Почти поэтическое исследование

К философии сердца: музыка, математика, экология
               
                <<В наших действиях не должно присутствовать нашего "я">>.
                <<Порабощенной душе невозможно взлететь в духовной пространство,
                потому что на ней цепи собственного произволения>>.
                Паисий Святогорец



Легендарный Генерал Скобелев, этот покоритель Средней Азии в том уже далеком девятнадцатом веке, проявлял необыкновенную смелость и благородство, отдавая дары, приносимые царю от побежденных национальных лидеров, неимущему и не особо оказывавшему сопротивление местному населению. За что впал в немилость и был разжалован, ибо с царской точки зрения не барское это дело – внимание к неимущим. Образцовое великодушие победителя формально объявлялось казнокрадством. Даже редкое человеческое великодушие и солдатский долг, деяния человеческого сердца, способные, однако, затмить образ императорской власти, были по императорским меркам наказуемы. По меркам же человеческим формальное благочестие не совпало с духовным благородством и благочестием истинным.
Современник Скобелева – киевлянин Юркевич в том же девятнадцатом веке развивает философию сердца.

В нынешнем двадцать первом веке принято говорить об экологии, экологии духа, сознания, мышления и т.п. ( говорить, предполагая не просто некий контекст, но и в порядке обобщений - внеконтекстуально). Все эти сами по себе тонкие понятия требуют осмысления, тем более что наблюдается стремление со стороны разного рода властей их как бы присвоить, обесценивая совсем нетривиальное содержание и смысл. Вот и возникает потребность сделать предметом небольшого исследования неакадемического характера предметы и положения что ни на есть академические. Можно ли проследить рождение интуиций, связанных с экологическим (с необходимостью сочетающим духовное с материальным), на примерах (источниках)  мысли и чувства, взятых из сферы идеального и духовного в человеческой деятельности? Скажем, соотнести экологическое как еще не до конца определенное понятие с понятием красоты.
Рассмотрим математику, эту самую чистую из наук, и академическую музыку – как самую чистую из искусств. Красоту их обеих, которая существует в особых идеальных и духовных координатах. Здесь есть некая особенность. С одной стороны, поскольку невозможно претендовать на какую-либо общность при рассмотрении таких многосложных явлений,  интересен ракурс, точка зрения, предоставляющая новые возможности для проникновения в интересующий нас предмет.  С другой стороны, именно универсальность математики и музыки формируют общность, в которой как раз имеет смысл рассматривать явление экологического в самом сильном смысле этого слова. Таким образом, скромным результатом является поток наблюдений за этими ускользающими от универсального определения универсалиями, за их странной природой. И поток представлений о них в тех исключительных случаях, когда их существование становятся предметом нашей веры. В таком случае мы стремимся представить себе то, что не в состоянии до конца понять.

Начнем со стороны математики. Крупным математическим событиям вообще свойственно опережать эпохальные события в жизни и развитии цивилизации. Они как бы дают фору всему остальному, оставаясь до поры до времени в тени. Со временем они проникают в физику, другие науки, прикладные исследования, наконец, находят техническую реализацию (при этом математика как дисциплина намного дешевле всего остального физического и экспериментального). А наиболее значительные события в  абстрактной математике рождалась из прикладного, естественнонаучного и как бы лежащего под ногами. Примером является творчество  Леонардо Эйлера. Анри Пуанкаре, Андрея Колмогорова, Джона фон Неймана На математическом материале в конечном счете можно проследить, как прикладное и практическое всегда стремилось преодолеть оковы формального, чтобы созидать уже отнюдь не формально-математическую красоту. Вместе с тем, математика идеальна в том смысле, что ввиду отсутствия возможностей для эксперимента способна формировать незаменимый конструктивный язык эколого-экономических описаний. И все потому, что универсальные объекты, как очень часто свидетельствует математика, имеют свойство единственности своего существования. Чистая математика и музыка ( пусть даже в наивном платоническом смысле) – это как бы сошедший на землю поток творческого света в форме вселенских универсалий.

