Сказка Любавушка

               

             /  вторая  часть  /

Между  тем,  как  в  пещере, о  чём-то вероятно  очень важном, 
Владыка  и  Иван,  беседу  вели,  наши  друзья,  были  почти 
вблизи  владений  Крачуна,  откуда  бежал  когда-то  Исмаил. 
Невесёлое  место,-  заметил  Ярослав, оглядывая  угловатую 
с выступами  и заломами,  голую  вершину  хребта  под  ногами.
По обе  стороны  изрезанного  яминами  хребта,  были  видны

 
зияющие, межгорные ущелья  не очень  широкие  но,  местами, 
довольно  глубокие  заполненные,  бурлящим  потоком  воды, 
что  с  рёвом  нёсся,  набрасываясь  на  скальные  преграды.
От ударов,  вода,  разлеталась  на миллиарды  мельчайших 
капель кои, преломляясь, в лучах  солнца,  легко  взлетали 
высоко вверх,  золотисто  водяной  пылью  над  торчащими 


со дна, валунами. Пробиваясь через горные  кряжи  и  петляя 
по узким  ущельям,  потоки  воды,  разрушая  скальные  срезы, 
смывали всё  на своём  пути,  расчищая  себе дорогу,  годами,
выгрызая  загадочные  пещеры  и  причудливые,  сказочные 
гроты, в  гладких  стенах  гранитных  ущелий. И так  петляя 
по ущелью,  вода,  ускоряя  свой  поток  с грохотом,  налетала

 
на  берега,  подмывая  и  разрушая  их,  своим   беспрерывным, 
убийственно  мощным  напором,  а,  вливаясь  в  широкое лоно 
долины и как бы, здесь  усмиряя  свой  бег на мелях и перекатах,
вода струилась, лёгкой  рябью, сбивая  над подводными  мелями, 
легкие, серебристые  барашки  пены. Ну  а,  дальше  виднелась, 
весьма  суровая,  глухая  тайга  и  кряжи,  хаотично  смешанные

 
с  болотами  и  гатями. Сама  тайга, была  изрезанна,  будто  бы, 
небрежно  брошенной  нерадивой  хозяйкой  лентой  извилистых 
рек. Исмаил,  очень  внимательно  осматривая  всё  округ,  пытался 
вспомнить  места,  где так  долго  один  блуждал  он,  по  глухой, 
угрюмой  тайге,  когда  спасаясь  от  Крачуна, бежал,  из тёмных  и,
сырых  его  рудников.  Где,   как  в  каменном  мешке,  с  утра  до

 
ночи,  трудились,  не  разгибая  спин,  несчастные  рабы,  почти 
ослепшие  без  света. Ты  помнишь, как  добраться,  до  урочищ 
Крачуна, - спросил  Ярослав,  молчавшего  Исмаила, - помню, 
друг, - ответил  Исмаил. И,  как  бы  предупреждая  друга, добавил, -
имей  в  виду,  дорогой,  здесь  и  спуски,  и  подъёмы,  одинаково 
трудны  и  опасны. И, потому,  будь,  осторожен,  нам  бы  только,

 
перебраться  через  русло,  той  бешеной  реки,- сказал  Исмаил,
указав  в  сторону,  где  с  высоты  хребта,  на  коем  стояли  они,
виднелась,  её  тонкая  полоска,  что  змеилась, у противоположного
высокого  хребта,  как  бы  подчёркивая  чёткую  границу,  между 
этим  хребтом  и  мрачной  полосой  суровой  тайги. Но,  гляжу  я, 
рек-то,  здесь  так  много,  почему  именно  через  бешеную,- глядя 



на Исмаила,  удивлённо  спросил  Ярослав, увидев,  мирное  течение 
рек, поблескивающих  заманчивой  прохладой, что  выглядело вполне 
спокойным,  в лучах  утреннего  восходящего  солнца,  среди  этой 
таёжной  глухомани. Ты, прав,  Ярослав,-  ответил  ему  Исмаил, -
рек  и  впрямь здесь  много но, чтобы  попасть  во владения  Крачуна,
нам необходимо  перебраться  именно,  через  бешеную  реку. Только

 
так, мы  сможем  выйти  к противоположному  хребту,  что  и отделён 
руслом  бешеной  реки. Потом,  по этому  хребту  доведется  нам  ещё, 
взбираться  и к перевалу. И вот, за этим  перевалом,  среди  несчетных 
горных массивов,  переходящих  в чудесные, зелёные долины, хвойные 
и  лиственные  леса  и,  находится  его  убежище. Так  что  путь  наш 
гораздо  труднее,  чем  ты  можешь  представить  Ярослав.  Однако, 


не надо отчаиваться,  тяжко  было  бы  одному  а,  вдвоём-то, надеюсь,
справимся. А, места  здесь,  скажу  я  тебе,  Ярослав,  действительно 
хоть  суровые и  дикие  а,  всё  же  прекрасные,  как  ты,  верно,  успел 
заметить  а,  издали  и  вовсе,  только  бы и любовался,  этой  красотой 
без  конца, - говорил  довелось  бы  из них выбраться. Ярослав,  слушал 
Исмаила  с  интересом,  однако  он  и, на толику,  не представлял,  что

 
ожидает  их. Но  и, понимая  это,  изменить  уже  ничего  было  нельзя,
выбор  сделан,  главное,  добраться  до  реки  и  хотя  бы  попытаться, 
одолеть  её,  бурлящие  потоки.  Обсудив  дальнейший  путь,  друзья, 
осторожно  начали  спускаться,  стараясь  предвидеть  каждый  свой 
шаг  но, верхний  слой  склона  тут  же,  поплыл  у  них  из-под  ног,
как  песок,  увлекая  их  за  собой. А вокруг, ни  единого  кустика,  ни

 
единой  травинки,  чтобы,  хоть  как-то  удержаться. Лишь  оседающая, 
сыпучая  масса, из мелкой крошки,  камней  и песка, что под  тяжестью 
их  тел,  стала  осыпаться,  приводя  в  движение  весь  верхний  слой, 
который  начал  сползать,  чуть  ли  не лавиной.  Ярослав  растерялся 
но,  всё  же,  попытался,  замедлить  опасное  скольжение,  сдерживая 
его  ногами. Но, упереться,  было  не во что  и, его  вместе  с  породой, 


неудержимо,  всё  быстрей   потащило  вниз. В  ужасе,  думая,  что  это, 
конец, он, в  отчаянии  прикрыв  глаза,  вспомнил  и  матушку и, Любаву, 
будто на  веки  решил  попрощаться  с  ними,  как  совсем  неожиданно
ощутил,  что  страшное,  смертельное,  скольжение,  что-то  остановило.
Перед  ними лежал,  высокий  пласт из  гранита,  что спас  их, замедлив, 
сползающей  лавины,  переднюю кромку.  Оглядевшись,  Ярослав  увидел

 
засыпанного породой  Исмаила,  что  осела  вместе  с  ними  а,  Исмаил, 
потерянно  шарил  округ себя  руками,  отыскивая  котомку,  стряхивая
с  себя,  песок  и  мелкий  щебень,  что  набились  всюду,  где  можно. 
Потерю, видимо  слетевшую во  время,  столь  опасного спуска,  нашёл
он,  чуть  поодаль. С трудом,  выбравшись  из  завалившей  их  породы 
и, отдышавшись, друзья  привели  себя  в порядок,  чтобы  идти дальше, 


где,  по словам  Исмаила,  их  ожидали,   более  серьезные  опасности.
У лесных излук,  они  присели перекусить  и  отдохнуть,  и  уже сюда, 
до слуха,  доносился,  довольно  хорошо  слышимый  рёв  реки,  пока 
ещё  приглушённый  большим  расстоянием. Однако,  Ярослав,  уже
мог  вообразить, что  увидит он,  если  за столько  вёрст,  река  своим 
рокотом,  притязала,  на  право  сильнейшего, этих  глухих  и, крайне

 
суровых  мест.  И  чем  ближе подходили  они,  к  реке,  тем  яснее 
понимал  Ярослав, волнение  и  даже  страх  друга  Исмаила, за него, 
совсем  неопытного,  в таких  опасных  переходах.  Казалось,  что 
этот страх,  витал  теперь,  даже в  воздухе.  А нещадный,  громовой 
рёв  воды  становился  всё  басистее  и,  громче,  настолько  будоража 
воображение  и  волнуя  мысли,  что  Ярославу,  ни  на  одну  минуту

 
не  удалось,  сосредоточиться,  хотя  бы на одной  из них. Все  они 
просто  исчезали,  растворяясь  в  этом  грозном,  надвигающимся, 
ужасном  гуле.  Наконец,  взобравшись,  на  вершину  очередного 
горного  хребта,  где  от  высоты  и  грохота,  кружилась  голова,  и
молотом  стучало  сердце,  их взору,  внезапно  предстала   во  всей 
своей  красоте,  бешеная  река.  Чей   вид,  вполне  соответствовал 


данному  ей,  Исмаилом  столь  вызывающему  прозвищу.  С  высоты,
друзьям,  было  отчётливо  видно,  как  мечется  бешеная  река  в  этом 
узком,  меж  скальном  русле,  упорно, прогрызая  себе  путь,  в  тесном 
его ложе  а,  ещё,  и  массой  валунов,  что  мешали  её   неистовому 
течению.  Когда-то,  очень  давным-давно срезав  эти  выступающие 
глыбы  от  гранитных  стен  ущелья,  вода  будто,  играючи  швырнула


их почти  на  середину  потока  и,  безукоризненно  отшлифовав  глыбы, 
за долгие  годы,  нынче  с  шумом и  грохотом  билась  о них,  образуя   
предательские  водовороты.  Рёв  реки,  не утихал  ни  на одну  минуту 
а,  поток  воды,  был  столь  сильный,  что  Ярославу  даже,  показалось, 
что один  из  валунов,  будто  бы  сдвинулся  с  места  под  её  мощным 
напором  или  легко  был  сорван  со дна,  могутным  потоком  воды  и

 
вот-вот, будет  просто  отброшен,  будто  щепка,  будто  нечто  совсем 
невесомое,  что  лишь  по  случайности  могло  оказаться  на пути,  этой 
коварной  реки. Дальнейший  путь  друзей,  пролегал  вдоль  всего этого 
громогласного  ущелья,  до низовья  реки, где течение  бешеной, должно
быть  гораздо  менее  сильным. Пусть  и,  с  риском  для жизни  но, они
должны были  хотя  бы  попытаться  перейти  её  и  именно,  в нижнем


течении  реки,  иной  дороги,  к  сожалению,  у друзей,  увы,  не  было.
Когда  они,  начали  спускаться  к  ревущей  реке,  Ярослав,  внезапно,
спросил  у  друга, - а, скажи  Исмаил, почему  у тебя,  два имени, кто-то 
зовёт тебя  Исмаилом  а,  кто-то  кличет,  Кахи. Исмаил,  недолго думая, 
ответил  ему, -  я,  давно привык  и,  внимания  уже  не  обращаю,  на  то, 
кто  и  как  меня  называет. На руднике,  рабы  Крачуна, звали  меня  Кахи 


а, Исмаил,  это моё  настоящее  имя, коим был наречён  я с рождения.
Этим  именем  с детства,  называли меня мои  родители,  на  далёкой
родине моей.  Ярослав даже  почувствовал,  как  неожиданно,  дрогнул 
голос  Кахи-Исмаила,  едва  произнёс  он,  такие  дорогие  его  сердцу 
слова -  родители  и  родина.  Ярославу,  от души,  стало  жаль  друга, 
но,  как  бы,  между  прочим,  не меняя  интонации  голоса,  чтобы 


