Георгиевское

Все о душе славянской воду льют. Я слушаю, глотая смысл без соли. Во рту горит все тот же привкус боли. Тут заново в церквях псалмы поют, архиерей с кадилом на амвоне – при электричестве и микрофоне.
 А паства шелестит за ним губами: О Боже, прОсти! – Оставайся с нами! – рожденными в тени плакучих ив, что отвернулись, ветви опустив.
Впотьмах идем, по кадыки в трясине, разветривая благостную весть, а ложь дрожит иудой на осине – с креста библейских истин не донесть! – Что заповеди? – золотые слитки - все с примесью чужого лития –  и смерть как передышка бытия, подшитого сермяжно белой ниткой. Давным-давно славянский архетип попал в полынь тоски, что кур в ощип: Жизнь – ноль! Всё на тот свет! – Все силы – фронту! Ну, вот покажет солнце горизонту свой яркий апельсиновый восход, который по усам – ни капли в рот! И заново сквозь стыд и униженье – нам не достичь побед  непротивленьем насилию и злу, мы слишком грубы – любовь губами исцеляет губы!  Зачем же в храмы стаями тащить? – Чтоб всех собрать и глубже разобщить.
Прижми молитвы к огнестрельным ранам – затянется само, само пройдет, загоится, затерпнет, заживет! – Надежды – овцам, праведность – баранам!
Я спрятался внутри себя – вовне... Земля – и та отталкивает взглядом – сближает небо сладко-райским ядом – пареньем облаков в прозрачном сне, созвездий позолоченной воронкой,  картонною раскрашенной иконкой, живым Победоносцем на коне.