Дедушка Брамлеус

Синий мягкий свет ночных плафонов лился с потолка, едва освещая пустой коридор, куда через полуприкрытые белые двери больничных палат время от времени проникали слабые стоны и бормотание спящих. Длинный коридор, похожий на тупик. No Exit.
   Как неотвратимая судьба, как лезвие бритвы, что ждет тебя за углом, как мчащийся и неуправляемый поезд без машиниста и последние метры, отделяющие его от страшной катастрофы.
   Ты помнишь это.
   Он вспомнил, что подобная надпись есть в залах кинотеатров, правда она зеленого цвета, и в ней отсутствует отрицание.
   Психологические трюки... Светофор и халат хирурга, это для того, чтобы успокаивать. Зеленый цвет возвращает к природе.
   Стоны и вскрики спящих химическим безпробудным сном, беззубые впадины ртов в темноте кроватей. Затхлый запах старой одежды и немытого постельного белья.
   Кажется, что здесь, в этих стенах изо дня в день созревали и оживали картины Мунка.
   "Крик"
   Крик птицы, попавшей в силок. Она бестолково трепыхается изо всех сил, но вряд ли осознает и понимает, что с ней происходит. Здесь то же самое.
   И я ими окружен. Вокруг меня море пойманных птиц, и их крики невыносимы порою.
   Никак не могу привыкнуть к местному птичьему раю.
   
   
   Может быть поэтому я не могу долго заснуть, и все брожу по корридору взад-вперед, курю одну за одной сигарету, и жду когда наступит знакомый долгожданный момент, и сон нахлынет на меня теплыми волнами, и окутает голову туманной дымкой. Честно признаться, не знаю, что лучше. Каждое утро похоже на новое рождение. Мучительное.
   Словно воскресаешь вновь и вновь.
   Это ужасно.
   И то, что я вижу каждую ночь один и тот же сон, меня уже почти не пугает.
   
   Мне снится, что я нахожусь глубоко под землей.
   Станции метро, протянувшиеся в бесконечность.. поезда, которые лишь удаляют меня от моего города, везде нарочно запутанные схемы линий и ложных станций, эскалаторы и чужие лица и...неработающие телефоны, проглатывающие последнюю монетку...
   И нужно кому-то позвонить и сказать, что я здесь, что я живой, что я только потерял дорогу назад.
   
   Он добросовестно отстоял длинную очередь к окошку, получил горсть разноцветных таблеток, и зажав их в руке, отошел в сторону. Две зеленых, желтая и белая.
   Лучше даже не думать, что это, и от чего оно временно излечивает.
   Однажды его начали кормить страшной мерзостью, от которой руки и ноги сводило каменной судорогой, а изо рта постоянно текла слюна, что сопровождалось целой гаммой адских мук во всем теле. Тогда ему отказывались верить на слово, и опытная бывалая медсестра каждый раз заставляла его унизительно глотать маленькую розовую таблетку, заглядывая после в рот, и проверяя, не спрятал ли он ее под язык, чтобы потом улучив свободную минуту, избавиться от нее и выплюнуть в унитаз.
   
   "Истинное величие начинается с осознания собственного ничтожества"
   Вот тебе доказательство сложнейшей парадоксальной теоремы, над которой бьются величайшие умы. Им тоже не избежать сетей.
   Именно тогда он понял, что у него есть шанс выжить, потому что страдание, душевное или физическое, всего лишь вопрос, требующий неотлагательного ответа.
   Скользящий на волне боли, очищенной от ложных элементов окружающей действительности, он уже был далеко отсюда.
   
