Люблю тебя!

Из всех несовершенств, пожалуй, ты
всех совершенней, мой старинный город.

Бывает так темно от суеты, что боязно взглянуть  из тесных створок
на дикость обречённых пустырей, кричащих молчаливые проклятья,
где с каждым годом чувствуешь острей, что все мы тут в причастье волжском братья
и сестры во грехе и во плоти, в желаньях жить вне заповедей божьих,
в попытках даже  судьбами платить за дурь и нерадивость вкупе с ложью…
Во всём, что недостойно бытия, но так достойно жизни человечьей.
Ты горюшко моё, печаль моя! Спаси нас от ущербья и увечья!
Спаси и сохрани! И сохрани былое в наших памятливых душах,
как может лишь кладбищенский гранит все помнить и покоя не нарушить
земного, что восходит к небесам… самих небес, низвергнутых на землю
дождями слёз и смеха… Голоса… Но нет пророка, знаешь Слово, нем ли…
И, встретившись глазами в вышине со взглядом назидательным и строгим,
поймешь – есть совершенней, но страшней, места, где начинаются итоги…
А есть еще чужие города, прекрасные в их царственном величье,
где даже летом веют холода, где вряд ли разберёшь законы птичьи…
где сумерки неоново горят подобно огонькам лесной чащобы,
где железобетонно встали в ряд суровые колоссы небоскрёбов…
Там даже слово вымолвишь с трудом  – не прорастёт – асфальт и камни – больно.

Люблю тебя! Тебя, мой старый дом!
Убогий, испоконный, колокольный.