Ничто, никто, никак...

Ничто, никто, никак...

Заплаканное диво,
вмороженное в лёд,
расцветшее красиво,
в стихах моих поёт.

Наитий детских рот
врастает в небосвод,
как дерево, счастливо.

Мной
проклятый барак
лишь в снах кошмаром жрёт
мой мозг,
пьёт
кровь мою,
он - перегной,
стих - рост.

Я в жизни очень прост,
как ствол, что под корой,
в мороз с кольчугой схожей,
уходит в глубину системы корневой,
как Минотавра бункер, изветливо-огромной -
всем ходом кольцеванья,
одновременно в Божий
простор
с сияньем
звёзд
и солнечных лучей
роскошеством ветвей,
не менее корней
в своём ветвленьи
сложных...

Есть сила в жизни скромной -
ничто, никто, никак
не в силах искалечить
запрятанную вечность,
что славит человечность,
лучась сквозь мрак
за так -
беседой звёзд в пустыне,
внемлющей Творцу,
так было встарь, так есть
и ныне,
это честь
и весть
вне страха
праха,
вне гордыни -
и сиё певцу
к лицу,
как, впрочем,
человеку в целом...

Мне жизнь сама стихи мои напела -
ничто, никто, никак -
отчаяньем от самого себя,
не знаю, как,
чернорабочей вечно ночью,
без коей ни одна не устоит тюрьма,
а их не счесть
и днесь,
я впал в ту речь, что до сих пор
во мне рокочет,
как голосами полный коридор
идущих в бесконечность
одиночеств
творчеств,
посвящённых
не корысти личной,
а вышнему
над высшим
мерой мира,
чей итог -
распад,
порядку.

Целую трепетно
тетрадку,
в которой затаился
ветер воскрешенья
всех дорог,
что я ногами, обречёнными (известно то) на тленье,
пройти не смог,
но взял стихотвореньем,
как дал мне Бог,
вручивший неба флаг
любому зраку,
впавшему в рожденье
свыше -
зерном умерший
знает возрожденье,
растущее
поющим
легионом воздушно-каменных имён,
в нём
все хотят увидеть всех под куполом,
что целокупен
и вездесущностью всех добрых чувств, возможно,
их не шесть, а семь, как Божьей
милостью живое всё
и в испытаниях,
страданиях,
закланиях -
волшебно наделён,
всё остальное суть - никак, ничто,
когда ты в этом кто...
А то?!