Я более не баловень судьбы...

Я более не баловень судьбы –
лишь утлый челн, что ею в море брошен.
По принципу «закатанной губы»
я этой жизнью щедро огорошен.

Что слаще может быть нежданных бурь,
когда легко в погожий день весенний,
приняв сто грамм, курнув на шару дурь,
мир принимаешь чистым воскресеньем,

доставшимся задаром, просто так,
как молоко бездомному котенку,
как Штирлицу несчастный пастор Шлаг,
как мама с папой глупому ребенку.

Но дунул ветер… Нет, не дунул, но
чуть потянуло сквозняком. Откуда?..
А кто-то прикрывал уже окно
(да мало ли, пока не стало худо).


Прохожий в небо с трепетом взглянул,
но, не увидев ничего пока что,
по-стариковски сумрачно вздохнул,
бубня под нос о беспокойстве зряшном.

А девочка, а девушка почти,
спеша на встречу, ожидая встречи,
зонт распахнула около шести.
А в шесть ноль три на нас свалился вечер…


Вернее ночь с ее кромешной тьмой.
И первой каплей звякнула о кровлю,
о мой горбатый звякнула второй
и началась. И кончилось безмолвье

скупых небес. О смертный ужас гроз
среди весны отрадной и пугливой!
Едва пробившись, жизнь идет вразнос,
становится чужой и суетливой.

Бежит, срывается, не узнает себя,
теряет зонт и насквозь промокает
сквозь платье, через кружево белья,
причина есть – свиданье отменяет…


А тот – не я – юнец, веселый плут,
вздыхает с неприкрытым облегченьем…
В кромешной тьме из неба воды бьют
и сотворяют на земле крушенье…

… Я более не баловень ее,
промыт насквозь до самой костной муки,
и легкое, как дымка, бытиё
окажется такой нелегкой штукой.

Что называлось даром, было мной
оплачено когда-то тем же мною.
Я помнил это прошлою зимой,
забыв об этом нынешней весною.


И это стало видно за версту –
расслабленный, наивный и довольный.
Судьба мой путь свернула ко кресту,
чтобы напомнить, как бывает больно,


и сколько стоит этот чистый свет,
и что у счастья трудная повадка,
когда удача отвечает «нет»
и хлещет бурей яростной, но сладкой.