Баллада о призвании

Печь жарко топится в избе, но – ни огня, ни дыма…
Сидит ворона на трубе и смотрит нелюдимо.

Всю ночь пустую колыбель качает мать седая,
И иглы сбрасывает ель, в сугробы оседая.

Звонарь, наученный греметь во дни молитв и гнева,
Бьёт билом в колокол, но медь немотствует, как древо.

И летописец в темноте перед свечою гнётся, -
Перо скрипит, но на листе следов не остаётся…

Среди болот, среди снегов клюка моя ныряет.
Я в странном мире, где следов никто не оставляет.

Я плачу, но глаза сухи, кричу, но крика нету.
Здесь все, наверное, глухи, звать некого к ответу.

И сам я глух, и сам я нем – куда иду, откуда?
И незаметен я совсем для тамошнего люда.

Мне снится сон: в туманной мгле я по земле ступаю,
Но, словно призрак, на земле следов не оставляю…

Не оставляю я следов, сквозь вьюгу пробиваюсь…
И от потрескиванья дров внезапно просыпаюсь.

Я выбегаю на мороз, растрёпанный и рыжий,
И, не стыдясь счастливых слёз, вдруг вижу дым над крышей.

Я за вороной из-за слег слежу через дорогу,
И погружаю в чистый снег, как можно глубже, ногу.

И я средь этой тишины догадываюсь еле,
Что где-то в мире быть должны пустые колыбели,

Беззвучные колокола, безливневые грозы,
Незавершённые дела, непролитые слёзы.

И вздох у жизни на краю, и горькая удача…
И в душу детскую свою гляжу я, чуть не плача.

Мир обступил меня навек, загадочный и древний.
Какой там дождь, какой там снег за нашею деревней?

И входят в душу навсегда печаль и состраданье…
И надо мной горит звезда далёкого призванья.

    27 октября 1972