Повесть о бомже. Ревность

Сплюнула с лязгом тюремная дверь
Тщедушного старца, упавшего духом.
«Старик, ты свободу неволей не мерь», -
Хрипели слова на прощание в ухе.
Раздумывал старец: «В дорогу иль в ад –
Идти умирая иль сразу решиться.
Любые мученья стерпеть бы я рад,
Но ради того, чтоб грехам искупиться.

Не думали ноги – работали, шли;
Дорога тянулась, двоилась, троилась;
И камни подошву скребли и скребли;
И ветром погода осенняя злилась.
Уж гор силуэтов чернела волна;
И в небе зелёном Венера дрожала;
И ноги гудели, ломалась спина;
Глаза беспокойно искали привала.

Но личною жизнью чужой городок
Ожил вдалеке и дразнил обещаньем:
Согреть, накормить и пальто на гвоздок
Повесить, и спать уложить на топчане.
Наивно поплёлся старик, не сводя
С огней дружелюбных линялого взгляда,
Но встретил, к несчастью, четвёрку бродяг,
Изрядно принявших зелёного яду.

- Постойка, дедуля! Откуда, куда? –
Мужик обратился словами из каши.
Старик промолчал, а другой: - Вот, болда!
Ты разве не видишь, что дед-то из наших.
- Неужто с отсидки! И сколько корпел?
Старик сразу понял свою обречённость:
- Двенадцать годков за убийство сидел.
- Фюить!... А папаша то жизнью толчёный.

- Я вижу, гребёшь на ночлег в городок?...
Дупло там твоё, самовар ожидает?
- Да нет… никого – наудачу ходок…
Хотел бы приткнуться – о месте гадаю.
- Ну, будем знакомы, батяня: Витой –
Моё погоняло, в натуре я – Виктор;
Брательник мой – Коля по кличке «Святой»,
А эти – дружки мои: «Псовый» и «Диктор».

Ну, а тебя как же нам величать?
- Полное имя: Геннадий Петрович.
- Ого! Ты представился нам, как печать
На важной бумаге… Теперь ты – Кедрович:
Под этим вот кедром ты встретился нам.
Отныне Кедрович – наш общий папаша…
Но ты не чета видно нам дуракам, -
Начальник какой или чином покраше?

- Я главным конструктором был до тюрьмы,
А ныне я – бомж… Мне трудны разговоры.
- А ты помолчи – ведь понятливы мы,
Хоть отщепенцы, бандиты и воры….
- Айда все на трассу! Поймаем авто…
И в городок – там надёжная хаза…
- А деньги, Кедрович, - вдруг взрыкнул Витой, -
Ты – в общий котёл, чтоб смочить и промазать.

Геннадий Петрович кошёлку открыл,
Дыхание смерти затылком почуяв,
Средь старых вещей тайничок он разрыл
И отдал бандитам: - Последним плачу я.
- Кедрович, не хезай, мандраж прикуси…
Ты – наш с головою и умною с виду.
Нам мозгом послужишь – и долю проси,
А мы тебя с этой поры не обидим.

Хаза, как хаза: Постельный бедлам,
И стол посредине, окурки в ведёрке,
Скелет от дивана, на вешалке хлам.
Колода с открытой бубновой семёркой
Лежит на столе, и бутылок отряд,
Стаканы, гранёные с прошлого века,
Квартошка в мундире, селёдка таят
В себе отголоски правлений генсеков.

Стаканы наполнены, встал тамада
В замызганной майке, с дымком сигареты.
Из грязного рта повалилась трында
В папашину честь: словоблудья браслеты
И цепь обещаний, удавка угроз,
В том случае, если пойдёт не по плану.
На лбу старика лишь добавил борозд
Заплесневший тост воровского шалмана.

Пили привычно, потребно и зло.
- Ша, шелупонь! – вдруг уставился в деда
Зверем Витой – все заткните базло!
Знать я хочу про Кедровича беды…
Взглядом бесцветным взметнулся на лоб,
Набрякший в испарине бледный пахана,
Геннадий Петрович, почувствовав гроб
Телом своим на пружинах дивана.

Восемь безжалостных вперилось глаз…
Пот он с ладони втирал на штанину,
Но волю собрал, и прорезался глас:
- Желаете знать, как сыграла судьбина?
Извольте, начну я свой скорбный рассказ
Про ревность единственной дочери нашей.
Семейную драму раскрою для вас
Без лишних страстей – ведь огонь уж погашен.

С училища мы возвращались домой
С дочуркой, мечтающей стать балериной.
Девчушка гранд-дамой под ручку со мной
Себя ощущала, и свет на ней клином.
«Салют тебе, Ленка! – из встречной толпы
Парень приветствовал дочь дружелюбно.
Она меня чмокнула в губы (слепы
В чувствах бываем, притворны прилюдно).

