Ода старости

I.

Раньше казалось непостижимым – почему старость
не швыряет на рельсы и не засовывает в петлю?
Почему боль жаждет новостей, а немощь толпится в очередях?
Патриотизм, улыбка и аппетит после семидесяти
вызывали приступ тихого сумашествия.

Презрев светофоры, чахлые нарушители
репетировали пересечение границы со смертью.
Бесцеремонность несущих еле теплящуюся жизнь
под автомобильные жернова судьбы
доводила до бешенства.

Непреклонность совершающих подвиг долголетия,
алюминиевый блеск выцветших глаз
пугали ожившим кладбищем из фильма ужасов,
и обнаженные нервы требовали сатисфакции
хрустом костей.

Воинствующая упрямость раздражала серьезнее,
нежели дружба с клептоманом.
Не спадающая эрекция старческой логики
отрицала всякую иную, и мир трясся от злости,
осознавая, что зря копил свой опыт.

Теперь же у самого ухмылка не сходит с лица –
теорема Ферма, помноженная на загадку Джоконды.
Странно, но голые черепа невероятно улыбчивы.
Не означает ли это, что после смерти
будет по-настоящему смешно?

А пока что невесело – равняется не грустно!
Свежие новости действуют обезболивающе.
В публичном стойле нагуливаешь аппетит.
Жаль, что так быстро подходит твоя очередь.
Пропустить бы кого вперед… Но не на перекрестке!

Так вступаешь в пору бесстрашия.
Изучая прейскурант похоронных услуг,
хочется умереть солдатом! За счет Родины!
Неужели мертвый я столько стою?
Сколько же я стою живой?


II.

Признаться, думалось, что будет тяжелее.
В беспредельность отчаяния почему-то верится легче,
чем в любую другую бесконечность.
Но марафон преодолен, и звон в ушах – фанфары победы.
Паника вокруг – церемония награждения.

Вот, где важно не прогадать – при разборе призов!
Незнакомцы надежнее друзей, женщины – женщин.
Сноп болезней лучше букета воспоминаний.
Пока недуги решат – кто из них главный,
можно легко помереть с тоски.

Мудрость убывает пропорционально кальцию в скелете.
Распыляется, покрывая ухабы и трещины
скользкой жижей памяти, разлагающейся в беспамятство.
По ней уже не походишь, а воображение потеряло летучесть.
Остается естественное – не двигаться.

Особенно бросается в глаза родство камня, но не дерева.
Растения, после животных, самый проституирующий класс,
приноравливающийся к любому времени года.
Беспринципность – последнее откровение природы.
Только камни хранят отрешенность, а вода – достоинство.

В лужах с несвойственной нежностью узнаешь себя:
Как ты темен! И совсем не изменился за десятилетия.
Какое, все же, счастье – быть! Пусть даже пятном силуэта
на фоне исчезающего океана, озерца, пролитого глотка, слезы.
Счастье ли?

Когда принципы больше не имеют значения,
их труднее скрывать, а тем более, скрываться за ними.
Научившись все чаще отказывать желаниям,
с завистью подмечаешь неподкупный характер погоды
и продажную сущность внутренних органов.

Случай довольно уникальный:
будущей жертвой присутствуешь на опознании
собственного убийцы, которого сам же и взрастил.
Кто из них? Да кто угодно! Но кто – первый? Не всё ли равно?
Нет, не всё! Убийца не должен мешать следить за погодой.


III.

Мы так многому не научились. “А теперь и вовсе поздно!”
И успокоение наступает быстрее, нежели от микстуры на ночь.
Как долго не верилось, что яд малыми дозами – лечит.
Поздно!, если не объясняет, то многое прощает – не многому,
а тому, от чего посчастливилось отречься.

Поздно! – единственная наука, которую мы постигли.
Которая постигла нас. Мы хотим рассказать о ней
первому встречному, но не рассказываем.
Мир не интересуют наши открытия,
а мы все еще интересуемся его невежеством.

Зато, как многое упущено! Роздано, украдено. У них, у себя.
Молитва – искусство ощутить свою нищету перед Небом –
утратила исконный смысл. Выясняется: чем меньшим владеешь,
тем ты богаче. И богатство ежедневно растет.
Поэтому любые просьбы просто не уместны.

Ждешь, пока достигнешь состояния Креза. Оно неминуемо.
Обидно, что люди не испытывают к тебе зависти.
Они заняты взлетами и падениями курса акций.
Им еще не открылось, что единственная конвертируемая валюта –
та, что ежесекундно выбрасывается ими коту под хвост.

Так становишься экспертом в вопросах Времени,
забывая, что у Времени никогда и не было вопросов.
Значит были проблемы – с нами! И мы их решили!
Пока что частично. Но обещаем, что не пройдет и ... лет,
и Время останется в одиночестве.

Пусть тогда помучается с будущими поколениями!
Узнает – с кем больше хлопот. Поймет – кого оно потеряло,
пропустило сквозь пальцы, сквозь игольное ушко.
Глухому, как ему расслышать проклятия и смех?
Слепому, как ему узнать удачу в лицо?

В его часах всегда не доставало песка,
поэтому мы становимся песком. Но сначала камнями.
Таким образом тот, кто устроил таковой жизнь,
позволяет нам напоследок проявить твердость характера.
Время еще пожалеет! Но мы уже не вернемся!

В минуту внезапно кольнувшей отваги
можно щегольнуть высокой тульей залысины,
придать морщинам генеральскую твердость,
невнятной речи – многозначительность пауз,
замедленности реакций – атрибуты внутренней борьбы.