   
   Край вселенной меридианами разлинованный, как школьная тетрадь с бесконечным количеством пустых страниц, хотя, я надеюсь, среди них есть одна, в которой объясняется и оправдывается необходимость моего пребывания здесь, на дне колодца, куда я время от времени заглядываю с тоской. Брошенный вниз камень с гулким ударом достигает земли, и эхо бьется о стены... я слышу, как из моей груди вырывается наружу сумасшедший смех усталого и обреченного странника, лишенного всякой надежды найти на дне, меж гнилых и фосфоресцирующих бревен сруба, в качающейся темной воде, отражение синего неба.
   Край вселенной, не о тебе ли рассказывали песни волшебных птиц во тьме зачарованного сада? Туда ли направлялись стаи пегасов, белоснежными крыльями отделяющими ночь от света дня?
   Я разбил песочные часы о камень, освободив время из стеклянной клетки...больше не собираюсь с грустью следить, как утекает песок из одного резервуара в другой. Мне трудно признаться, что сего дня я убил время. Буду ждать, когда снова прилетят пегасы. Тогда я оседлаю одного из них, того, у которого между глаз, во лбу, сияет звездою карбункул. Деревья больше не говорят с ветром, пронизывающим меня до костей, и птицы перестали петь. Слышны лишь взмахи крыльев в небе, это верный знак...
   
   Одноэтажные прямоугольные корпусы лечебницы, расбросанные у подножия горы, напоминали собой части какого-то гигантского конструктора. По периметру протянулась стена с колючей проволокой, какую обычно используют в тюрьмах, а внутри этого закрытого пространства расположился райский оазис с зеленью кипарисов и экзотических деревьев, расцветающих красными бутонами.
   
   
   
   Но присутствовало и нечто другое, на что он обратил внимание сразу, как только первый раз вышел на солнечный свет из мрака закрытого отделения в сопровождении своего бескрылого ангела- врача. Нечто, наполненное зловещим смыслом. И оно теперь смеялось над ним, обнажая гнилые зубы покосившихся могильных плит.
   Вид на старое еврейское кладбище, которое пристроилось по соседству через дорогу, в нескольких метрах от каменной ограды.
   Вдалеке переливалось и сияло утренними бликами солнца Средиземное море.
   
   Шел день за днем, и постепенно он стал привыкать к реальности, его окружающей.
   Даже кладбище напротив стало приобретать привычный вид и какое-то символическое философское значение.
   Встречаясь в столовой или во время дневных прогулок с другими больными, он начал потихоньку втягиваться в беседы, которые начинались на скамейках, и ему это нравилось.
   Разговоры о таблетках и их побочных эффектах, душевные воспоминания из жизни за оградой, обсуждались в кругу больных с явным интересом. Это были самые нормальные пациенты из местных старожилов, которых он про себя стал называть "постояльцами".
   Их вполне устраивало собственное положение, и они уже смирились с ним, и не желали большего от жизни. Он внутренне не мог их в этом осуждать, но и не желал стать до конца на их сторону.
   Но были здесь еще два вида людей.
   Одни вызывали в нем глубокое, почти животное отвращение. Вымаливающие у него окурок сигареты,- а если их у него не оказывалось, то подбирающие его из мусорных урн, - ковыляющие по дорожкам больничного парка со странной походкой, они разговаривали с невидимым собеседником; и слова, что зачастую вырывались из бормочущего беззубого рта, уже почти не походили на человеческую речь.
   Другие пробуждали в его душе невыносимое страдание, от которого сердце его было готово разорваться на части.
   Таким был Леничка.
   
   Когда я впервые увидел это добрейшее безобидное существо, похожее на испуганного зайца, который потерял маму-зайчиху и весь дрожит от страха, как осиновый лист, мне стало так невыносимо грустно, что я совсем позабыл о себе, и своем тяжелом камне, засевшем в груди. Безысходность, и ощущение человека, замурованного в башне смерти,
   отошли на второй план, трансформировались в тотальное переживание. Оно приближалось к состраданию, но не было им, ибо полностью было лишено источника, и его носителя. И так было всякий раз, когда я заговаривал с ним.
   Я продолжал меняться. Где-то глубоко внутри я уже тогда понимал, что Леничка неслучайно явился на эту землю, и что моя встреча с ним наверно тоже имела какой-то неведомый смысл.
   