не  почувствовал  он  вдруг,  жалости  к  себе,  Ярослав,  опять  спросил, -
а,  какая  она,  твоя  родина,  Исмаил, расскажи,  друг,  если  можешь? 
Исмаил,  молча,  продолжал  спуск,  думая  над  тем,  как  объяснить, 
как  описать  Ярославу,  ту  насыщенную  красоту  золотых  гор,  где 
так  любил  он   бывать.  Как  передать  нежное, трепетное  дыхание, 
пробуждающихся  сочных  пастбищ,  бескрайних  степей,  на  восходе 


солнца. Как  можно  озвучить, стремительно несущихся  в  бешеной 
скачке  породистых  скакунов  и  лошадей  в  степи. Ведь  тому,  кто 
там,  никогда  не  был,  вряд  ли,  возможно  представить  живую
красоту  природы,  его  родного края. Ведь даже  и  ему,  Исмаилу, 
кто  не  видел  родины,  чуть  более  четверти  века,  трудно  сказать, 
что,  теперь  стало  с  его  родиной. Лишь  память  его,  из  далёкого 


детства,  что  хранит  Исмаил  глубоко  в  сердце,  греет  ему  душу, 
не позволяя,  забыть  родные  края.  За  все  долгие  годы,  что  живёт 
он  вдали  от  родины,  ему,  не удалось  передать,  ни одной  весточки 
в  родные  места.  И  это, в  душе  его,  вызывало такую, нестерпимую 
боль  и  тоску, что  он,  как  можно  реже  старался думать  об  отце  и 
матери,  о  братьях  и  своей  младшей  сестрёнке, пытаясь  заглушить

 
эту  боль,  любой,  тяжкой  работой,  коей  у  Исмаила,  всегда  было
в  избытке. А знаешь,  Ярослав, - неожиданно  печально  заговорил 
Исмаил,  после  долгого  молчания,  будто  бы,  наконец,  решил, 
поделиться с Ярославом,  безрадостными  воспоминаниями  из своей 
нелёгкой  жизни.  Сейчас, - грустно  сказал  Исмаил, - я,  не смог  бы 
даже  и  предположить,  где  ныне,  был  бы  я,  если  бы,  ни  встретил,


таких  друзей,  как  дядька  Иван  и  Владыка.  Возможно,  давно  уж
и  не  было меня,  на  этом  свете,  если  бы  ни  встреча  с ними. И  я, 
благодарен  друзьям  за  то, что не сгинул  в  тайге,  от  острых когтей 
зверя. За  то, что  не исчез,  бесследно в непроходимых  горах, что жив, 
имея  таких  друзей.  Я  не  забыл,  как  дядька  Иван,  мне,  отбил меня   
от злодея.  Как убеждал,  остаться с  ним,  чтобы  отдохнуть  и хотя  бы

 
немного  подлечиться.  Но,  был  молод  я,  тогда,  да  и  горяч  мечтая 
скорее  добраться  на  родину. А, понадеявшись  на  молодость  и  силу,
решил,  что  смогу  покорить  горы  и, отказался  от приглашения дядьки 
Ивана. И, только  там,  в горах,  я понял, какую  ужасную  ошибку сделал. 
Исмаил,  задумался  на  мгновение  и,  продолжил, - я  отчётливо  помню,
 как  мне  почему-то  казалось,  что я,  не один  был  в горах. Что  некто,


постоянно следил за  мной,  пытаясь увести,  сбить  с  тропы,  заманивая 
в  чёрную  тьму  бездны,  где  обитают,  злобные,  не погребённые  в  своё 
время  души  мертвецов,  кои  немало  зла  содеяли,  при  жизни. О  них
я слышал,  будучи  подростком,  от  родителей  своих,  а  они,  конечно же, 
от  дедов  и  отцов, кои  рассказывали  им  ещё  и  о том, как  опасны,  для 
людей, эти  проклятые  места и, обитающие там,  грешные,  неупокоенные


души. И  как-то однажды,  совсем  ослабший, я присел, чтобы  отдохнуть 
и,  вдруг, вижу,  недалеко  от  себя,  то  из-за  выступа, то  из-под  камня 
а, то  из  расщелины  какой,  стали  появляться  какие-то, полупрозрачные 
тени.  И,  собралось  их там,  целое  скопище,  они  прыгали  и  метались
ужасно кривляясь,  будто в  диком  танце. И  тут,  меж  ними,  внезапно,
заметил  я  женщину, что так  похожа  была,  на  мать.  Она,  бедняжка,

 
безуспешно  пытаясь  отбиваться  от  них,  протягивала  руки  ко  мне,
будто  моля  о  помощи.  И веришь,  Ярослав,  увидев,  родные,  черты 
лица, я  забыл  об  опасности,  ринувшись  её  спасать.  На  какое-то 
мгновение  мне  даже,  показалось  тогда,  что  я  успел  её  за  руку
схватить  но, неожиданно,  всё  пропало,  лишь  внизу  чернотой 
зияла,  проклятая  бездна. А  я,  стоял  на  краю  пропасти  и,  ничего,

 
кроме  бездны  не видя,  потеряв  равновесие,  через  секунду,  уже 
летел  во  тьму  её. И  наверняка,  белели  бы  ныне  мои  несчастные
косточки,  на  дне  бездны  той,  если  бы,  судьба,  не  послала  мне 
спасителя, случайно,  оказавшегося  рядом.  Это  был,  Владыка  гор, 
успевший вырвать  безвестного,  упрямого подростка  из  лап  ужасной 
смерти, на  лету,  подхватив  его.  Потом,  он  долго  лечил  меня,  когда

 
оклемавшись,  узнал  я,  кто  был  мой  спаситель,  дал  слово я  себе, 
служить  ему  верой  и  правдой  до  конца  дней  моих. Вот  так  я  и, 
оказался  у  Владыки  и  с той  поры,  никогда с  ним  не  расставался. 
Но,  еще,  будучи  не совсем  здоровым,  понял  я,  как  добр  Владыка.
А,  после такой  неожиданной  встречи  с  вами,  когда,  отпустил  он 
меня  с тобой,  убедился  я  в том,  что  Владыка,  ещё  и  справедлив 


и  зная, мою  историю  жизни,  он  не раздумывая,  освободил  меня, 
от данного  слова,  чтобы  мог  я,  отомстить  за зло,  совершённое 
злодеем. Исмаил  притих,  размышляя  видимо, над  загадочностью
 судьбы  а, Ярослав,  подойдя  к  Исмаилу,  сказал, - немало пришлось
тебе,  друг мой,  в  жизни  бед  испытать  и, выстоять. В когтях  смерти 
побывать но, вырваться.  Такое  выдержать,  не каждому  под силу  и 


я, поверь, очень рад,  что свела судьба  меня  с тобой,  надеюсь, что ты 
непротив,  называть меня,  другом. И друзья,  обменявшись,  крепким 
рукопожатием,  продолжили  поиски,  подходящей  переправы  через 
бешеную реку. И пока,  Ярослав, и  Исмаил  будут  искать  безопасную,
удобную  переправу,  пора,  наконец, заглянуть  в  гости,  к  самому 
Крачуну.  Да, к  тому  злодею  Крачуну,  кто  ещё,  совсем  недавно,


был  очень  славным  и  весьма  порядочным,  доброжелательным 
магом, помогая  всем знакомым  а, бывало  и, незнакомым  людям.
Будучи,  когда-то по натуре  весёлым  он,  любил  забавлять  детей,
всяческими  фокусами,  забавными  а, то  и  жуткими  историями.
Но, с недавних пор,  этот отзывчивый  чародей, вдруг превратился,
в ловкого и  на удивление,  крайне  нелюдимого, злобного молчуна,

 
коему,  к  сожалению, до сей  поры, удавалось  избегать наказания.
Это был,  наследник десятого  поколения  старинного, семейного рода 
магов  и  колдунов,  что  правили  и процветали  здесь,  с незапамятных 
времён. И, вот  ныне Крачун,  без  стеснения,  без  угрызения  совести 
и,  страха,  нарушая, все  некогда  существовавшие законы,  как  своих,
так  и  чужих богов,  силой  захватил,  главенствующее  место  среди

 
самых  коварных  и,  жестоких  магов  и  чародеев, озадачив  всех, 
переменой  такой.  Некоторые,  зная  о  богатстве  его,  судачили, 
что Крачун,  нашёл  клад,  другие,  были  уверены,  что  это  краденое 
богатство.  Ну  а,  кто-то  поговаривал, что  это,  совсем  не  богатство, 
так  ожесточило  его,  а  что-то,  весьма  личное  и  сокровенное  но,
на  сплетни, злодей  никакого  внимания  не  обращал, богатея день


ото  дня  и,  наконец,  стал  самым  богатым  из  всего  поколения
потомков  своего  рода  и  не  только своего. А тех,  кто  чем-то
не  угодил  ему,  или  просто  был не по нраву, Крачун  выдворил 
давно  из  этих мест  и теперь,  в этих  бескрайних  урочищах, всё 
принадлежало ему. И  была  это, весьма  обширная территория, 
с многочисленными  высокими  башнями,  крепостью,  и дворцом,

 
вырубленным  прямо  в  гранитной скале. А, вокруг  его дворца,
ровно стражи,  вздымались  природные,  высокие  утёсы,  что 
стеной  окружали,  его  дворец  и  подсобные  помещения,  коих 
на территории  дворца,  было  множество.  И только  меж  двух 
рукотворных  башен, были  закреплены,  мощные  ворота,  что 
выводили  на  узкую,  горную  тропу.  С  одной  стороны,  тропа 


вилась  вплотную к  стенам  утёсов  а,  с  другой  стороны,  она 
была  ограничена  резким   обрывом  в  глубокое  ущелье.  Где 
внизу,  наводя  ужас,  клокотала  вспененная  и  стремительно 
мчащаяся  вода,  меж  острых пик скальной  породы. Тропа вела 
до  старого, шаткого  моста,  перекинутого  через  ущелье,  что   
и  отделял  территорию замка  Крачуна  от  остального массива 


горных  хребтов.  И по  этой  горной,  узкой  тропе,  изо  дня 
в  день,  гоняли  стражники  рабов колдуна,  на многочисленные 
рудники,  где  с  утра  до вечера,  дробили  они  породу,  добывая
 золото  и  драгоценные  камни  властному  чародею. Замок  его,
походил,  на  разукрашенный  золотом  и  каменьями  ларец, 
с  тайными  комнатами, тёмными  переходами,  погребами  и 


подвалами  но,  невообразимая  подозрительность  Крачуна 
буквально ко всем,  позволяла  лишь  некоторым  слугам  туда
входить. Покоями  для  чародея, служила,  просторная  с высоким 
сводом  отдалённая  пещера, похожа, на  большой  зал,  искусно
вырубленный  в скале. Из покоев, витая  золотом  лесенка, вела
к своду, и  далее, сквозь свод,  на скальный  венец,  где, по словам

 
прислуги, любил злодей  отдохнуть в тишине, оглядывая  зорким 
взором,  свои  величавые,  владения. А  может  быть,  мечтать  он 
там  любил,  о  том,  что  ещё  не  осуществил  или  же,  неистово 
себя  казнил,  жизнь,  вспоминая,  прежнюю  свою.  Когда  он, 
любящий  сын  и преданный  друг,  был,  любим,  и  сам  любил  и
вот  теперь  искал  ту  грань,  через  которую  переступил  когда-то

 
и  даже  не  заметил.  Но,  о  чём,  мог  мечтать  злодей  Крачун, 
принесший  всем  столько  бед  и  горя,  сидя  здесь,  в одиночестве,
отстранившись  от  всех  и  от  всего. Быть может  он, прощение, 
просил  у  тех,  кого  обидел или кого надумал  обидеть наперёд, 
отправив  их на рудники? Чем  объяснить  то,  что,  запрещал  он,
кому  бы то ни  было, ни  под каким  предлогом  появляться  там 


