Янцзы,
Сеной,
Темзой,
Изонцо,
Волгой,
Невой,
Вяткой, Илеком,
Или
летом -
обернувшаяся Лета,
шепчущая плеском
волн в блеске
солнца
о любви,
смеющейся над ожиданиями
конца света,
переворачивающей без усилий
корабли
насилий
земли.