   Время здесь идет так медленно, что я его почти не замечаю. Дни складываются не в часы, а чудовищно растянутые минуты, и поэтому кажется, что все, что происходит вокруг является нелепой выдумкой, картиной сюрреалиста, которая вот уже в который раз снится обыкновенному маляру, который естественно испытывает во сне легкое недомогание.
   Мой тихий сосед по комнате примерно также действует на меня, каждые пять минут оглашая стены больничной палаты нечленораздельным воплем. Мне почему-то кажется, что это слово своим происхождением обязано Каббале. Сейчас он сидит на уголке кровати, и смотрит на пол, но не пройдет и минуты, как я услышу его магическое древнеарамейское заклинание. Ну вот опять .......НААРАМЕЙААГУ!!!!!!!!!!!!! ............
   Эти стены впитали в себя его крики, словно губка. И на них наверно повсюду невидимые каббалистические знаки.
   
   КЕТЕР. Венец творения.
   КАТАР. Паровоз.
   Огнедышащий котел паровоза, демон танцующий в языках пламени, и о возрадуйтесь пассажиры поезда, ибо грядет день исцеления!
   Крутятся колеса, вращаются, и ничто не может остановить неуправляемую машину......
   
   Но кажется есть что-то, и за это что-то можно ухватиться, как за соломинку.
   
   Однажды мне рассказали про одного врача. В один день он сидел у себя в кабинете и записывал в свою тетрадь историю болезни своего пациента. В кабинет вошел кто-то из врачебного персонала, и увидел, что строка из букв под рукой пишущего постепенно превратилась в тонкую линию. Так осцилограф показывает ровную прямую, когда останавливается последнее биение сердца. Так останавливается последнее движение мысли.
   Будда шел к этому всю жизнь, и достиг просветления. Врач же сошел с ума, потому что не желал этого.
   
   
   
   
   
   С тех пор прошло много лет. Леничку перевели в другую больницу, и я больше его никогда не видел.
   Говорят, что чудес не бывает. Я вернулся в этот безумный безумный мир нормальным человеком.
   Осталась во мне только какая-то тупая боль, и время от времени я испытываю желание прийти туда, просто чтобы сесть на скамейку и бездумно смотреть на клумбы с фиолетовыми чашечками цветов, а потом пройти по прохладной тени стройных кипарисов, что тянутся темно-зелеными верхушками к бесконечно- синим небесам.
   И когда я встречаю своего друга, я в который раз прошу его:
   "Расскажи мне эту историю про дедушку Брамлеуса".
   Мой друг не сердится, потому что знает, что я уже давно собираюсь написать об этом рассказ, и что в этой фантастической истории для меня есть нечто важное.
   Что, я и сам до сих пор не знаю.
   И когда он начинает рассказывать, я слушаю его так внимательно, словно боюсь пропустить хотя бы одно слово.
   Он говорит о том, как Леничка просил его передавать записки дедушке Брамлеусу, объясняя, что только он, мой друг, может это сделать. (В действительности, дедушка Брамлеус был ирреальным персонажем, существующем в больном воображении Ленички, или же он был так далеко на небесах, что практически делало его ангелом или святым). И каждый раз, встречая моего друга, Леничка спрашивал его, получил ли дедушка его записку(маленький клочок бумаги, исцарапанный карандашом).
   "Я передал дедушке твое письмо"- отвечал мой друг.
   Проходили дни, а может недели, и наставало время, когда Леничка снова обращался к нему с вопросом "ответил ли ему наконец дедушка".
   ...и солнца луч пробивался сквозь кроны кипарисов, отбрасывающих прохладную тень на уставшее тело земли. Медленно покачивались чашечки фиолетовых цветов, и тихо звенели, как колокола в день на воскресение...
   И тогда мой друг говорил Леничке: "Дедушка Брамлеус сказал, что все будет хорошо".