и  нарушать  покой  его.  Кому,  старуха  ежедневно  носила  снеди 
корзину туда,  а  иногда  носил  и  он,  собственноручно? Что  значит 
это  всё,  ни  сам,  же  он,  только  что,  плотно отобедав,  вкушал 
те  яства,  природой  наслаждаясь. Да  и можно  ли  поверить,  что 
злодей,  был,  так  трогательно  восприимчив,  к  этой  красоте.
Что  он,  не отвергал,  не  отрицал чувство  прекрасного  в  себе а,


даже напротив, позволяя,  неприсущую  для  себя,  эту причуду 
при  таком  статусе  злодея,  ни,  на  минуту  не задумывался  он, 
над  тем,  что  его  сочтут  за  сумасшедшего? И прав, конечно,
будет  тот,  кто  тотчас  поймёт,  что зверю  лютому,  красоты 
ни  к  чему,  что  в  эту  самую  минуту,  злодей   был  далеко.
Выслеживая  жертву  новую,  земною  красотою  он,  отнюдь


не любовался,  он  попросту,  её,  не замечал. Ведь лукавому, 
бессердечному злодею,  чувство любви  к  природе,  увы,  никто 
не  прививал  и  ныне,  его взор  горящий,  очередную  жертву 
выбирал. Но,  кто, же  там,  у  смерти  на  краю,  вместо злодея, 
и верно уж  ни  первый  день,  великолепием  лазоревых  небес 
часами  наслаждался?  Кому  так  страшно не повезло  и  кто сию

 
минуту, быть  может,  клял  свою  судьбу,  за то,  что помогла 
она  ему,  в  руках  злодея  оказаться.  О,  бог  мой,  что  это,  игра 
воображенья  или  зрения обман,  кто  узник  тот,  что  на  Крачуна 
похож?  Рост  и  лицо,  осанка,  всё,  всё  сходственно  злодею,
а  может   статься,  в  час  закатный  сам  чёрт, игрой  теней устроил 
здесь,  своё  нам  представленье?  Кто из двоих,  истинный   злодей 


и  отчего, так  оба  они  схожи? У  Каско  Крачуна,  были  только, 
две  дочери,  да  сын  один,  Эдвард -  наследник  и добрый  малый, 
как  и  отец  его,  к  тому же  влюблён  был  без ума  он, в  девушку 
одну. Но, при  этом,  в  изучении  наук  различных  прилежен  был, 
ничуть  не отставал. Сокрыта ль  чья-то  тайна  здесь,  или  же  всё
проще, без  затей,  ведь  явленье  схожести,  случается  совсем 


не редко у людей,  когда  ждут  одного,  рождается  же  двое.  Но,
оно ужасно тем  лишь, что один  из них,  почти  всегда  злодей. 
Кто и  препоручает  невинному,  такую тяжкую, такую злую долю, 
ведь право же, поверьте,  никогда бы не решился,  сам  себя,  в цепи
заковать  злодей. О,  бедный,  бедный  Эдвард  а, это,  был,  конечно 
он, на  этом  тесном  пяточке  венца,  что  сотни  раз,  измеренный

 
его  шагами. Закованный  цепями, уж столько лет он  здесь, унылым
взором,  взирая на  небеса, их красотою любовался,  тоскуя  о  своей 
любви. И, скрашивая  одиночество своё, пытаясь  как-то, заполнить
скучные, едва  плетущиеся дни, наслаждался  Эдвард,  окружающим
его, природы естеством. О,  как  жаждал  он,  обернуться незримым 
облаком  и,  улететь,  уплыть,  умчаться  ветром  к  единственной


своей,  что  его  сердцу  не  было,  и  нет,  милей,  да  чтоб  подальше,
от  тяжкой  участи своей. Но, уж, давно, увы,  встречал  он  ранние
 рассветы  и провожал  чарующие вечерние закаты.  И, в ясный  день,
мог  наблюдать,  как,  меняя  цвета  и,  обгоняя  друг друга,  плывут 
по небу  облака,  неведома  куда. Как  плывут  они,  превращаясь 
внезапно, в затейливые, фантастические  фигурки  или  из неровной,

 
лилово-серой  полосы,  превращаются  в  гряды,  возвышенности, 
или  сказочные  дворцы. А то  и, как  калики  перехожие, гонимые
ветром, плывут  облака  то  одиноко, то весьма  оживлённо  или 
даже  беспечно, куда-то, за  край  земли.  И там,  где-то  далеко, 
далеко, теряются, на просторе необъятного, бескрайнего небосвода. 
В такие дни, чувствуя умиление  от  всего,  что  лицезрел, Эдвард

 
вспоминал  любимую свою, с надеждой ждал,  рассвет  грядущий,
уповая,  наудачу.  И, с  болью  в  сердце,  думал  о матушке  и, 
об отце  и  младшую  сестру  не забывал, что должно  быть, ныне
стала  почти  невестою.  Беседуя  с судьбою  по ночам,  судьбу 
Эдвард  не бранил  лишь,  за семью  радел,  для  них  вымаливая 
наилучшей  доли. Но,  как  несчастный,  здесь  оказался, ведь после

 
ранения,  пусть  ни  сразу  но, всё  же почти  окреп  Эдвард  и  сил 
набрался. Что же  случилось с  ним  с тех пор,  что  ныне, здесь, 
в цепях  он  а,  в замке  родовом, господствует двойник  его,  злодей 
и  вор. Увы,  пути  господни  неисповедимы  но,  за  что,  так сурово 
вновь  покарала  его судьба?  Ведь  однажды,  отправила  она  его, 
в  объятья  смерти,  когда, истекающего кровью  Эдварда,  его семья, 


дабы  сына спасти,  в краю чужом  его, укрыла.  Но,  и  там,  в  забытьи, 
и  беспамятстве, шептал  Эдвард  её  лишь  имя  и  только к  ней  душой 
стремился.  И это ль,  не  игра  ли  судьбы,  для  того  чтобы  избавить 
юношу от  мести  отца  любимой  девушки,  ей  всего-то  и  надо  было, 
уложить  больного  у  старухи  одной,  что приютила  их тогда  и  даже,
травами  его лечила, лишь  только для того, чтобы  потом  в дом родной, 


отправить  его  пленником? Эдварда, старуха, сразу  признала,  хоть 
раньше  с ним она,  однажды  лишь встречалась  и  вот удача сама  её 
нашла, ожиданье  долгое  её,  с лихвою  оправдалось. Ей  ли  было
не узнать,  в  чертах Эдварда,  лицо  того,  кого годы  долгие  нянчила 
старуха  на собственных  руках. А, услышав,  как-то  имя  отца  его и, 
матери,  была  готова  старушенция  от радости,  прыгать  до  небес,

 
словно бы  в  неё  вселился  сам  бес,  и  кто  бы  усомнился  в  том, 
что не  было  на  то причины.  Правда,  случилось,  это  всё,  очень 
давно,  когда  младший  брат  этой  старухи  Ахилл,  его жена  Элиза, 
дружили  с  семьёй  Эдварда Крачуна  и, праздники  а, иногда,  даже 
и  будни,  обе  семьи,  время  частенько  вместе  проводили.  Опять, 
ирония  судьбы  но, вероятно, всё  так  и должно  было  случиться,

 
что и  Элиза  и, жена Каско Крачуна,  Арина,  ожидали  пополнение. 
И  будущие,  счастливые  отцы  от  избытка  чувств  и,  от  волнения, 
не находили  себе места,  подбирая  детям  имена,  ещё  не зная,  кто
родится  должен,  дочери  или  же  сыновья.  И вот,  к  несчастью   
но, появлению  на  свет детей  женщинам  и, помогала,  эта старуха,
сестра Ахилла,  что  уже тогда  была, весьма  зловредною, упрямою 


старухой  и  многие  недолюбливали  ее. Однако,  не смотря  на нрав 
угрюмый, обращались к ней, ведь на ту пору,  была она  единственной, 
превосходной  повитухой. Когда  всё  началось  и жена Каско Крачуна, 
Арина,  наконец,  близнецов  на  свет явила  но,  кто вторым  родился, 
так  и  не спросила,  сознание  потеряла  от  слабости. А бедная  Элиза, 
мёртвое  дитя,  девочку,  на свет,  родив,  умирала  бедняжка, так  были 
её роды  тяжелы. И взгляд  её  молящий,  старуха  по-своему  поняла, 



без сожаления, решила заменить  одного  из сыновей Арины, на дитя
Элизы,  ни  слова  брату,  не  сказав  о подмене,  и  вручила  Ахиллу, 
оплакивающему  смерть  жены,  одного  из сыновей  Каско  и Арины, 
чтобы,  хоть  как-то  горе  брата  облегчить. Когда  в сознание пришла
Арина,  ничего  не заподозрила  она,  безутешно,  горько  рыдая  над 
почившим  дитя,  да и,  внезапная  потеря  подруги Элизы,  была  для


 неё тяжким  ударом.  С тех  пор, немало  лет  пробежало  и  занятые 
воспитанием  детей  друзья,  всё  реже  общались  и, вот  как  на  грех,
однажды, меж  ними  досадная ссора  случилась, Ахилл,  был  ранен 
другом  на спортивном  поединке,  а  вскоре  и  вовсе  куда-то пропал, 
причину ссоры,  время  скрыло.  Рос  Эдгар,  сын  Ахилла,  и  Эдвард 
сын  Каско и  Арины  подрастал,  друг  о  друге,  увы,  не подозревая.

 
Спустя  пятнадцать  лет  Арине  и  Каско  Крачунам,  Бог  подарил
ещё  дитя,  девочку,  Эдварду  сестрёнку,  дочь,  любимую  отцу, 
прозвали  Элиою  её,  вероятно  в  память  о  подруге. Ну а старуха, 
все годы,  в  исчезновении  брата,  напрасно,  упрекая   Крачуна, 
всё  сквитаться  с  ним  мечтала  и  можно  только догадаться,  что 
орудием  мести, выбрала  Эдгара  она.  Истолковав  ему,  месть  тем, 


что брошен, был  он, родителем своим,  лишь потому,  что  будто,
матушка Арина  отказалась  кормить  двоих.  И ей,  слабой, больной 
старухе,  дабы  местью  насладиться,  пришлось  весьма  и  весьма
изловчиться,  чтобы  определить Эдгара  учиться,  к  самому,  злому
на свете  колдуну.  Опять  судьба, сыграла  с  Эдвардом  скверную, 
злую  шутку,  даровав  к  его  бедам  ещё  и,  злодея  брата,  что


в тяжёлый  для  Эдварда  час,  не замедлил,  явиться,  в  обличии, 
конечно,  чужом все,  зная,  как  он  полагал,  об  истых  родителях 
и  брате  кровном. Однако  пред  братом  Эдгар, почему-то  сразу 
не открылся,  ни  в этом ли  таился  корень зла.  Ведь  наверняка,
обучение у  колдуна,  нравоучения  старухи,  взрастили,  крайне 
горький  плод  и,  что  задумал,  чего  добиться  он  решил,  вряд

 
ли можно  угадать  наперёд. Таким  вот  Эдгар и  предстал  пред 
братом  родным,  обиженным,  уверенным  в  его  вине,  желая 
с  ним  жестоко  рассчитаться,  за  все  свои  мученья  и  страданья 
в  детстве. За  оплеухи  и  затрещины, что  от  старухи,  довелось
ему  немало  получить.  И даже за  то, что  брата  старухи,  Ахилла, 
Эдгар очень  любил,  отцом  его,  считая. Да  и Ахилл, с мальчиком 