Мы знаем, что математика едина. И пусть даже она ничего не производит – никаких даже транцендетных смыслов, будучи независимой от их вариаций, -   ее продутом по крайней мере будет действие сознания на само себя. Если же мы говорим, что понимание математической гармонии может зависеть от интуиции или вкуса, то красота математических формул, даже взятая сама по себе, предполагает глубокие абсолютные смыслы. Если математическая гармония, призванная воспитать экологическое видение мира, не может быть до конца определена, то стремление к пониманию этих абсолютных смыслов, уже будет формировать экологическое сознание. В том же самом смысле когда говорят, что природа не знает понятий добра и зла, можно говорить о том, что математика учит философии того, какие объекты сами по себе важны. И только духовный взгляд на математические объекты делает математику духовной.
   
Музыка и искусство вообще, делая вызов философии, претендуют на то, что содержат внутри  себя материал и средства, достаточные для проникновения в тайны человеческого бытия (с построением каждый раз некой индивидуальной художественной модели человеческого бытия). В творчестве таких титанов человеческого духа, как Бах,  Моцарт, Бетховен, эта "модель" всегда жизнеутверждающая. Источники сверхчувственных восприятий как бы свидетельствуют в пользу тех представлений о феноменологии духа и духовности как о торжестве жизни, находящей истинное воплощение в искусстве добра. Человеческое сердце неизменно призвано обрести чистоту восприятия мира и произвести мелодию истинного духа и гармонию посреди блуждающих космических волн хаоса. Такой хаос имеется и в математике – комбинаторная теория групп тому яркий пример. Среди подчас дикого комбинаторно-группового мира вдруг возникает мелодия, которая приносит красоту и гармонию в кажущийся подчинившим себе наличное бытиe мир хаоса. При этом обнаруживаются  таинственные связи с другими областями математики, в акте почти художественного творчества происходит слияние языков  описания идеальной природы вещей как прелюдии к пониманию самой природы. Не так ли рождается и новая музыкальная мелодия, способная заставить слушать себя и способная вдохновлять?-  не так ли красота спасает мир, когда мир прислушивается к этой красоте. Художник или композитор способны остановить войну, если их творческое начало содержит намерение сердца ее остановить, обращенное к сердцу того, кто будет эту музыку слушать – с призывом к нему это сделать. Если стихи валяются под ногами, как говорил Пастернак, то подобное поэтическое творчество есть деяние или мысль каждого человека, намерение его сердца.  Композитором вселенной по Скрябину может себя назвать каждый, в ком она отражается как в средстве реализации своего творческого начала. Как не подумать тогда о том, что наилучшее управление реализуется в человеке, мысли которого похожи на мысли Творца. Это – художественный образ того самого единого управления во вселенной.

В этом видимо и состоит великое достояние свободы, и свободы творчества в частности,  чтобы научиться подчинять собственную природу (несовершенное в ней) всеобщей Гармонии мира, преумножая ее. Математика и музыка учат гармонии, чувству единства мира. Для кого-то математика может даже звучать музыкой. Даже если это плод запретного знания.

В мире музыки наряду с гармонией существует и музыкальная деструкция, зачастую связанная с подсознательной попыткой интерпретации мистических мотивов; существует, наконец, мир вокруг музыки. В то время как математика доказывает нечто идеальное, не утверждая никаких культурных ценностей, музыка ничего не доказывает, как было однажды замечено, но утверждает именно ценности, предлагает субъективную меру оценки ценностей. Мир вокруг искусства (и музыки как наиболее чистой из искусств) олицетворяет собой именно модель доминирующих поведенческих ценностей, выражающих собой общее состояние материальной и духовной культуры как единого целого. Так или иначе, стремящиеся к восприятию академической музыки, ее красоты, воспринимают ее как ценность, им доступную для восприятия. При этом все более или менее формальное и деструктивное внутри самой музыки преодолевалось и преодолевается в форме жизнеутверждения, даже когда речь идет о таком жанре, как реквием.