Отцовскую гордость и стыд испытал
Я почему-то, и в чувствах волненье.
Создав дополнительный нервный накал,
Ладонью пройдясь по руке дуновеньем,
Она отошла. Парень к ней подошёл.
- Дима, привет! Не меняешься, мальчик.
- И с кем же, Ленок, тебе так хорошо?
- А это мужчина мой. – Или твой ларчик?...

Оглох и ослеп я, и тихо побрёл.
Она догнала меня, сунула руку:
- Знакомый из «Щуки» - дурак и осёл.
Общение с ним навевает мне скуку.
Тихонько я руку её отстранил,
Надеясь основу иллюзий разрушить.
Рванула вперёд вдруг, головку склонив, -
Я видел её покрасневшие уши.

Напористым шагом, под стук каблучков,
Она удалялась, рисуя мне дерзость.
«Ох, много влюблённых в неё дурачков
Отвергнет её извращённая мерзость», -
Но, думая так, я не верил себе,
И даже не внял подтвержденьям догадок,
Случавшимся позже, звонкам о судьбе,
Осколкам её, выпадавшим в осадок.

- Неужто девчонка влюбилась в отца!? –
Воскликнул Святой, - ну и финт для мамаши.
Поник головою – не видно лица:
Старик будто спал, но он думал о Даше –
О милой жене: «Не сумел, не сберёг.
Я в гибели женщины первопричина»…
- А глаз твой случайно блудливый не лёг
На юное тело?... Не в том ли кручина?

- Ты пасть свою, Псовый, дерьмом завали,…
Окурок мочёный… Не видишь – страдает.
Кедрович, взбодрись, - и Витой всем налил.
Все выпили, выдохнув, в стул оседая.
- А я вот в колонии книжку читал
Про римского Папу. Иван двадцать третий
Был в прошлом пиратом. Он баб всех долбал.
И жертвы его – даже сёстры и дети.

- Наш Диктор всегда был мастак привирать,
Но книжек, и вправду, читал он изрядно.
Тебе на свой счёт, дед, не следует брать
Слова недоучек: им в жизни понятны
Лишь промысел чёрный и чувств их подвал.
Рассказ свой твори о себе без оглядки.
С кого вдруг польёт комментариев вал,
Трубу выхлопную заткну ему пяткой.

- Нередко явление в жизни людей –
Влечение плотское девочек к папам.
Бывает, что мальчик коснётся грудей
Мамаши своей, устыдившись до крапа.
Но то – не осознанно, не до конца
Вело к исполненью внезапных желаний.
Но, если птенец вдруг заменит отца –
Лишится он жизни в процессе познаний.

Чудесным ребёнком росла наша дочь:
Подвижной без меры, воздушной и нежной.
Движенья танцовщиц с экрана точь в точь
Любила копировать, что неизбежно
Служило причиной ребёнка в балет
Направить без риска – училась достойно;
Но странность смущала: она с малых лет
При виде нас с мамой была беспокойной…

Однажды застали дочурку тайком
Сидящей пред спальнею нашей в засаде.
В ней ревность змеёю внедрилась ползком
И мысль о сопернице полнила ядом.
На утро она, притворившись больной,
Меня позвала посидеть у постели.
Без всяких сомнений вошли мы с женой…
- Ну как же безумно вы мне надоели! –

И девочка злобно завыла в слезах.
- Ах, что с тобой, дочка? – встревожилась мама.
- Я папу хотела, а ты не влезай,
Не режь мою душу ты, как пилорама!
Жена так и села, за сердце схватясь.
Лекарство ей подал и рыкнул на чадо.
- Идите вы прочь! – но ко мне обратясь,
Добавила : - папа, останься! Мне надо!

Предстало чудовище вдруг предо мной:
В ней женская нежность  играла, манила;
В прозрачных глазах видел чёрное дно –
Блуждало по мне и меня сторожило.
Супруга, в слезах вся, погладила дочь.
Кинжально  блеснула глазами на маму
И крикнула Лена: «А ты иди прочь!»
А мне, улыбаясь, шептала губами…

- Паузу сделай, Кедрович, прошу….
Выпить охота – до сердца достало.
- А я вот, папаша, в затылке чешу:
Мамаша-то чё – её била, терзала?
- Колян, ты с вопросом к нему погоди.
Давай, кореша, хлобыстнём по стакану…
Кадык у Витого, как молот ходил.
В стакане зашлась вся душа старикана.

- Познанье явления метаморфоз
Похвально весьма через роль воспитанья
(Простите напыщенность с выпитых доз).
В её воспитаньи – ко мне нареканья:
Бывал я не сдержан, ворчал и кричал,
Когда прилежанье к учёбе спадало….
А мама для дочки – надёжный причал:
Терпения к детским причудам хватало.

