Золото

Питеру Гринуэю

В большой палец левой ноги мне шприцем закачали золотую горошину,
И горошина, пульсируя, проросла.
И стебли понимания, золотом распустившиеся в моих сосудах,
Превратили меня в дерево боли.
Миллионы миниатюрных портных по нитке обшили мое тело гусарским кителем,
Миллионы цирюльников вырвали по волоску на моей голове.
Командир заботливо положил мне в карман корку хлеба и пачку смертельных палочек,
А в ладонь мне вложил шар из черного металла.

Командир говорил: «Теперь в тебе течет
Золото нищих вдов,
Золото пьяных отцов, золото чернокожих, золото италоамериканцев,
Золото кожаных сутенеров, золото еврейских ростовщиков, золото инков, золото нацистов.
Конструктор, который тебе подарили на День рождения, складывается только в свастику.
И поэтому путь, по которому ты пойдешь, будет нести тебе лишь позор,
И форма, которую ты надел, не станет предметом гордости.
И напоследок – мы выбрали за тебя, потому что ты сам ничего не выбрал».

И, разумеется, я пошел, и понес в себе то,
Что когда-то было зубами, крестиками, часами,
Надеждой, любовью, страхом, идеалами, властью.
Я бряцал золотом по пыльным дорогам и горьким рекам,
По высохшему снегу и мокрым пескам,
Я видел убитых горем, упитых горькой, убитых Горьким,
Убитых Лермонтовым, оставленных жить Толстым.
Я ничего не записывал. Я лишь ел с ними за одним столом.

Каждый, кого я видел, имел патронташ достоинств и недостатков,
И все эти люди были по-своему хороши,
Но там, где я шел, людей мерили только крайностями,
И поэтому сам я всегда молчал.
Я молчал о том, что в моих сосудах сверкает золото,
Грязно-желтое, мутное и сгущенное.
Я ел сухой рис, пил несладкий кофе, курил солому
И с дымом впитывал в себя этот странный мир.

В этом мире всё должно было быть квадратным,
Как бункер товарища С. или голова товарища К.
Иногда у костра солдаты равняли друг другу задницы.
Я лежал в стороне – в моих венах текла их карма.
Позже были хайлэндеры, утренние хайлэндеры,
Полные живых рядовых и смертельного металлолома.
Рокоты и речитативы швыряли мокрый черный песок
В прыщавые и уже холодные лица.

На руинах советских заводов мы играли в футбол
Отстреленными конечностями манекенов,
Мы дразнили снайпера гениталиями,
Мы кидали гранаты в унитазы, окна, себе за пазуху,
Только я сидел в стороне, прятался за углом, бежал,
И молчал, молчал, это было труднее, чем воевать.
И если я не кусал себя за губу, то лишь потому,
Что тогда из губы потекло бы мое драгоценное золото.

На обратном пути я увидел, что всё по-прежнему.
Меньше свистели пули, меньше гремели взрывы,
Но те же, всё те же люди, не убитые, не добитые,
Вставали навстречу, и все они были по-своему хороши,
Но почему-то теперь недостатки стали заметнее,
И всё незаметнее становилось хорошее.
А золото так же текло и кипело,
Пронося по венам застарелую боль.

Первым умер большой палец левой ноги,
В который когда-то залили золото,
И постепенно вся левая нога отнялась,
И боль в ней так же постепенно умерла.
Солдат, прошедший войну без единой царапины,
Солдат, который ничего не записывал,
Солдат, который вечно молчал,
Теперь умирал, так же молча. Меня убивало золото.

Я вернулся домой, сохранив свое золото только в сердце.
Меня привезли в инвалидном кресле, завернутым в одеяло.
Люди вокруг утратили всё хорошее, стали злыднями,
Окружающий мир умирающему не нравился.
Когда я умер, из меня три дня вытекало золото.
Золото нищих вдов, золото пьяных отцов,
Золото кожаных сутенеров, золото еврейских ростовщиков,
Золото инков, золото нацистов, золото молодых солдат.

Кому-то в десну шприцем закачали золотую горошину,
И горошина, пульсируя, проросла,
И стебли понимания золотом распустились в его сосудах,
Превратив его в дерево боли.
Командир заботливо набивает его карманы приятными мелочами,
Хлопая по плечу, рассказывает про золото,
Золото нищих вдов, золото пьяных отцов,
И кладет в его ладонь шар из черного металла.