добр  был,  говорили  даже,  что  в  сынишке  он,  души  не  чаял.
А  вот,  почему  им  пришлось  расстаться  кроме  старухи,  никто
не  знает  но,  верно  то  лишь,  что добрей  Ахилла,  Эдгару,  увы, 
более  никто  не  повстречался. А  там,  где   Эдгар   обучался, 
ни  в  одном  учебнике,  не  писаны  были  слова,  дружба,  жалость, 
любовь, доброта. И теперь,  впервые  слушая голос,  родного  брата 


и, глядя,  как  мечется  брат   от  жара,  бессвязные слова,  повторяя
 в  бреду.  Из  слов  бессвязных  он  догадался,  что речь  о девушке 
шла, которую  брат,  видимо  очень  любил  и  Эдгар,  неожиданно 
даже  для  себя,  решил  облегчить  муки   брата,  отыскав  девушку 
его. Ужели  это зов  крови  был  и  он,  жалея  брата,  хотел,  помочь 
больному,  рассказав  Оливии,  о  его страданиях  и  о  том,  что,


в  разлуке  он, не виновен  и, любит  по-прежнему  её, как  и любил 
всегда.  Но, лишь  Оливию,  увидев, Эдгар  сам,  без  памяти, в неё 
влюбился  и,  судьба  Эдварда  и  его  семьи  была  уж  решена.
Похоже, всё  произошло,  опять  ни  без  участия  судьбы,  ведь 
первым  желанием  Эдгара, было  брату  помочь  а,  если  это  так, 
то  этот,  естественный  порыв  сильного  на  призыв  больного 


сработал,  как  говорят  точь  в точь.  Вот только  жаль, что разум, 
ни  внемлет  родному  зову  крови  ведь,  разуму  влюблённого, 
едва ли  можно  приказать. Когда  чувство  внезапное,  странное 
чувство, словно  кинжалом  острым  по  живому,  пронзило  сердце 
Эдгара. Когда  он,  застонал,  от сладостной,  сковавшей,  его  тело 
боли,  испытывая, забытую  ребячью  робость,  будто шкодливое 


дитя  пред  матерью  своей,  в ожидании  упрёка  или  наказания. 
Так  мог  ли  вспомнить Эдгар  о  брате,  мог ли  вспомнить,  зачем 
он  спешил сюда? Увы,  лишь,  взор  не отрывая,  издали  глядел 
он  на Оливию, не  понимая,  что  с  ним произошло.  Что со  мной, -
себя  он  спрашивал, - откуда  это  неведомое  чувство,  что  так 
внезапно обожгло,  затмило  разум мой,  ужели есть оно  на самом 


деле.  И,  крайне  страшно  мне,  от страсти я  горю  словно  в  огне,
томление  в  груди,  тоска.  Душа  моя  готова  с  телом   расстаться 
и,  лететь  за  нею  вслед.  Огнём  желание  меня  сжигает,  томит  и
волею  и  думами  моими  управляет,  нет  сил,  сказать,  ей  нет.  И, 
теперь,  даже,  на  адовом  огне,  не  мыслю  я,  от  Оливии  уж 
отказаться. Немало  женщин,  в своё  время,  было  у меня  но,  и 


предположить  не мог я, что  желание  любви, так овладевает телом 
и  душой, что неволен, был  я,  сдержать, то чувство,  что вырвало 
из  глубины  души  моей, тот  сладострастный,  непроизвольный 
стон, моей  безумной,  неподвластной  мыслям  страсти. Вторгшись, 
так  внезапно, теперь,  сударушка-любовь,  ни  внемля,  ни  отказам, 
ни  запретам,  ни  даже  тому,  что  любовь,  может  случиться  и, 


без взаимного  ответа,  теперь  она, уж  не  покинет  сердце  Эдгара 
никогда  но, страдать  и мучиться  его  заставит. Но, влюблённого, 
подобные  мелочи  пока, не интересовали, он  был  уж там,  откуда 
ни однажды, его за скверное  поведенье  частенько выгоняли. Но,
где, немало  и  усердия  Эдгар  к учёбе  приложил  и,  к  колдуну, 
прислушивался  и, запоминал  всё,  весьма  он рьяно. Чтобы  узнать,

 
как своего соперника, сил магии лишить и, самому  те силы, каплю,
за  каплей  с  кровью  испить. О,  как же Эдгар  время торопил, как 
мысленно колдуна  просил, чтоб  тот  урок  успел  бы  он  быстрей
освоить  и  в  жизнь  немедля  претворить. Однако не зря  говорится, 
что  скоро,  то  хворо,  так  и  у Эдгара  произошло,  лишь  тот  урок 
он  выслушал,  тут же  и ушёл,  существенные рекомендации  упустив.

 
Ведь он  спешил, вновь  увидеть брата,  пока лежал  в  бреду,  тот  и, 
раны  ещё  кровоточили,  немочь  Эдварда,  было на  руку  ему,  да 
и  момент  был  подходящий. Уставшие  родители,  к  тому  времени, 
отойдут  ко  сну  и, Эдгару  казалось,  что  довольно  будет  чаши 
даже  одной,  дабы  ослабшего болезнью  брата,  оставили  магии 
силы. Но, не только, жажда страсти, толкала  Эдгара к  жестокости


такой, для  любимой,  мечтал  сейчас  о  многом  он,  весь  мир  к  её 
ногам,  хотел  Эдгар  поднести.  И  к  брату  торопясь,  он  озирался, 
и  нервничал,  к  нему  пробрался  он,  конечно,  под  маскою  другой, 
всё опасался,  вдруг,  да  кто-то и  помешает. Увидев,  как  побелело 
брата лицо,  Эдгар  растерялся  и,  не пил  кровь  а, торопливо  её 
глотал,  пролив  почти,  что половину  и даже  не глянув  на  него, 


спешно его  покинул. Но,  напрасно  Эдгар бежал, напрасно  спешил 
и  всё,  что  он  сделал,  было  напрасно.  Ибо,  не дослушал  колдуна 
он  урок  и,  последствия  содеянного,  для   него  будут  ужасными. 
Не  понял  главного  Эдгар,  что  пролитая  кровь,  магией  особой 
обладает,  действуя  лишь  определённый  срок. Что  она,  неизменно
вернётся  с утроенною  силой,  к владельцу законному  а, проливший 


даже  каплю  единую,  крови  соперника  или  врага,  в  полной мере, 
никогда, не станет  хозяином  того,  о  чём  бы он  пылко ни  мечтал. 
Ну,  а  пока  сбылись  все  желания  злодея  Крачуна,  всем  теперь 
владеет  он.  Огромны  его  урочища,  неприступен  замок,  обильны 
рудники,  ни  измерить, злато  в  его палатах,  ни  сосчитать  каменья
драгоценные  его.  Всё  есть,  теперь  у Эдгара  но,  отчего же  Эдгар, 


ходит мрачнее тучи? Чем не доволен  он, при  жизни такой? Хандра 
ли,  жалость  ли,  к  себе разум  его сковали,  или  замышляет  вновь 
он, о пакости,  какой?  Но, Эдгара,  уже  ничто  не  интересовало,  он
грезил об  Оливии. О  ней  он  много  лет  мечтал  и, теперь,  богатый 
но, одинокий, безответную  любовь, в тоске, призывал. Даруй  ты мне
её  любовь, - к  луне  он  обращался,  даруй  её  тепло  и, поясни,- ночь

 
владычицу Эдгар  умолял - почему  любимой  женщине  я не по нраву 
и  что во мне,  не так,  понять  мне  помоги. Отчего не радует Оливию, 
мой  лик,  ведь  с  братом  у  нас  одно лицо,  одни  глаза,  и  всё,  что
я  имел,  и  что  теперь  имею,  всё  ей   бы отдал  я. О, сделай  так, 
чтоб  поняла  Оливия,  как  долго,  как  я мучительно  страдал,  когда 
узнал, что  не был я рождён  злодеем,  каким  себя  доныне  я  считал.


И слышала,  его  стенания  луна - любви  помощница,  внимала  ночь –
владычица,  властного  демона  жалобный  крик. Но,  подать  руку 
помощи,  силы  тёмные  ему,  не пожелали,  грешная  злодея  любовь, 
не  убедила  Ночь-Владычицу,  влюблённому  магу  помочь. А  ведь 
ради  Оливии,  он,  красавец  статный,  с  горящим  когда-то  взором, 
никогда не знавший  отказа,  был  готов  на всё,  чтобы  неприступная


красавица  Оливия,  избрала  бы  его,  а  не  слабака  брата.  Даже
произнося  имя  её,  чертовски  прекрасные  глаза  Эдгара,  всегда 
холодные и,  как  будто  безжизненные,  вспыхивали  вдруг,  такой
искрой  жизни,  словно  имя  её,  было для  него,  как  живая  вода, 
как  бальзам  для  его  грешной  души.  Ну, почему,-  думал  Эдгар, - 
почему,  столько  лет,  отвергает  она  меня,  ведь  с  братом  мы 


неотличимы  друг  от  друга.  И  вот  уж  столько  лет, мучает  Крачун 
Оливию,  обещая  любовь  свою  и  богатства, земные  сокровища  и, 
волюшку  вольную, за  один  лишь  взгляд,  за  одно мгновение  ласки 
её  и любви. Но, молчит  Оливия, семнадцать  лет уж,  как молчит  она,
отвергая, призывы  любовные  да  ухаживания  злодея. Дары  заморские 
не принимает,  ни внемлет  мольбам,  до смертушки  опостылевшего ей

 
Крачуна. Точит  сердце  её  боль - тоска  материнская, по Любавушке, 
да  сыновьям,  с той  минуты,  как  без жалости,  разлучил  её чародей   
с детьми.  Одна  лишь  теперь  у  неё  отрада,  глядеть  на  девушку, 
в  башне высокой,  о коей  вчера  узнала. Проклятый  Крачун,  алчный 
злодей, - думала  Оливия,- выкрал,  дитя  у  матери он,  ради  забавы 
своей, а  девочка, так  схожа  годами  с Любавой.  И  горькие  слезы, 


проливала  Оливия,  вспоминая,  детей  своих,  ведь  с  той   ночи, 
как  унёс  её  злодей,  сегодня,  исполнилось  бы  семнадцать  лет,  её
ненаглядной  девочке,  её Любаве. И вдруг,  её  сердце  материнское, 
таким диким  ужасом  наполнилось  и  она,  как  будто,  испугавшись 
чего-то,  к  оконцу  без  памяти  бросилась, чтобы  узнать,  из  какой 
семьи  девушка,  когда  рождена,  есть  ли  братья  и  сколько  их,

 
как  зовут  её  и  как  величают  мать и  отца. Но, что так  испугало 
Оливию,  о  чём  вдруг,  подумала,  эта  несчастная  женщина?   
Зачем терпеливо,  не отрывая  взгляда,  смотрела  на  темнеющего
проём узкого  окна,  где  только  вчера,  увидела  впервые  она,  эту 
юную девочку.  А,  девочка  радостно  улыбалась  ей,  махая  рукой, 
видимо,  не  осознавая  ещё,  своей  участи.  И  как  должно  быть 


страшно  ей  одной, - думала  Оливия,-  лишённой  заботы  родных  и 
крепкого  плеча  отца,  в  этой  мрачной  темницы,  куда  так  редко
проникает свет.  Но,  ещё  горше,  станет ей  оттого,  когда  поймёт 
бедное  дитя,  узнав,  как  беззащитна  она,  в руках  злодея.  Долго 
стояла  Оливия,  надеясь,  всё  же, увидеть  незнакомку,  казалось, 
что прошла  целая  вечность  но,  девушка,  которую  так  хотела