Хотел я привить ей серьёзный мотив
К ученью, избрав принуждения метод.
Я с камерой словно поставил штатив
И образ желанный искусственным светом
Пытался создать и мечту претворить….
Супруги ж подход сообразен природе
Естественных чувств и стремленья дарить
Семье безвоздмездно себя в женском роде.

Уроки гуманного взгляда на мир
Давала она на примере шедевров
Великих творцов... - Ты сходил бы в сортир
С учёным поносом, - все вытянул невры.
Попроще, Кедрович, - Колян уже спит;
Какая беда-то с тобой приключилась?
- Убил я дочурку свою!.. Паразит!
Убил её!... Ножиком!... Сам наточил я!...

- Ну, ну, успокойся, папаша, скажи –
За что ты её? Лишь за то, что влюбилась
В родного отца, и ты гнев свой – с пружин?
- За то, что жену мою дочка убила….
- Ого! И культурные люди порой
Семейные дрязги убийством решали?...
Неужто сломал вас сменившийся строй?
- Особенно нас… Опустил нас до швали.

- Но, как удалось балерине убить?
- Чужими руками, жестоко, цинично.
Коварным внушеньем смогла убедить
Больного мозгами – соседскую личность,
Путём угощений с вином, с пирогом,
В том, будто повинная в смерти мамаши
(Умершей от пьянства) соседка его –
Супруга моя, для него – тётя Даша.

Конечно, не знал я о том ничего,
Но было заметно его отчужденье:
Порой к нам тянули проблемы его,
Но вдруг прекратилось его к нам хожденье.
Потов вот несчастье! – Беда так беда! –
Супругу убили! Тут, рядом – в подъезде!
И кончилась жизнь для меня навсегда….
Убийца не найден… Я жаждал возмездья.

Подобие жизни – не явь и не сон.
Мой разум повержен желанием мести….
Но ласковой кошкой со дня похорон
Кружила вокруг и с заботой, и с лестью,
Без капли упрёка на мой негатив
И, чтя этикет в соблюденье печали,
Вся в трауре Лена, свой взор укротив,
Хозяйство вела безупречно вначале.

Прошло сорок дней – ликованье в лице!
С утра фуэтэ закрутила беспечно.
Меня тормошила: «Ведь жизнь не в конце!
Сегодня начало и длиться ей вечно!»
Дала мне конверт, - распечатал его,..
А в нём… два билета в Большой на «Сильфиды».
Конверт уронил я – мне сердце ожгло.
Сознанье мутилось от зла и обиды.

«О, боже мой, боже!» - вдруг крикнул старик,
Глаза закатил в потолок и заплакал
Уставшей слезой, обратившейся в блик –
В маленький лучик прозренья во мраке.
Всех чувств укротитель – гранёный стакан,
Бездонною глоткой в момент опустевший,
Слезу осушил. Сигарет облака
Глушили рассудок дурманом созревшим.

Братки уж безвольные, дед захмелел,
Но сказ свой продолжил он нервно, упрямо:
- В тот день я впервые всерьёз заболел,
И в хлопотах дочь походила на маму.
Ей трудно пришлось: и учёба, и я,
Но всё ж возрастало в душе подозренье:
Особой заботой объяла меня,
Заботой не дочери – женщины бденьем.

То лоб целовала, чтоб жар в нём унять,
То помощь мне в ванной свою предлагала.
Садясь на постель, вдруг касалась меня,
Как будто с намёком, что зря пустовала.
Однажды проснулся я ночью, найдя
Рукой своей тело, пригретое рядом.
Я с криком вскочил, чуть с ума не сойдя,
И бил её, бил по лицу без пощады.

Она улыбалась, себя обнажив.
В бесстыдстве купаясь, глаза веселились.
Чем крепче я бил и грубее блажил,
Тем Лена азартнее самкой стелилась;
И я, обессилев, из спальни бежал;
Оделся и вышел в осеннюю стужу.
Но я оглянулся: в окошке дрожал
Её силуэт, будто рвался наружу.

И в согнутой позе на тонких руках
Мне виделась кошка в зверином напряге,
Но что-то родное пронзило, и крах
Вдруг я осознал и почувствовал тягу….
Но я не вернулся – ушёл навсегда.
Работал и жил я на съёмной квартире.
На время в душе схоронилась беда,
Походку к земле пригибая, как гирей.

- А, как ты узнал, что придурок-сосед
Науськан к убийству был дочкой твоею?
- То позже случилось, - напал я на след:
Соседа я встретил на улице с нею.
Я спрятался за угол и проследил
Их путь до конторы налоговой службы.
Узнал там: квартиру сдавал наш дебил,
А жили в моей они – видно, по дружбе.

