65

Я помню, как столетья многие назад,
Народ свободный и гостеприимный,
Отстраивал на свой славянский лад,
Просторы Русской, в будущем, равнины.

Я видел, как за киевский престол,
Сек брата брат, от крови стервенея,
Как идолов Перуна на сокол,
Рубил Владимир, веры старой не жалея.

Дышал я гарью русских городов,
Стонавших под кочевнической плетью,
Внимал рыданию отчаявшихся вдов,
Склонившихся над телом мертвым в клети.

Я был гоним в монгольский, душный плен,
Вернуться в край родной мечтал украдкой,
И замерзал в степи, без покаяния, мой тлен,
Стрелой пронзённый, в бег, под левую лопатку.

Я помню на Угре наш ратный стан,
Двухвековой отстёганный нуждою,
Когда хвалёный, луноликий, хан,
С позором уклонялся боя.

Я мерил золото Казанское в карман,
Свинцовым подчивался крымским угощеньем,
В Сибири разрисованный шаман,
Обряд вершил над мною жертвоприношенья.

Петровы верфи на Неве постиг,
Конфуз и взятие Азова, и Полтаву,
Бородино – французский острый штык,
Покрыл меня курганной, вечной славой.

Я оставлял Москву, бессилье хоронил,
Потом за кружкой с голытьбой кабацкой,
В морозном декабре расстрелян был,
За убеждение на площади Сенатской.

Я видел Пушкина и Лермонтова смерть,
Что грех таить, желал и жаждал это,
Вложил Дантесу в руку пистолет и твердь,
Чтоб на повал уставшего поэта.

Под Севастополем, когда уже не в мочь,
Я кровью охлаждал стволы орудий,
«Авроры» выстрел носового в ночь,
Рассек на пополам меня без судий.

Я штурмовал и строил Перекоп,
Стрелял в себя же, резал, как скотину,
Одной чекист, другой рукою поп,
Благословляли в Соловки и на чужбину.

Меня пускали сотнями в «расход».
Апостолы достойные Иуды,
Многострадальный православный род,
Сыны твои твоей, на страже, славы будут.

Я кровь впитал, что пролил мой отец и дед,
Уста устали за печатями молчанья,
Пусть память поколений, как обет,
Хранят потомки – гордости преданья.