 
она увидеть,  не появилась.  Сердце  Оливии,  разрывалось  от  боли 
и  отчаяния,  от  страшных  мыслей,  нервная  дрожь сотрясала  тело 
её,  невольно принуждая  к  действию. Боже,- думала  она,  неужто 
случилась  беда  но,   Крачуна  нет  сейчас  в  замке, - вспомнила 
Оливия  и немного  успокоилась,  сегодня  у  чародея,  особый  день. 
Сегодня  он  отдыхает  на  венце  и  в  замок  вернется  не  раньше

 
полуночи,- стало быть,  у меня  есть  время  и,  надо  попытаться 
поговорить  с  Ильмой,  может  и  расскажет  она  мне,  откуда 
родом  эта  девочка. Оливию  жгло  извне,  подгоняло,  странное 
предчувствие, которое  она  не могла  бы  объяснить  даже  себе.
Воспоминания  о той,  последней,  страшной ночи,  постоянно
преследовали  её,  не давая  покоя. Перед  глазами,  маленькая

 
дочь и  дареный  гадалкой  оберег,  что  в  ту минуту,  одевала 
она  дочери  на шейку. Потом,  невероятный  ветер, леденящий,
жуткий  свист и темнота. Очнулась  Оливия,  во дворце Крачуна, 
тут же ощутив,  что  она  не одна. Что  некто давно  и  бесстыдно 
разглядывает  её,  видимо ожидая,  когда  придёт  она  в  сознание.
Оглядевшись,  Оливия  увидела,  что  у  окна  недвижно  стоял 


человек, чей  взгляд  холодных,  как  казалось  Оливии,  чёрных,
как  ночь  глаз,  пронзал  её,  насквозь. Как  будто,  хотел  понять, 
непостижимую для него тайну  неприязни  и  омерзения,  коими 
в  мгновение  это,  пылали, глаза  Оливии. Падающий, яркий  свет,
не дал  ей  возможности, увидеть  его лицо  но,  весь  его  облик,
неожиданно, напомнил  ей  Эдварда, Оливия  даже  вскрикнула  и,

 
чуть  было опять,  не потеряла  сознание. Где  я, что со  мной,  где
дочь моя, - в  волнении, думала  Оливия  и, ей  стало  жутко, в этих 
неведомых,  леденящих  её  эдакой  слепящей  роскошью  покоях, 
где даже  высокие  своды, казалось,  давили на  неё, не давая дышать.
Кто он, почему  молчит,  что ждёт он от  меня, - решилась, уж было 
спросить  Оливия, - но, вдруг,  незнакомец,  неспешно направился


к  ней. И, что произошло  в душе  и мыслях  Оливии,  когда, увидела,
она  лицо  его,  трудно  даже  и  представить.  Но, в  следующею  же
минуту,  отвернувшись,  от  подошедшего к  ней  человека,  Оливия
 более  не  вымолвила  ни  единого слова.  А, Эдгар  в  этот  момент, 
думал, - хотел  бы  знать я,  есть  ли  причина  такой   ненависти  и 
призрения  ко  мне, - ужели  поняла  она, что я  не тот,  кого увидеть 


она  так  желала  но,  как  догадаться  она  могла, что я  ни  Эдвард, 
ведь  о  существовании  моём,  она  даже не  подозревала. Может 
это женщины каприз,  что ждёт  намного  большего, чем замок  сей 
великолепный.  О, эти  женщины,  кто  их  познает,  тот  царь и  бог 
но,  и  я,  немало женщин,  повидал  и,  даже не  любя,  ни  в  чем, 
ни ведал я  отказа. И вот  теперь влюблён,  да так,  что  и  не  понял

 
сразу,  чем  же  прельстила  она меня,  чем  моё  сердце  обожгла  и 
покорила  душу. Что  готов  уж  я,  к  ней  чары  моего  искусства 
применить, чтобы  только  рядом  с нею  быть, чтоб  ею обладать,
насытив,  наконец,  истосковавшуюся  плоть  мою  и  успокоить 
отверженную  душу. Прервав  мучительные размышления, Эдгар
с  усилием  воли  отвёл  взгляд  от  Оливии,  будто  кусок  сердца 


своего он оставлял  у  её  ног  и, отвернувшись, вышел  из  покоев. 
Возмущённая  бесстыжим  разглядыванием  Эдварда,  (ведь  она 
была  уверена, что  пред  ней  был  именно  он)  Оливия,  долго 
успокоиться  не могла, - да  неужто  это  он,  мой  Эдвард,  кого 
так  любила,  о ком  страдала  я, - с  ужасом  думала  она, - о, как   
была я слепа,  не увидела,  не распознала  его я трусливой  души, 


о, боже,  где  были  глаза  мои  и,  как  могла  я  без  памяти  в  него
влюбиться. В  себе  уверен  он  и  нагл,  не оттого  ли, что  подлецу 
и  трусу,  здесь  в  этом  замке,  была  возможность, просто  от меня 
скрыться,- вспомнив,  вдруг,  рассказ  отца,  корила  себя  Оливия. И, 
будто  бы  пытаясь,  защитить,  отмыть  тело  своё  и,  душу  от  его
бесстыжего,  взгляда,  она  даже,  передёрнулась от  брезгливости,


укутавшись  в лёгкий  плед. Солгала мне  гадалка, солгала,  знать
никогда не любил Эдвард  меня  но, и трудно  поверить  мне,  что
всего лишь минуту  назад,  видела Эдварда  я. Возможно, ли  так 
измениться  и, он это и,  будто  бы  не  он? Что за  горе  - несчастье
ужасное должно  было с  ним,  за  это время  случиться,  что  его 
трудно узнать.  Как  холодны,  колючи  глаза  его,  безучастно  и

 
безжизненно лицо, словно некто  из нутрии  опустошил,  убил 
в  нём  всё  живое. Но,  боже,  зачем  я  здесь,  что  ему  нужно 
от меня,  за  что так  бессердечно он  наказал  меня, - с  горечью
думала  Оливия. Представив  себе, как волновались, как  искали, 
дети  поутру,  матушку  свою,  обнаружив  исчезновение её.  Что
будет с  девочкой  моей,  ведь, она  ещё  так  беззащитна  и  мала

 
и, как  должна  быть горька  её  участь и,  участь  сыновей, ведь 
Ральф,  как  я  поняла,  в  первый  же день,  никогда  не любил 
даже и своих детей. Какая же участь, ожидает  там, мою  бедную 
Любаву. Едва  дождавшись  прихода  Ильмы,  Оливия  кинулась 
к  ней, умоляя,  рассказать  о девочке,  которая  здесь  в  замке, 
недавно появилась. Однако  Ильма,  даже  не  удосужилась  и


взглянуть  на  неё,  лишь  поставив  корзинку  с едой, язвительно 
бросила  через  плечо, - а  быть  может,  вы, мадам,  пожелаете, 
чтобы  я  докладывала  вам  обо  всех  в  целом,  не много  ли 
хочешь, - и  вышла,  громко  хлопнув  дверью. Долго   будто
замерев,  недвижимо  стояла  Оливия,  оскорблённая  грубостью 
Ильмы, не понимая,  в чём пред  ней  виновата  она.  Ведь её  она

 
видела только  однажды,  на  венчании  своём  и  то,  мельком, 
запомнив  лишь  её  злобный  взгляд  и  желчную  ухмылку. 
Как жестока  она,  как  черства,  почему,  ведь  слышала  я,  что 
и  у  неё  есть  дети? Так  отчего,  не понимает она  горе  матери,  -
думала  Оливия,  утирая  горькие  слёзы. Нет больше  сил  моих, 
терпеть эти  унижения, - воскликнула  Оливия  и,  упав  на колени,


она  взмолилась, - за  что,  Господь, наказываешь  ты  меня,  в  чём 
я  грешна  перед тобою?  За  грех,  какой  ты  отнял  у  меня  детей
и,  как  мне  жить  без  них  о,  Господи,  зачем,  позволил  мне  ты, 
на этот  свет  явиться  и,  только,  страданьями  лишь  одарил,  уж 
лучше  б  ты  меня  убил  или,  сию  минуту  дай  мне  умереть. 
Не вынести мне  более  с детьми  разлуки  долгой,  тебя я,  об одном


лишь  попрошу,  не оставь,  Господи,  ты  их  в  беде  и, если  можно, 
хоть  на мгновение,  позволь,  взглянуть  мне  на  детей. Молчала  я,
семнадцать  лет,  ждала, что  ты  поможешь,  что  пожалеешь  но, 
не дождалась  я помощи  твоей, нет тебе  дела  до меня…  внезапно, 
ощутила  Оливия, чей-то  взгляд,  будто  опять  кто-то  вновь  смотрит 
на  неё  и, подумав,  что  это,  ненавистный  мучитель  её,  резко 

обернулась. Как,  же  была  потрясена  и  неимоверно обрадована 
Оливия,  когда  неожиданно увидела  пред  собой,  знакомый  образ.
Прямо на  глазах, в  воздухе,  стало  чётко  проступать  взволнованное 
лицо  гадалки  и  до слуха  Оливии  донестись  приглушённые  её  слова, 
что  уже слышала  она однажды  но, тогда,  увы,  эти  слова, Оливия, 
не  вполне  осознала. Две души у  них  и  одно лицо на двоих,

одно, одно на  двоих, - вещал  голос  а, Оливия,  затаив  дыхание, 
слушала,  глядя  во все  глаза, на  облик  знакомый,- а,  слова,   звучали, 
всё  более и  более, волнуя  Оливию, - и  узнать  его можешь 
только ты, только ты, Оливия. Тягучим, отдалённым  эхом,
слова  монотонно  кружились,  где-то под  сводами  высокого  замка

 
но, будто  натыкаясь,  на  гранитные препятствия  тут,  же  отскакивали 
от  них  и  вновь  начинали  кружиться,  будто,  пытаясь  найти  выход. 
Две души, - так  же, монотонно  и  протяжно, словно во  сне,  не  осознавая, 
вдруг,  стала  повторять  Оливия  эти  слова,  на  удивление  совсем  даже
не испуганно,  если  бы  вдруг,  будучи в покоях своих  одна,  услышала  бы 
внезапно, сторонние  звуки.  Голос  Оливии, звучал  спокойно  и, даже

 
радостно,  как  будто  через  одно  лишь  мгновение  и  поймет, наконец, 
она, о  чём  вещала  ей  в  тот  день  гадалка. Но, вот  облик  гадалки  стал 
меркнуть, стихли  глухие звуки,  пролетев  по замку,  чуть слышным эхом, 
точно  лёгкое  дуновенье  ветерка,  слегка  качнув, тяжёлые  портьеры 
и,  всё  стихло. И  будто  очнувшись  от  сна,  Оливия,  воскликнула,  вдруг,-
как  сразу  я не поняла,  не догадалась,  что это,  ни Эдвард  был,  только  что


предо  мною  а, кто-то другой  в  его  обличии  но,  с  чужой  душою. А тем 
временем,  уединившись, Эдгар,  ответ  искал,  на нерешённый  вопрос  и,
негодуя,  то ли  на  себя,  то ли  на силы  тёмные,  что  не хотели  ему  помочь, 
вновь  к  ним  взывал. Стоя  пред  зеркалом,  лишь  мыслью  одной  он, свечи
заговорённые  зажигал по обе стороны  его,  как  будто  бы  пытался,  кого-то 
разглядеть  в  его зеркальном  отражении. И,  уставив,  вглубь  зеркала  свой 


взор,  он  точно  ворон,  чёрным  оком  в  точку  одну  лишь  глядел.  Будто, 
силой  взгляда,  с небес,  самого  НЕКТО,  на  разговор  вызвать  хотел, -
дождусь  ли  я, - лихорадочно  Эдгар, вопрошал, - наступит ли  день  такой, 
когда  её  согласие  я  получу,  когда  и  телом  и, душой  Оливия  моею 
станет.  Иначе не  мыслю  я  теперь  и  не хочу,  всё другое, постыло, надоело
мне, всё скучно  и, только лишь  Оливию,  впервые увидев, понял  я, что могу