Тщеславие зовет на парад-демонстрацию того, что осталось.
Выходи строиться! Рядами и колоннами. Ровнее!
Учитесь стоять так, как потом будете лежать.
Не оседать! Руки на грудь! Нет, лучше по швам,
а то разойдутся. Шагом марш!

Шагом марш, пока не пропала способность держать мимику,
контролировать биомеханику, узнавать собственные ботинки!
Главное – не обращать внимание на зрителей.
Поэтому – равнение на соседа! Уже нет?..
Тогда сомкнись! Ну же, встань на его место. Не хочешь?


IV.

“А что впереди? Что же, все-таки, впереди?” –
волнуется нелюбознательный разум. Что это с ним?
Чего он всполошился? Испуг или любопытство?
Испуг любопытством? Испуг любопытством испуга?
Отрицание Отрицания Отрицания…

Эхо долго не смолкает. Требует отвесных скал и атмосферы.
Требует осмысления. (Попробуй такое осмыслить!
Спотыкаешься уже на третьем повторении.)
Звуки перестанут отражаться только на вершине.
(Но попробуй до нее добраться, особенно в связке с самим собой.)

Разум напуган длиной собственной биографии,
как слон – длиной хобота, жираф – длиной шеи,
Казанова – длиной собственного члена.
Жили – не замечали, а тут… заметили?
“Что же, все-таки, впереди?”

Все объяснимо! Вырабатывается шестое чувство,
которому нет названия в медицинской литературе,
(даже бессмертная мертвая латынь оказывается не у дел!) –
чувство, глумящееся над остальными пятью,
словно террорист над заложниками.

Ожидание Ожидания Ожидания...
(expectation expectationem expecta!-ti-o-nem)…
Язык вдруг обретает ревматические суставы (ты-о-нем),
занимает их у конечностей, которые рады (о-нем)
поменяться ролями с вещательным органом (нем).

Итак, “Что там впереди?” Неужели оно нуждается в вопросе?
Если Да!, то оставь в покое хотя бы патетику.
Убери ее из голоса, вышвырни, как вставную челюсть
любимого друга. Если друг не захватил ее с собой,
значит она ему там не нужна.

А впереди маячат неясные видения:
то ли это ты сам – со спины или в пол-оборота,
изменившийся до еле-узнаваемости,
то ли зачастившее сновидение из детства
приобретает черты твоего зеркального отражения.

“Что же, все-таки, впереди?” – шепчешь засыпая.
Ответ неожиданно открывается в рефлексах: удаляясь в сон,
закрываешь глаза, чтобы внешнее не мешало внутреннему.
(Значит, все же, мешает!) Однажды устанешь курсировать
или просто не найдешь дороги назад.

И все будет как у всех – по-человечески.
Это когда человек перестает быть человеком.
Ибо в снах он – дух… А вера – вот же беда! –
в том, что даже мысленно не позволяешь себе
перетащить за собой весь мир.


V.

Пейзаж вживается в образ фотографии, но Образ не находит пейзажа.
Наши дороги редко пересекаются. Жизнь теперь боится перекрестков,
хотя только на перекрестках она и происходит.
Дело не в опасности столкновения, а в опасности выбора.
Только вперед! – не альтернатива, а безысходность.

География все больше походит на геометрию.
Все, чему не верит глаз, вынужден поверить мозг.
И если раньше казалось, что параллели сходятся в бесконечности,
то сегодня иллюзии уже не в силах утешить.
Значит и Там нет никакой надежды на встречу!

Невозможно жить с воспоминаниями, не скорректированными Временем.
И тогда наступает черед фантазий.
То, чего знать не можешь, домысливается железами.
В конце концов, существуют же вещи, которых не избежать,
если не сбежать от них раньше!

Невыплаканные слезы перебродили в уксус, в кислоту.
Пара пригоршней не повредит ни памяти, ни Образу.
Наоборот! Их давно пора обновить, вернуть к реальности.
Пускай очистятся от оксидной пленки забвения,
избавятся от позы окоченения.

Мне видится, что Образ еще жив. В моей памяти – так уж точно!
Только не в том виде, в котором ему пристало предстать передо мной.
И я откупориваю Пузырек, и выпускаю на свет дня
Тлен и Распад, Увядание и Страх.
Чувствуйте себя свободно, господа!

Я не буду вам указывать – вы отлично знаете свое дело.
А если что позабудете в пылу азарта, то взгляните на меня.
Во имя справедливости я готов послужить моделью.
Я буду рядом или неподалеку. Мне некуда и незачем уходить,
ведь я так долго шел к этому моменту.

Глаза, походка, волосы, кожа... Пожалуйста,
все, что хотите! Все, что найдете и посчитаете нужным.
Да! И самое главное – смех! Не забудьте смех!
Он больше не посмеет измываться надо мной,
умерщвлять, загонять в могилу… Заживо!

Молодость не имеет права умирать! Такого не должно быть!
Так не честно! Умирать должна старость.
Прости меня, милый Образ. Ты не можешь умереть таким,
каким мир запомнил тебя. Каким он напоминает мне о тебе
ежедневно, ежечасно, ежеминутно.


VI.

Проклятая жизнь! Все время думаешь то о Прошлом, то о Будущем.
Настоящее протекает либо в вымысле, либо в обмане.
Хотя правда ужаснее всего! Как, должно быть, прекрасно существование,
когда не думаешь ни о том и ни о другом! Тогда жизнь – прекрасна!
Даже если она называется – смерть.