Т. Л

Памятуя о том, сколько раз ты просила за тех,
в ком течет твоя кровь и уже не бывает роднее,
я позволю себе, как одну из греховных утех,
вместо неба сказать: не считай, что отсюда виднее.

Так бывает, когда не известно зачем еще жить,
из волокон судьбы, из поденной нечесанной пряжи
вдруг, впиваясь в ладонь, заблестит серебристая нить
и распутает жизнь на веревки и новую свяжет.

То, что можно простить, не иссякнет пока не отдашь
свою самую тень, от которой пока независим,
оставляя себе, как ничем объяснимую блажь,
ворох старых обид, будто сноп неотправленных писем.

От удушливых грез, что несутся в трамваях звеня,
разрывая твой путь на куски полусна-полубденья,
на морозный глоток наконец проступившего дня
променять все свои, все чужие свои убежденья

и остаться опять недовольной собою, чужой
тем, кому твоя кровь с каждым годом и днем все бледнее,
сесть на стул за столом, перед белой бумажной межой
между смертью и тем, что за нею отсюда виднее.