 
любить и  я, люблю.  Внезапно,  раздался  громоподобный  треск,  как будто, 
силы  тёмные,  свой,  выражая  гнев,  пытались  Эдгара  предупредить, что ни 
стоило бы,  ему,  по мелочам  часто их тревожить. И  поблекло  зеркало, прямо 
у Эдгара на  глазах,  расколовшись, на две  половины  и, с  ужасом  он  осознал, 
что  мир тёмных сил  его, отринул,  расколов  зеркало  пополам  а, это  значило, 
что  помощи  ему,  никогда  не дождаться и,  не стоит более  ему,  во избежание


беды  в стихию тёмных  сил более  вторгаться. Однако  взбешённый  Эдгар 
не  желал  уступать,  не  хотел  тёмным  силам  подчиняться, в  гневе  вопя, -
сил  магии,  мне  не  занимать,  всесилен  я.  И вашей милости  не  стану
дожидаться  и,  ныне же,  давнюю задумку  исполню  непременно я.  Пусть, 
даже мой  поступок,  сочтут  безумным  но, я  заставлю  Оливию, любить меня. 
Всё  так  подстрою я,  что Эдвард  не только  Оливию  увидит в замке,  ему


дозволю,  повидаться  с  ней  я,  несколько  минут,  как это  будет  мне  ни тяжело.
Увидит  и  она  его  но, лишь  во  сне  и,  тогда  Оливия  сможет  полюбоваться, 
как  он  бессилен  и  как  слаб,  что он  давно  уже  не  тот,  кого  до  сей  поры 
она  любила.  И не  боясь  наказания  тёмных  сил,  упрямый  Эдгар  вскоре 
сделал  всё  так, как  и  решил. Но,  вот,  к  чему,  такие  ухищрения,  что  ждал 
Эдгар  от затеи  своей  и,  что  предпримет,  когда  воочию  увидит  их объятья, 


сможет  ли  с  собою  совладать  или,  в  прах  обоих  превратит, наслав на  них,
страшные проклятья?  И  вскоре,  однажды,  ничего  неподозревающий Эдвард, 
бесцельно  обозревая,  надоевшие  до тошноты  сооруженья  замка,  кои десятки, 
раз  уж  видел  он  и  всё  ему,  было  знакомо  до  щербинки, как  вдруг,  заметил 
на  балконе  он, женский  силуэт.  О,  небо, - воскликнул  он, - благодарю тебя  я 
за  твои  щедроты,  за  это  милое  видение, - закрыв  глаза,  от всей  души  Эдвард

 
небеса  благодарил, - а  может  быть,-  мелькнула  мысль   внезапная,- здесь 
от  одиночества,  я  потихоньку  схожу  с  ума.  Но,  как  напоминает мне  оно,
да  бесспорно,  виденье  столь,  похоже,  на ту,  кого  любил я  и,  кто досей поры,
мне  всего  дороже,  кого хотел  бы, видеть я  во  сне. Ну,  что же, - подумал он, -
если  и,  суждено  мне  здесь  лишиться  разума,  желал  бы  ежеминутно  видеть я 
виденье  это.  Вот  так,  сидя  на краю  венца  и  облокотившись  на выступ  утёса, 



спокойно  погрузился  в  размышленья  Эдвард  но, тут, случайно  пролетевшей 
птицы  крик,  мысли  его  прервал  и,  открыв  глаза,  увидел  Эдвард,  что  милое 
виденье  не пропало.  На  ограждение,  руками опершись,  оно,  как  и  прежде, 
стояло,  вглядываясь  вдаль  а, Эдварду  в эту минуту показалось,  что  его сердце   
сию секунду,  просто  вырвется за  птицей  вслед, так  внезапно  оно забилось 
от  волненья.  Не может  быть, - пронзила  мысль  внезапная, - Оливия,  душа моя, -


воскликнул потрясённый  Эдвард, - воистину  тебя  ли вижу  я, иль  разыгралось
так  моё  воображение?  Обернись,  желанная  моя,  глазам  моим  с трудом  уж 
верю я,  - в  отчаянии  он молил. И  будто  бы  услышав  его  мольбы,  женщина-
виденье обернулась на призыв, не мог потом,  и вспомнить Эдвард,  как живо он,
на  ноги  вскочил.  Испуг  и удивленье,  восторг,  надежда  и  даже страх,  всё 
на  его бледном  лице  в  одно  смешалось  и,  разум  объяснить  ему  не мог, 


чудом  каким,  Оливия  здесь  оказалась. А женщина, задержала  взгляд  свой   
на вершине  венца, через мгновение  скрылась  в  башне, тогда-то  и  поверил 
Эдвард  до конца, что  видел  он,  именно  Оливию, теперь  вопросами,  изводя 
и  мучая  себя,  как  на  такую  подлость  мог  пойти  злодей. О,  если бы
ни  проклятые цепи,  Оливию,  своею  грудью я  бы защитил  и, жизнь  бы  отдал 
за  неё,  без промедленья,- воскликнул  Эдвард,  горько  сожалея  о  том,  что 


помощи,  не может  он  оказать  любимой,  себя,  считая  виновником  всех  её  бед.
 Отрадно  было  лишь  одно,  что  ныне,  Эдвард,  хотя  бы  изредка  сможет  видеть
её,  в эти  для  него,  пусть  и  краткие,  с привкусом   горечи  но, такие,  блаженные 
мгновения.  Ведь  даже  этого,  было  довольно  ему,  чтобы  прочь  ушла  его  беда –
напастье,  и  мысли  дерзкие,  о  спасении  её,  с этой  минуты,  его  уже не  покидали, 
никогда. Но,  не  мог  даже,  и предположить,  Эдвард,  что  это был,  не последний,


коварный  сюрприз  для  него,  от  брата, в   чём  скоро  он  и  убедился.  Как-то 
однажды, после  долгой  беседы  с  небесами, уставший  узник  решил  в  скромные
свои  «покои»  воротиться  но,  ступив  лишь  за порог,  ему  внезапно,  показалось, 
что он видит  облик  любимой  да,  ему  почудилось вдруг,  что в  пещере он  видит 
Оливию. И  ни  веря  глазам,  он  грёз   видение стряхнул  и,  что  же  видит,,,  вот 
она,  живая,  спящая  Оливия  пред  ним. Ну,  как  же  было  ему  не  догадаться, 


что  только  по  прихоти  его братца  Оливия  в  этой  пещере  могла  оказаться. 
В  предчувствии  какой-то  беды,  у  Эдварда,  защемило,  похолодело,  в  груди 
но,  не  успел  Эдвард  осмыслить случившееся,  как  брат,  уже  предстал  пред 
глазами.  Глядел наивно  Эдгар  на брата,  будто  бы  муки  совести  испытывал,
молил  простить  за  то, что  был  жесток, обещая  даже, чуть ли  не  отпустить.
Но,  опередив  лживую  исповедь  брата,  Эдвард  речь  притворную  остановил, 


сказав  ему, - слов  пустых  ты  не  бросай  на  ветер,  ни  к  чему, - и, тут  Эдвард,
вдруг,  ощутил,  такой  недюжинный  прилив  сил,  что,  подойдя  вплотную 
к  Эдгару  и  глядя  ему  прямо  в  глаза,  заговорил,  негодуя  и,  осуждающе.
Мысли  твои, отнюдь  не  благие  я, это понял  сразу,  взглянув  лишь  на отражение 
зеркальное  своё,  в  глазах твоих,  немало я  прочёл  и,  вижу  лишь,  похотливое 
вожделение твоё.  Жаждал  ты  лицезреть  мученья  брата,  что давно,  к  любимой 


женщине  не прикасался,  и  всласть потешиться  ты  решил, над  чувствами  моими, 
кои тебе,  всегда  недоступны  были.  Скажу лишь, напрасно  ты,  брат, так  старался,
поступок скверный  твой,  тебе чести не прибавил. Ведь, как  ты  не пытался  правду, 
от  меня  скрывать,  приставив  верных  слуг ко  мне  это,  тебе,  ничем  не помогло, 
мне о  тебе  известно всё.  И лишь,  одного  понять  не  в силах  я,  откуда  в тебе, 
столько алчности  и  злости,  ведь  матушка  на двоих  у нас  одна.  И,  невыносимо 


думать  мне,  что ты  настолько  лют  и,  зол,  что  посмел-таки  невинных родителей 
заточить  в  подвалы,  когда  тебе  был  нужен  только  я. Так  здесь  я  пред  тобою,
коль  хочешь,  накажи  меня, только  ответь,  в  чём  вина  матушки,  в  чём  вина 
отца  они,  нам  даровала  жизнь  обоим.  Скажи, разве не поведала  тебе старуха  та,
как  ты, сын  Крачуна, оказался  на её  руках,  как  украла  тебя она  у матери  родной,
рыдать  её, заставив над  девочкой  чужой?   И отшатнувшись,   от  оцепеневшего,


внезапно,  Эдгара, он  тихо добавил, - мне  жаль  тебя,  равнодушному, не дано, понять, 
что даже здесь, я  счастлив,  потому,  как  уверен, что  и  с  Оливией,  тебе, не повезло.
И ты  решился,  лишь на  то,  что усыпил  несчастную, уйди  же  с  глаз  моих  долой,
исчезни, как  и появился,  ни  брат ты мне,  ни  сын  для  матери  родной. Эдгар  стоял, 
молча  не  находя  должного  ответа,  гримаса  явной  боли  и  недоумения  с  неясным
для него  чувством  вины  и сомнения, вдруг,  до неузнаваемости, исказили  черты 


красивого лица  Эдгара. Исчез  его наивный  взгляд,  погасив  в  глазах  огонь, 
лукавый  и  не вымолвив  в  ответ  брату,  ни  единого слова,  внезапно  метнулся
птицей Эдгар  в синее, безоблачное  небо. Проводив  брата  сострадающим взглядом,
Эдвард  с  каким-то  тяжким  чувством  вины  вошёл  в  своё жилище,  обдумывая   
нелегкий  разговор.  Под  сводами  пещеры  тёмной,  был  так  прекрасен  бледный 
лик  Оливии  и  сном  объяты  её  очи. О, как  тосковал  Эдвард  о ней,  как  долго


ждал  он  этой  встречи,  как  страстно Эдвард  любил  её,  досей  поры. Как  тёмными, 
холодными,  долгими  ночами,  гонимый  мукою  любви,  здесь, в поднебесье,  кромсал 
живую  плоть  он  свою  до крови,  желая  умереть  но,  не суждено  было  ему, бессмертному, 
сгореть  в  агонии  любви.  И вот пред  ним  она, тиха,  беспомощна  и  так  доступна, -
что медлишь,  Эдвард, - терзала  мысль  чёрная  его,  возьми  её,  она навек  твоя. Но, облик 
её  нежный,  вдруг,  пробудил,  всколыхнул  в  нём первые, счастливые воспоминания  и


чувства. Напомнив, очарование  этих тайных,  робких  встреч,  огнём желания, испепеляя 
его  израненную  плоть  и, тоскующую  душу.  И, он, когда-то,  всесильный  маг  а,  ныне 
пленник, пред  негою  её,  что так  влекла,  и  взор  его ласкала, не  дрогнув,  устоял.  Да,
он  устоял,  чтобы  от  любви  сгорая,  первую,  истую,  любовь, к  той,  что  так  была  ему 
всегда  желанна,  от  минутной,  неудержимо  дикой  похоти,  безудержной  и  яростной, 
сейчас  спасти.  Забившись  в  дальний  угол  пещеры  тёмной,  в  бессилии  от  ярости, 


