Случай на Ленинградском фронте

На эту непростую  тему меня настроило
замечательное  стихотворение Александра Кропачева
«Рассказ блокадницы» http://www.stihi.ru/2012/10/23/6414 ,
за что Александру огромное спасибо!




Санёк восьмилетку закончил не шатко - не валко.
Но крёстный устроил стажёром в автобусный парк.
Уже через месяц он лихо справлялся с баранкой…
Уже  через год автопарк наделил коммуналкой…
Война подкатила как поезд на полных парах.

*

Призвали по осени. Сам напросился, поскольку
терпеть это всё изнутри уже не было сил.
Последнею каплей была похоронка на Кольку,
и Колькин отец по ночам за стеною скулил.

Санька, как и многих,сначала пихнули в пехоту.
Их дважды гоняли на бойню как стадо коров.
Но кто-то из штаба его перевёл в автороту.
Видать, не хватало на фронте тогда шоферОв.

Сначала возил по частям особиста - майора.
Нарвались на мину, и бравый майор был убит.
А сам он очнулся  в обнимку с деталью мотора,
и думал, что с этой «деталью» в штрафбат загремит.

Но всё обошлось, потому что приказ по Ленфронту:
на Ладоге «зимник » наладить для автоколонн.
И вместо суда ему дали полуторатонку.
Ведь город голодный так ждал от страны этих тонн.

*

Мать пишет: «Санёк, ты уж там не совайся под пули»
Но вовсе не пулю считают здесь главным врагом.
Вчера перед носом две А-шки под воду нырнули.
Они шли с одеждой, - ещё хорошо, не с зерном!

Стоять не положено. Быстро нельзя – раскачаешь.
Вот так и ползёшь при дистанции в пять корпусов.
Глазами на небо ( невольно разрыв сокращаешь),
и молишься, чтобы господь не послал «юнкерсОв»

Осиновский пост. Водогрейка. Опять по моторам.
По твёрдой земле, только немец шарашит по ней.
Кладбищенский город ведёт по своим коридорам.
Вёрст пять до разгрузки, но Ладоги это длинней.

Пугает не взрыв, а летящей болванки распевка.
Колонной нельзя, - каждый сам норовит проскочить.
На этом отрезке со ржавым названием Ржевка
увидел Санёк то, что вряд ли ему позабыть.

*

Из чёрных развалин, что утром ещё были домом,
дождавшись затишья, на снег друг за другом, гуськом
шли крысы. Не шли, а бежали. Ведомы
крысиным начальником - рыжим большим пасюком.

У Сани, о крысах всё знавшего не понаслышке
(в барачное детство его с ними было хлопот),
мальчишечья мысль: «Намотаю хвосты на покрышки.
Штук пять или шесть. Может десять, ну если свезёт»

Он  свой грузовик повернул на крысиную стаю.
Но тут же на тормоз, - то в небе завыло опять.
Пасюк оглянулся, «пехоту» свою озирая,
как будто давая команду: пока переждать!

И вот за секунду… до кульминации свиста
так ясно и страшно, как в детском горячем бреду,
на Саню был взгляд, и в глазах умудрённого крыса –
мгновение истины в этом кошмарном аду.

Рвануло, да так, что наполнились взвесью кварталы.
Кабина закрыта, но в ней невозможно дышать.
Мотор не заглох, но его заглушают литавры,
которыми стали теперь перепонки в ушах.

Когда улеглось, и в глазах и в мозгах прояснилось,
он снова увидел разрозненный серый отряд.
Они собирались. И кучка живых копошилась
у нескольких тушек убитых крысиных солдат.

И рыжий вожак, да не рыжий, а черный от гари,
почти Моисей, свой народ из опасной страны
повёл, словно знал те заветные светлые дали,
где нет ни разрывов, ни смерти, ни дикой войны.

А Саня сидел и не трогал полуторку с места.
Смотрел как сквозь мёртвые камни живой ручеёк
бежит. Простота нереальная этого действа
давала надежду, хотя бы какой-то намёк.

*

Санёк воевал до ранения в сорок четвёртом.
Нашла его пуля, - не зря беспокоилась мать.
Пока по врачам, медкомиссиям, военучётам,..
уже календарь, где девятое, май, сорок пять.

Застолья прошли. И наладилась жизнь трудовая,
хотя бюрократы с победой не перевелись.
Порой фронтовик матюгнётся: «Ах, ты тыловая…»
А Саня поправит: «Ребята, не трогайте крыс!»