Там два существа обитали таясь:
С порочной душой и душевнобольное.
«Но, что же крепило неравную связь?» –
Встревожился я, заподозрив дурное.
«Ревнивой рукою убита жена!» -
В мозгу истомлённом черкнула догадка.
Не там ли в содеянном скрыта вина?
Ведь всё объясняют Елены повадки:

Её приставанья и ревность ко мне,
И ненависть к матери, тяга к порокам….
Я бредил о том наяву и во сне:
Какое отмщенье послужит уроком?
- Его рассужденья достали меня! –
Вдруг Псовый вскипел. – Мои уши завяли.
Уж ночь на исходе – о чувствах блудня
Заглохнет пока… Все стаканы подняли!...

Покрякал старик и развязно сказал:
- А чувства мои не понять тебе, холда.
В башке твоей, шушера, только буза…
И хаву свою ты закрой на щеколду.
И Псовый, оскалив шакалий свой рот,
Прицелился чёрным зрачком в старикана.
Смолчали братки, оценив поворот
По своему каждый, в руке со стаканом.

- Я нотки презренья услышал в словах, -
Отхаркнул Витой и добавил, - степенность
То делась куда? Положеньице – швах…
И в мутных глазах, и в осанке надменность
Сменила вальяжность, и в голосе сталь
Напомнили деду: у них он в залоге.
- Не прав я, конечно, и мне очень жаль,
Что был нелюбезен я в том диалоге.

- В натуре, ты вору по пояс неси
Свои извиненья, умнявый валяла!
Кедрович, склонившись , прощенья просил,
А Псовый - ногой его прямо в «паяло».
Старик, как младенец, лежал на полу,
А кодла хлебнула ещё по стакану.
- Смотрите: «мочало на старом колу»
Подняться не может… Силён ты – по «жбану».

- С водяры в отключке…. Уже заморгал.
- Ну, ну, поднимайся. Давайте поможем.
Его усадили…. Под глазом «фингал»,
И брыли распухли, синюшная кожа….
Напала истома, серело окно.
Братков разморило: икали, рыгали.
Геннадий Петрович мечтал об одном:
Скорей бы сбежать от помоечной швали.

-А, как же «шнурёнку» свою ты урыл? –
Ведь ты обещал .., расскажи, но короче.
- Короче не просто, - дед явно хитрил, -
Но я постараюсь вас не заморочить.
С работы я шёл и со мной по пути
Моя подчинённая мило болтала.
«О, боже мой, дочка!» - я страх ощутил:
Навстречу, спеша, каблучками стучала.

Увидела нас, поравнявшись почти,
И фыркнула громко и нагло, и мерзко.
Принудила даму в сторонку уйти.
Взяла мою руку порывисто, дерзко.
А я, в замешательстве, руку держал,
И пульс учащённый в ладонях забился.
Её и меня разделяла межа,
Но в ней мракобесия акт затаился.

Отдёрнул я руку и быстро пошёл..,
А следом услышал шипение кобры.
То было для нас потрясенье и шок,
А кто проявил себя злым или добрым? –
Лишь случай расставил все точки над и:
Вошёл я в подъезд …. Разъярённый верзила,
Ударом в висок, меня на пол свалил,
Но тут вдруг собака верзилу схватила…

На счастье, хозяин к че-пе подоспел –
Собаку отвёл и помог мне подняться.
Бугай, обезумев, мычал и сопел,
И взгляд мой поймав, принялся извиняться.
Но самое странное: он – мой сосед!
«Ведь именно так моя Даша убита! –
Мелькнула догадка, - трагедии след
Не мог упустить я, как воду сквозь сито.

Я парня в квартиру к себе пригласил.
Глупца угостил чашкой кофе с печеньем.
Потом деликатно его расспросил:
«Так чьё исполнял он сейчас порученье?»
А парень скривился и сопли пустил,
Глаза ослезились, и лобик сложился.
Напрягся до дрожи несчастный дебил
И выдал: - Я Лене молчать побожился.

С трудом успокоив, его убеждал,
Что, если он всё откровенно расскажет,
То Лена о том никогда, никогда,
Никогда не узнает, его не накажет.
Бедняга поверил и всё рассказал:
Подробно про то, как убил тётю Дашу,
И даже о том, кто, когда приказал
Убить и меня…. Переполнилась чаша…

Я вышел на кухню и ножик схватил,
В газету свернул. Наказал строго парню:
В квартире сидеть, открывать запретил
И окна, и двери, и всё хранить в тайне.
Поехал к училищу, встретил я дочь
И ………………………………………………………
И трамвай зазвенел, – значит кончилась ночь…
- А Кедрович откинулся!.. Пульс уж не бьётся!

            22 декабря 2012г.