Кофе

Кофе…постоянное кофе, непрерывная чехарда, кружка за кружкой. Хотя, сама-то кружка одна: миленькая, с какими-то веселыми узорчиками. Только жидкость меняется, словно отмечая движение по дневному небосводу. Утром обжигающе-горячая, неважно, трижды или четырежды…но практически кипяток, коий льется в глотку как серная кислота, ошарашивая непроснувшийся мозг и приводя в ужас запертую в кожаных стенах гортань. К полудню…к полудню буран захирел и сдал…кофе уже теплый, больше похожий на переварившийся чай, ослиную мочу или что-то ещё малоприятное, но чертовски необходимое на кофейном столике. Или рабочем. Или кухонном. Полдень. Совы ещё размякшие и кофе такой же. Мягкий и слюнявый. Слюнтяйский кофе.
Ещё нет одиннадцати. И хорошо. Я с полным правом наслаждаюсь растворимой бурдой колюче-злой температуры кипения. Язык прижигает. Хо-ро-шо.
Утро, чтоб его. Похоронный марш ласковой прохладе рассвета уже отбит. Начинается победное шествие адского полудня. Пекло. И внутри тоже – пекло. Ночь не спросив разрешения забрала все остатки здравомыслия с собой. Смахнув рассыпавшиеся, уже подсохшие крошки смятения и правдивой сумятицы. Ночь она такая – прямолинейная, хладная и молчаливая. Она все укроет под полой своего звездного плаща. Не в её привычках играться с душами, высвечивая, выжигая искреннее. А полдень это дело любит. На то он и полдень.
Пишу что-то совсем не то, что хотелось бы. Да ушли слова. Правду ночь тоже забирает с собой, оставляя лишь возможность редкого мысленного просветления. А мысли-то…хех…мысли-старушки, невинные школьницы. Одни встать неспособны, чтоб на бумагу выйти, так и сидят на лавочках извилин, да лузгают семечки Страшной Честности. А вторые, глупо похихикивают и срываются с места прежде, чем за ручку взяться успеваешь. Раз… нету их. Только смех где-то вдали отголоском звучит. Ну такие мысли, что ж поделать.
И ты опять берешься за книгу. Раскрываешь на памятной странице и продолжаешь купаться в чужом омуте слов и судеб. Даже не авторских. Совсем чужих. Не-живых. Сам же, своей душой их в чувство приводишь. Двигаться заставляешь. И автор тебе тут не помощник. Ему что? Его мысли уже обрели форму словесную, а ты мучайся. Расшифровывай. Раз своих нет.
Ну вот…тяжело пополудни такую ересь набирать. И кофе уже мочой водянистой отдает. Полдень на носу. Совсем свернулись мыслишки. На боковую.
Ночью. Писать надо ночью. И книги тоже читать. Ночью. Когда восприятие обостряется, затачивается язык и душа, издерганная, влажно-бумажная, хрупкая, но паутинисто сильная, снимает одежку бытовухи. Обнажается.
Вдох-выдох.
Ночью дышать больнее. Острее. Четче.
И потому так тяжело заставить себя взять-таки в руки ноут, или ручку, взять и выписаться…выложиться без надежды на понимание человеческое, отдать все, что взял за день. Протряхнуть ковры воспоминаний, да отмыть уже стеклянные витрины Разума. Тя-же-ло.
Приходит ночь, замки сами грохаются наземь, лязгают ржавыми цепками, двери открыты. Что делать будешь? А что сможешь?
И вновь, по очерченному, неправдоподобно четкому кругу луны ты водишь пьяные хороводы, али булькаешься в стоячих водах снов. Красивых, бесспорно, с камышами, пиявками, трясиною и прочими прелестями недвижности. А луна бледнеет.
А ты…опять делаешь все возможное, лишь бы не проснуться. НЕ жить. НЕ дышать.
Ночью ты остаешься наедине с самим собой. Кто выдержит? Тому награды не будет. Своя схватка в когтях безумного Бреда. А кто не выдюжит? Тот и знать не будет, что не-жив.
Такая вот правда.
Такой вот кофе. Ночью. Стылый. Горький-горький. Самый вкусный.