дрожа,  он  цепи  до  крови,  с  рук  своих  срывал,  не  ощущая  боли,  жалея  и  кляня, 
злодея-брата.  ведь  Эдвард,  знал,  он  чувствовал,  что  уж  давно  небезразличен  был 
брат  его к  Оливии  и,  слышал,  его признания  Оливии  в любви  и  вдруг, так  низко пал 
он, решив,  сейчас,  над  чувством  Эдварда  зло  и  цинично  посмеяться.  А меж  тем 
Эдгар, в  гневе  птицей  метался  среди  облаков,  как  будто  бы,  тяжкое,  темное  чувство 
вины,  с себя  сбросить  пытался,  то  к  земле  стрелою  он  мчался, то  рвался  в  неба


лазурную высь. Но,  вот  внезапно,  день  ясный  потемнел,  неведомо  откуда,  ветер
яростный  поднялся  и, погожее, чистое небо в свинцово-чёрные тучи  одел,  словно  бы
сам  всевышний, силы  тёмные  свергнуть  с  небес  хотел. А тут  и,  мгла-волшебница, 
день  ясный, от  земли  и  до небес,  укутала  во тьму.  Словно   колдовским,  безразмерным 
покрывалом  навеки  вечные  решила  свет  белый  повсеместно  погасить. Дабы  согласие
а,  не  злобу  в людях  и,  не   только в  них,  непременно  пробудить. Не  видать  ни  гор, 


ни замка,  ни  моря  синего,  ни  ясно  солнца  круг, лишь  темень-тёмная  стоит  округ.
Да  только  и  силам  тёмным,  без  света,  худо  жить  и, словно  бы, сжалившись  над 
Эдгаром,  мгла  ему  вдруг,   уступила,  позволив,  наконец,  в замок  ступить.  Но,  даже 
и  успокоившись  слегка,  нервно  вышагивал Эдгар,  то туда, то сюда  и, тяжкие  мысли 
и,  брата  слова,  ему  не давали  покоя.  Путали  мысли, травили  душу,  тесня  сердце,
доныне  неведомой  ему болью. Можно ли  верить, Эдварда  словам, разве  так всё  было, 


кто  лжёт,  старуха? - думал  Эдгар,- но,  ради  чего  и, зачем  от  меня  она  истину
скрыла, зачем  свершила  такой  безрассудный,  скверный  поступок,  она,  лишив 
меня  семьи  и  материнского тепла. Если  всё  так, тогда  почти  уверен я, что  брат 
её  Ахилл, не знал  наверняка,  что подменила  старуха  его  бедное  дитя.  А, он,  меня 
любил,  и  был  так  добр  ко мне,  к  нему  я  привязался,  отцом  считая.  Но, бесследно
он  пропал  и, доныне никто не знает,  куда  он подевался. Едва сдерживая  себя,  Эдгар,


бродил  по замку, не находя  успокоения  и  мысли  темные, как угрюмые призраки 
прошлого упрямо вслед  за  ним ползли. За  что наказан  я  зловредною старухой, -
нарушая  зловещую тишину покоев, вопрошал  Эдгар,- ещё  дитя  я  был,  с детства 
верил  только  ей. Любым  её  капризам подчинялся и, нынче ничто не изменилось, 
как мать свою, быть  хозяйкой  в этом  замке, я  её просил и, все  ключи  я  ей доверил, 
да  и,  за  Элизою  приглядывать  уговорил.  Давно бы  сгинула  старуха,  где-нибудь

 
от одиночества  одна  но, я  её  не  бросил,  даже  зная, что  никогда  злая  старуха,
не любила  меня,  да  и сестру мою,  она  едва лишь терпит, каждый  раз, упрекая, за то, 
что в  замке,  оставил  я  Элизу.  Впрочем,  уверен я, что  не по силам  ей, теперь, мне,
чем-либо навредить  а, вот  сестру  надо бы  предупредить, чтобы  со старухою  была
на стороже,  ещё так  молода Элиза  и  простодушна. Но, Элиза, прелестное дитя, как-то 
совсем  незаметно для  всех повзрослевшая, не так-то и проста  была. Судьба  сиротская 


с детства  её научила, отличать  зло  от добра  и, даже  беда,  её  не  обозлила, была она, 
приветлива,  добра,  собою  ладна, проворна,  и  чем  взрослей   Элиза  становилась, 
тем отчетливее  бросалась  в  глаза,  явное  сходство  её  с матушкой  Ариной. С глазами 
чёрными,  открытыми,  да  длинною   косой,  была  она  без меры  любознательна, умна
пытлива,  готовая  весь  мир пленить  собой  а,  уж влюбить  в себя  любого,  смогла бы 
без  особого  усилия.  И в  отличие  от  брата  своего, Элиза,  давным-давно  к старухе


доверие  потеряла,  остро ощущая  неприязнь  её   к  себе  а,  брата  Элиза,  просто
обожала. Оставив  при  себе сестру,  Эдгар   решением  своим  доволен  был  и, 
как  бы  по-родственному  привязался  к  ней, можно  сказать,  что  и  полюбил 
что  вполне  понятно,  всё же, сестра  родная  и  кровь у них  едина,  знать  не совсем   
злодей  тот  бессердечным  был.  Ведь,  дабы  вырастить  сестру,  сил, терпения 
и  времени  ему,  немало  надо  было приложить.  Подмены,  меж  братьями,  Элиза,


разумеется,  заметить  не могла,  ведь только  чуткому,  сердцу  материнскому,  дано 
двойняшек   отличить. Где же  было  Элизе,  в то время   это уяснить  но,  кто  бы  знал,
как  одиноко и  страшно  было  маленькой  тогда  Элизе  в  огромном,  вызолоченном   
драгоценностями  замке. И  ночами, ей,  казалось  порой, что  со  всех  углов  его,  глядят 
на  неё, то жёлтые, то  рыже красные, недобрые  глаза  и, от страха дрожа,  пряталась
под одеялом,  несчастная  Элиза,  засыпая  под  храп  старухи, что  лет  до  пяти,  вроде 


няньки  Элизе  была.  Тоскуя  о матери,  Элиза  бывало,  частенько пытала  брата, 
отчего  они  ни  вместе,  зачем  оставили  они  её  но,  как  смог  бы  он,  рассказать 
сестре  о матери  и  об  отце  и,  как оправдался бы,  почему лишил  её  он  ласки
материнской.  И  чтобы  хоть  как-то  успокоить,  смягчить  страдания Элизы  а, 
главное,  не  видеть горьких  слёз  её,  Эдгар сочинил,  для  сестры  то ли  сказку,
то ли  небылицу, где  и  поведал  Элизе  он,  как  однажды  демон  злой,  на крылатой 


кобылице,  отца  и  мать  украл.  Как  бился  он,  брат  её  Крачун,  с  демоном,  долго 
и  жестоко и,  конечно,  над  ним  он, победу  одержал  но, про  родителей,  злобный 
демон,  ничего  ему  так  и  не сказал.  И,  в  наказание,  демона  он,  крепкими  цепями, 
к  скале  высокой  приковал  и,  вот  уж  много лет,  демон  на  скале той  просидел.
Но, не закончив, сказки,  о  словах  последних, Эдгар  тут  же пожалел.  Бедная  Элиза, 
в  слезах  молила  брата,  к  злому  демону  отвести  её,  уверяя,   что  ей  тот  демон,


непременно,  расскажет  всё.  Долго,  потом  Эдгару,  пришлось Элизу  убеждать, 
что ныне туда дороги  нет,  всё  заросло  травой,  что  от старости,  демон  стал  злой,
и  не помнит  он,  даже  имени  своего. А, детям малым  нельзя  глядеть  в  страшные 
глаза его,  ведь,  со  временем,  демон  стал  ещё  пуще  злиться,  да  так,  что  от  его 
одного  взгляда,  можно  гадкою,  вороною  оборотиться.  Бежали  дни,  росла Элиза  и,
острое  ощущение  от  потери  у девочки  потихоньку утихало, Элиза,  всё  реже  пытала 


о  родителях, только Эдгару от этого,  легче не  стало.  Эдгар о них,  помнил  всегда  и 
чувство  жалости, столь  не знакомое  ему,  им овладевало.  Всё  чаще  думал  он  над 
словами  брата, размышляя,  о  том, как  легко,  по воли  случая,  может  кого-то  наказать 
или,  одарить  судьба.  Думал  о  матери  и  об  отце,  коих  поселил  он  ныне в  замок, 
кормил  отменно  и поил  и, даже  прогулки  им  разрешил. Но, заговорить  и  объясниться 
с  родными, Эдгар,  не мог  решиться.  Зато,  что-то  от  подросшей  Элизы,  скрыть  затея,


была  несбыточна  и  Эдгару, не  удалась. Была  шустра  Элиза  и любопытна, замок, 
вдоль и поперёк давно облазала  она, и  не понятно  как  но,  нашла  все  лазейки  она,
от  подвалов,  до комнат  тайных. И,  даже  успела, с Любавой,  сдружиться,  как  раз, 
в тот  день, когда  Оливия  так ждала, так  мечтала  с девочкой  из башни  напротив,
свидеться.  Старуха,  за Элизой,  не успевала, бранила  её  и  брату  о непослушании, 
донести обещала  ну  а, прислуга,  напротив,  к Элизе, была  добра, на проказы  её сквозь


пальцы  смотрела, гулять, позволяя  ей там,  где  бы, она не захотела.  Вот так  однажды и, 
познакомилась Элиза  с  Любавой  и,  право  же,  друг на  друга  девушки,  были  чем-то 
похожи, годами  молоды  и  сил  полны, смышлены  и,  как  сама  юность  озорны. Вскоре,
Элиза, почти  всё  знала  о Любаве  но, сговорились они,  знакомство своё, в  тайне  держать
до поры,  до времени. Ну  а, что  же Любавушка,  как пережила  злоключения она, когда
попала  в замок  колдуна?  Поплакав  денёк, другой,  когда под  замок  посадил её  злодей,

 
вскоре  успокоилась, лить  слёзы, ей  было  не по нраву,  на следующий   день, естественно, 
не  ради  развлечения  или  забавы,  всё  округ  осмотрела,  ощупала  она. Свобода,  ей  нужна 
была свобода,  с детства,  к свободе  привыкла она,  когда  с братьями  Любава  ходили 
на охоту,  в меткости,  не уступая  никому. Когда  зверя  по следу  искала, когда  разжигала
огонь  в лесу  и, вот  теперь здесь,  даже под  замком, была твёрдо  уверена, что выход  она 
непременно найдет. И вскоре,  дверь тайную, замысловато скрытую, она  впрямь нашла,


ведь для зоркого  глаза Любавы, это было  просто,  вроде забавы. Куда  опасней  и  трудней 
в  глухом  лесу, выслеживать дичь  и зверей,  чем здесь,  в  башне  на  гранитных стенах, 
найти  пусть  даже  замысловато  вырубленную,  и  мудрёно  сокрытую  дверь. С того дня, 
ни минуты, не сидела Любава,  ходы  тайные, что  обнаружила,  изучала,  до малейших 
колдобинок она  но, лишь  один  из  многочисленных  переходов,  внимание Любавы приковал. 
И именно тот,  таинственный подземный  ход,  где в конце,  бесконечно длинного но,  весьма 


удобного перехода,  едва  видимым  сияющим  бликом,  мерцал  свет,  что так  манил  к  себе 
и  звал,  вселяя  в душу  Любавы надежду  на  скорую свободу.  Однако,  её  волновал,  ещё 
один,  немаловажный  вопрос, что ждет  её  там,  в конце  столь  загадочного  перехода.  Кого
встречу, кого увижу  я  там, - думала, засыпая  Любава, - быть,  может,  на  выходе,  затаилась 
злодея  стража  и ждёт,  чтобы  тут  же  и  схватить меня.  Или  где-либо  в темноте  перехода, 
ожидают  устроенные  беглецам  разные подкопы  и  каверзные  ловушки  а,  может  статься, 


