Встреча

Он подошёл ко мне и сказал:
-Ой.
Просто «ой».
Ничего больше.
И это «ой» разрослось. Расползлось по улицам, заглядывая в каждую щель, за каждый угол. Оно пахло удивлением, оно пахло отчаянием. Оно душило и давило под собой грудами металла, оно кромсало и рвало на части дома и людей, оно било пуленепробиваемые стёкла и памятники в тысячах городов. Оно жило. Оно приходило. Никем и ничем не остановленное, оно огибало земной шар, разрастаясь до вселенских масштабов и сжимаясь в двух маленьких буквах.
«Ой» пело. Оно стонало глубоким грудным голосом и верещало так, что не выдерживал хрусталь. Под его натиском превращались в невидимую пыль алмазы и самые искренние признания в верности. Оно дискредитировало всё и вся. Ничто больше не рождалось. Ни слова, ни звука. Перестали делиться клетки и появляться чёрные дыры.  Жило только одно это «ой». Беспрепятственно.
Неразрушимое. Непоправимое. Неизменное.
Он посмотрел на меня и сказал:
-Прости.
И время рвануло вперёд, до хруста натянув поводья. И мир взвился, как заведённый, помчался к краю Вселенной, всё набирая скорость, пытаясь отыскать хоть уголок, хоть клочок Космоса, куда не добралась бы моя боль. Деревья яростно сбрасывали листья, словно отторгая их. И те летели в бездну и ёжились от холода, гнилым ковром укладываясь на асфальт. Листья просили: «Не надо». Листья просили ещё хоть каплю жизни. Но деревья были непреклонны, ведь не им рвать свою тонкую кожу о безжалостные прутья метлы дворника.
Но даже деревья не были так жестоки, как это его «прости». Оно вырывало из памяти остатки прошлого, оно пыталось оправдать Его. Но не могло.
Никак не могло.
Не получалось у этих ничтожно малых букв сгладить нашу острую случайную встречу. Никак нельзя было объяснить, почему эта улица и эта минута в многомиллионном городе выбрали для встречи именно нас.
Нас, разбитых и искалеченных друг другом. Нас, пострадавших в боях и немыслимым сражениях. Нас, полководцев и воинов на поле битвы в собственных головах и душах. Нас, разорванных на атомы, на частицы и разнесённых по всему космосу так, что и не собрать больше. Нас, пообещавших ни словом, ни жестом не намекнуть даже самым близким и преданным о том, что случилось в этом далёком, почти уже не существующем прошлом. Просто нас.
Мы отступили. Нечего было больше говорить. Чувство недосказанности чего-то самого важного навалилось на мои плечи, сжимая шею и голову ледяным металлом. Все знакомые буквы и звуки рвались из меня, как птицы рвутся на юг от гибельных холодов. Но моим птицам было никак не улететь. Они били разрезанными крыльями, раскидывая вокруг сожжённые перья. Они кричали. Кричали немыслимой, звенящей тишиной. Они хотели петь.
Но мне нечего было больше сказать.