Математика как самая чистая и экономная из наук производит исключительное материальное действие на сознание. Чтобы хоть как-то приблизиться к вопросу о том, что такое сознание, спросим, может ли музыка остановить войну. Если да, то какая музыка? Насколько субъективен выбор в пользу седьмой симфония Брукнера, а не седьмой симфонии Шостаковича?  Пожалуй, нельзя ошибиться, предложив на эту ответственейшую роль органные произведения Баха ( как удивительно близка эта музыка к доказательности!) или "Ad nos ad salutarem undam" Листа. И это в полном смысле духовная музыка, духовное пространство музыки, которое свободно от мистически обостренного восприятия реальности эпохи романтизма или музыкальной деструкции, порожденной культурой постмодерна (равно как и порождающую этот самый постмодерн).   
Когда мы произносим, что математика звучит музыкой, то среди прочего неявно вводим новый контекст, а именно вопрос о том, как кибернетическое изучение влияния музыки на высшую нервную деятельность согласуется с некими  принципами формы и гармонии, заимствованными у самой музыки. Математика, реализующая кибернетический подход, может исследовать тайны того, как музыка влияет на психофизическое состояние человека ( низкие частоты и тому подобное, ведь все еще хорошо помнят, как под барабанный бой шли со спокойной готовностью принять смерть солдаты в боевом строю). В свою очередь музыка позволяет найти гармонию в мире самой математики, она способна “увидеть” (или услышать)  ценности,находить в математических объектах идеально воплощенные ценности. Потому своего рода искусство -  уметь  идентифицировать гармоническую структуру мира в математических объектах применительно к экологическому, формируя язык эколого-экономических описаний (гармонический анализ с такой прикладной точки зрения позволяет феноменологически соотносить случайное и неслучайное в утройстве мира.)
К подобным же творческим задачам относится, видимо, также искусство музыканта-исполнителя, для которого процесс музицирования становится разновидностью интеллектуального и духовного поиска. Проблема состоит в концептуальном поиске гармонии (или гармонизирующего композиционного мышления), когда некая синтетическая музыкальная субстанция, составленная из произведения различных жанров и эпох, рожает новое восприятие гармонии и образы мира у слушателей.

Итак, математика вместе с музыкой относятся к тому виртуальному (невербальному) миру, который порождает мир реальный. Если считать, что природе удобней всего “думать”  о самой себе на математическом языке, то музыкальный образ трансцендентной реальности как нельзя лучше инициирует творческий процесс – тайны гармонии реализуются в человеке как в орудии творческой, с точки зрения природы, мысли.  В то же самое время соединяя материальные и духовные смыслы, природа обязывает художника как творца некой реальности задумываться о природе собственного творчества. Ответственность такого творца происходит из осознания возможностей управлять собственными “произволениями”, когда духовная свобода личности определяет то духовное измерение и направление, в которое  “поведет” личность сошедшее к ней с небес вдохновение.


Если нам трудно говорить о том, в каком смысле музыка едина ( впрочем, на примере творчества Шнитке можно проследить рождение смыслов, которые указывают на некое квазиединство музыки, ее полистилистическое единство), то во всяком случае достаточно ясным представляется вопрос о том, в каком смысле музыка не является единой. Как можно предположить, музыка именно как взятая из головы, либо навеянная некими блуждающими “духами” музыкального ремесла, – именно она “ от бездны не спасет”. В каком-то смысле под видом "чистой" музыки в музыкальное мышление может проникать нечто чуждое ей как музыке свободы человеческого духа (чуждое ей по духу, но питающее "духов").  Однако, отвлеченное размышление о такого рода творческой игре страстей может завести нас слишком далеко...Остается предполагать, что если музыка и может быть единой, то существует нечто большее, чем только лишь технический синтез ее полистилистического единства.  А именно то, что единство музыки в определенном смысле происходит из подлинного духовного пространства в форме звуков творения, порождающих мир, - иначе она будет иметь, по словам Флоренского, “безобразное и мистическое прикосновение к бытию”.
Не случайно, что на рубеже веков возникло опережающее время понятие – полиматематика.   Аналогично этому в музыке двадцатый век завершился явлениями полистилистики. Характерно творчество Альфреда Шнитке с его концепцией Фауста и Мефистофелины как образом анти-Софии, и оставшейся неразрешенной внутри этой разновидности искусства проблемой нравственного выбора.

Резюмируем. Экологическое на ценностном уровне возникает как неформальное стремление к неформальной красоте в отношениях человека с окружающим миром и прежде всего в отношениях человека с человеком. Как чувство уважения и любви к человеку и миру. Однако, для реализации такого стремления от человека всегда требуется некий метафизический скачок в сторону подлинной духовной свободы, источник которой находится вне рамок науки или искусства. "Но музыка от бездны не спасет",-  пишет Мандельштам. Свободная воля личности собственно и возможна именно как акт подлинно духовной свободы….  Какое понимание предполагают эти слова? – Если музыка ( как говорят о русской музыке) несет с собой жизнь, то это предполагает, следуя Юркевичу, то существенное обстоятельство, что “сердце может выражать, обнаруживать и понимать совершенно своеобразно такие душевные состояния, которые по своей нежности, преимущественной духовности и жизненности не поддаются отвлеченному знанию разума”.