даже,  что предстоит  сорваться  в пропасть  мне,  случайно, на  пути  к  столь  желанному 
свету ступив  на  подложный  настил.  О, слышал  бы,  Господь,  терзания  бедной пленницы,
непременно  помог  бы  и защитил  её  но, только ночь  владычица, бодрствовала у изголовья 
её, чутко  храня  Любавы  тревожный  сон. А, снилась  ей, любимая  дубрава  и озеро, в  тени 
развесистых  дубов, кои, словно могучие  богатыри, корнями  мощными  накрепко вросшие 
во чрево земли,  своими  пышными кронами,  будто  в  зеркале  отражались  на  прозрачной 


ладони  воды. Ей снилось,  как  небосвод, купается  в  хрустальных озера  волнах,  как солнца
яркий луч в  прибрежных камышах  играет  в  прятки. О, как  же вольно,  наслаждалась она,
дыханием живой  природы, впитывая  ароматы  трав. Любуясь, как лист опавший,  кружась,
танцует на голубой, сияющей в лучах  воде  и,  едва  ли  воспевая  гимн  дивной  природе, 
думала  она  о  приближающейся  беде.  И совсем  внезапно  для  неё,  средь  этой  красоты,
раздался  завораживающий  всё живое  свист  и, тень  огромная,  в полнеба, тень,  словно,

 
туча  мимолётная,  день  ясный  погасила  в  небесах. Всего  лишь  миг  и,  застигнутая 
врасплох  Любава,  уже  билась  у злодея  в  когтях. Но,  ни  эта тень, отчётливо  врезалась 
в  память  её  а,  тот  леденящий,  гипнотизирующий  свист  злодея  и, тот  безысходный, 
отчаянный  крик  брата,  что  услышала  она  в  этот  миг,  почти  рядом,  по сей  день,  её 
заставляют  часто  вздрагивать,  по ночам.  Ну  а, с Элизой,  Любава,  конечно, не прочь 
была  сдружиться,  ведь кроме,  этой  милой  девочки,  не с кем  было  ей, и  поговорить,


однако о  том,  что  пару дней  назад, тайный ход  она  сумела  открыть, Любава  почему-то 
не спешила этой  новостью  с подругой  поделиться. Лишь, попросила  Элизу,  при  случае, 
добыть  ей, лук  и  стрелы  а, пока,  уже  много  ночей,  при  любой  возможности,  изучала 
она  облюбованный  ход.  Неужто задумала  бежать Любава  о, несчастное  дитя,  возможно
ли  отсюда  незаметно  скрыться. И,  мыслимо  ли  ей  одной  сладить  со  стражей  зоркой, 
даже если  в  руках  её  умелых,  будет  тугой,  крепкий  лук,  и  остро  очиненная  стрела.


Но  нет, убегать,  Любава  не спешила  пока,  всего лишь  малую  часть  перехода,  изучила, 
проверила  она, тщательно  запоминая  каждую  впадинку,  какой-либо  выступ,  привлёкший 
её  внимание,  на случай,  если  надо  будет, вдруг,  схорониться. К  немалому  удивлению её, 
охраны, нигде ни  встретила  она,  ужели  всё  так  просто,- думала,  изумленно  Любава,- нет,
не может быть, такой  удобный  ход  обязательно должен  тщательно  охраняться.  Видимо,
отсюда,  никто,  доныне  убегать не пытался  и,  Любава  с  ещё  большим  рвением, старалась


обследовать  переход  от  начала, до  конца  и  вот,  долгожданный  яркий  свет  ударил  ей 
в  глаза, - о, небо, - мелькнула  радостная  мысль,- меня  окружает  свобода, - возликовала 
она, вот она – свобода!  Но,  осмотревшись,  увидела  Любава,  всего-то  малую  площадку, 
на которую  вышла. А,  напротив  того  места,  где  сейчас стояла  она,  возвышалась  скала, 
и  к  ней,  через  глубокую  впадину,  вел  всего  лишь  один,  весьма  узенький   перешеек,
на который, страшно  было даже  глядеть  а,  не то, чтобы ступить  на него. О, как  огорчилась, 


как опечалилась  до слёз  Любавушка,  словами  и  не передать  но,  все, же  решила  она,
свою судьбу до конца  испытать и  в  ближайшее время, попытается, взобраться  на скалу,
чего бы  ей  это ни  стоило,  дабы  взглянуть, что  там,  за  той  высокой  скалой  скрывается.
До полуночи  ворочалась,  вздыхала  Любава,  думая  над  тем,  верный ли  выбор сделала  она.
Напрасно не спросила  я  Элизу,  ведь  ей  хорошо знакомы  эти  места, - упрекала себя  Любава, -
ведь, чтобы  оглядеть  иные  ходы,  времени  уйма  уйдёт  а, здесь  и  стражи  нет  и, вот  он,

 
выход  желанный, жаль,  если  ошиблась  я. Да, было  бы, жаль,  потому,  как,  приглядевшись 
к той  вершине,  зоркий  глаз Любавы  заметил,  наверху,  лёгкое  движения  и  ей это казалось 
весьма  странным, стало  быть,  какая-то  тайна  её  там  ждёт. Ах,  юность,  юность,  ты  так 
безоблачна,  открыта,  что даже  воздух  простой,  тебя  пьянит,  как  столетнее,  игристое вино.
И,  тайные  загадки,  появившиеся  неожиданно,  тебя завораживают  и  привлекают  и,  в  мир, 
Что полон  не разгаданных  открытий  и, приключений, заглянуть  тебе  предлагает  и,  уж


ничто  и  никто, не  остановит  тебя,  если  кем-то  скрытая  тайна,  этого  стоит.  Ах,  юность,
 юность,  во времена  всякие,  ты  неизменно  пытлива  и  напориста. И даже,  малейший  намёк 
на волшебную  тайну,  прогонял,  тревожил  твои  сладкие  сны.  Но  это,  совсем  не повод,
чтоб  уйти,  отказаться,  от  столь  желанного  поиска.  Когда  всё  так доступно  тебе,  юность,
всё,  возможно,  ведь  в  это прекрасное,  дивное  время, всё  вокруг,   твоим  желаниям,  юность, подчинено. Проснувшись, поутру  Любава  забыла  о  сомнениях, что  до ночи  терзали  её,  ведь,

 
ей сегодня  приснилась та  женщина, из башни,  при  виде  которой,  как  вспоминала  потом
Любава, чувство,  ею завладевшее  тогда, сейчас, не смогла  бы  она,  ни с  чем-то сравнить,
ни  о нём  рассказать. В  тот  момент,  ей  казалось, что всё  тело  её,  пылало,  будто  в  огне  и, 
градом  катились  непрошенные слёзы,  след  горячий  оставляя  на  лице.  И, что-то  непонятное
обжигало  грудь  её,  там,  где  с младенчества, священный  оберег  был. И, Любава увидев  эту 
женщину,  в узком оконце  напротив, улыбалась  и  махала  из оконца  ей  рукой,  желая  то ли

 
ободрить  её,  то ли  себя.  Потом,  часто думала  Любава, кто эта женщина, почему,  она, здесь 
в  этом  замке  томится  и,  что так  жгло  грудь  её,  ведь  такое  не могло  ей  присниться?  Лишь,
позже, обнаружила Любава,  что на  её  груди,  под  материнским  оберегом,  остался  какой-то
загадочный  едва  заметный  след,  коего раньше,  до встречи  с  этой женщиной, она  не замечала. 
И  ныне, она  всем своим  нутром ощущала  на  груди,  нечто  похожее  на ласковое  касание
рук  матери, коего она,  увы,  не испытала. Как давно  с милой  незнакомкой  не виделась Любава,


ведь  дел так  много, что некогда  вздохнуть а,  ей  бы  так хотелось, к рукам  её  прижаться,
в  глаза  ей  заглянуть. О, дитя,  ни  ведавшее материнской ласки,  как  часто думала  она  о
матери  родной, у  озера  ли  отдыхая,  бродя  ли,  у  дубравы  зелёной,  мысленно представляя 
образ  её. О,  как  мечтала Любава, видеть матушку  свою, похожей  на  ту милую,  незнакомку. 
Ну  а, пока, Любава  решила,  завершить  начатое  дело  и, только  потом,  если  удастся,  то  и 
увидеться  с  ней. Ныне  же, - думала  она, - мне  есть с  кем общаться, - пусть  даже  редко

 
с Элизою  мне  случается  встречаться, - смелая,  однако  она  девочка, - улыбаясь, думала
Любава, вспоминая, широко  открытые, пытливые  глаза  подруги. Любава, была  уверена,
что не  будет Элиза на  неё  обижаться,  за  тайну,  которую  она не  открыла  ей. Вот,  когда 
обследует она  утёс  загадочный, тогда  и,  поделится  с ней. После  скудного завтрака,  что
принесла  старуха,  Любава  смело,  шла  по переходу  к  утёсу.  Почему, весьма  заурядный,
ни чем  не приметный, каменный  утёс, каких  округ  было  великое множество, ей  показался 


таким  уж  особенно таинственным, что мечтала  там, она  найти? И,  вот, осторожно  ступая,
удалось  ей  перейти тот узенький,  хлипкий  перешеек и,  вскоре,  взбиралась  к  намеченной
цели  она, в меру  осмотрительно но, довольно  спокойно. Здесь, всё  ей  было знакомо, ведь
выросла  Любава  в  краю высоких, непроходимых  гор  и, запах  высоты  и  единичной поросли,
приятно голову  её  кружил. Ах, кабы  мне, да два  крыла,- неожиданно, подумала  Любава, - уж
угостила  б  чародея  я,  на славу  стрелою  острою. Вдруг  сверху, до слуха  её  донесся  шум,


похожий на  тяжёлые шаги  и  сопутствующий  шагам,  какой-то  звон.  Любава  остановилась,
мысли  дерзкие прервав, от волнения, сердечко её забилось так, что  ей,  казалось,  биение  его, 
было слышно, даже  небесам. Там, кто-то  есть и  видимо живой  я, в  этом  уверена, - шептала
Любава, -  я  слышала человеческие шаги, ведь  даже самому  сильному  из  зверей,  на высоту
такую  взбираться  нет нужды, - как  опытный  охотник  рассуждала она. Вероятней  всего 
сейчас,  там  скрывается  тот, - размышляла  Любава, - кто в  чём-то виновен  а, возможно и 


невинный но,  не угодный  кому-то.  Однако,  звон  цепей, подсказывает  мне,  что на  утёсе, 
кто-то  нуждается  в  помощи  моей  и  мне,  абсолютно нечего  бояться. Рассудив  вполне
здраво Любава,  смело  стала  подниматься  выше,  не обращая теперь внимания,  даже на то,
что случайно, сорвавшиеся  из-под  ног её  камни, падая, производили  немалый  шум. Однако
хоть  и  смела,  была  Любава  но,  мысль  о том,  что ждёт  её, там,  кого,  увидит  она,  через 
минуту,  всё же  стучала в  висках, заставляя,  сильнее  биться  её  сердечко. Но,  Любава  твёрдо


знала, что если  даже и  существует  угроза,  для  волнения,  она  сделает,  этот  последний 
рывок.  Она  узнает  доподлинно, для  чего,  столько  сил  ею истрачено, терпения  и,  смелости, 
в  конце  концов,  дабы  на себе  испытать  советы  сотни  мудрецов, кои тут  же отговорили  бы её,  в  неизвестность  сломя  голову  кидаться.
                ***


Е.В.К.