<<Мы призваны делать добро свободно>>

Таким образом, стратегия расщиряющейся перспективы эпохи антимодерна состоит в обретении энергии свободного действия. Подлиннвя духовная свобода требует дисциплины и экологической трансформациии сознания, отказа от привычной игры с природой (как всего лищь порой математической игры ума или музыкальной игры страстей ) в пользу гармонии с природой. Чтобы не повторять всем знакомые слова о воспитании гармонической личности, постараемся действовать конструктивно. Получим простейшую и только отчасти наивную модель экологического сознания, согласно которой деятелям науки и культуры, находящимся внутри культурной среды и утверждающим культурные ценности (равно как и власти, позволяющей себе взаимовыгодный обмен ценностями с бизнесом, и кому бы то ни было другому, включая автора этих строк), необходимо учиться именно культуре ценностей, культуре того, что именно может быть воспринято как истинная духовная ценность ( чтобы не попадать в рабство лукавого произволения и самообмана, имитирующих духовное). Это попытка честно смоделировать то, как отдельно взятый человек может оценивать свою деятельность в терминах возможной экологической модели. Чтобы осознавать цену собственному творчеству (какому бы то ни было творчеству) необходимо знать неформальную цену (подобно неформальной красоте) человеческому труду, отданному, например,  выращиванию  хлеба на земле. В этом случае даже математик, который в своем творчестве честно верит в нечто большее, чем в доказательство ранее сформулированных гипотез, будет прочно стоять на совсем не абстрактной земле.
Чтобы в том самом экологическом смысле жить не за счет других, необходимо осознавать, что и в духовной и в материальной сфере происходящее с другим происходит также с тобой. Материальные и духовные смыслы взаимодополнительны. В этих скрытых для обычного восприятия смыслах и состоит великое творчество Вселенной, порождающее экологическую этику как этику ответственности за сохранение жизни и подлинное искусство как искусство добра. Экологическая этика исходит из восприятия как факта утверждения о том, что спекулятивно-психологическое знание никогда не станет вровень со знанием духовным.  А поскольку современная материальная культура до сих пор строится на возможности обеспечивать собственную экономическую безопасность за счет других, происходит то самое искажение ценностей с подменой понятий, угрожая человеческому в человеке и безопасности духовной.


Качество намерения определяет качество решения. Искренность намерения как проявление  чистоты человеческого сердца. Экологическое в хозяйственной жизни (или эколого-экономическое) как содержащее гармоничное соотношение материального с духовным. Это больше чем интерпретация экологической интуиции, поскольку наилучшее действие просходит от подражания universale concreto, будь то по Николаю Кузанскому или Сергею Булгакову. Примечательно, что в таком действии нет какой-либо специальной "цели", которая бы по Нагарджуне свидетельствовала о несовершенстве деятеля. В таком случае <<экологическое>> как истинное в некой неязыковой реальности и вне языкового дискурса согласно той же буддийской традиции по справледливости будет жить жизнью человеческого сердца. Эколого-экономическое с этой синтезирующей точки зрения восходит к представлениям о софийности хозяйства или концепции порождающей жертвы  ("жертвуя, жертва пожертвовала жертве"). Наконец, наблюдая полученные наблюдения, скажем о том, что раскрытие феномена <<экологического>> применительно с социуму требует синтеза науки, философии и религии. 

Вспоминая генерала Скобелева и говоря о духовной основе его поступка ( как мы помним, он отдал простым людям в Азии предназначенные для царя дары), уместно привести бесценные слова, принадлежащие Паисию Святогорцу:
<<Две радости имеются у человека: одна – когда он принимает, и другая – когда дает. Радость, которую испытывают, отдавая, несравнима с той, которую ощущают, что-то принимая. Человеку, для того чтобы понять, верно ли он преуспевает в отношении духовном, должно прежде всего испытывать себя, радуется ли он, отдавая, а не принимая>>.