А почему-то мысли не о вечном...

 Мне надоело чай заваривать в стакане —
 В гостинице я что ли, иль в купе?
 Ведь это — как играть на барабане
 В квартире, а не в уличной гурьбе.

 Отсуетившись день, глаза зажмурю —
 Как вытерлась клеенка на столе!
 И вдруг вздохну о желтом абажуре,
 О розочке в фамильном хрустале.

 О пианино, что молчит три года
 Под грудой папок, книжек и газет...
 Попробовала взять хоть полаккорда,
 И клавиши ответили мне «Нет!»

 Попробую еще, вот так, вполсилы...
 В расстройстве полном ноты «до» и «ми»:
 — Да ты не нас — саму себя забыла,
 Иди, общайся с грубыми людьми!

 А не пойду! Мне отказать от дома
 Не вправе вещи, брошенные мной.
 Чтоб отошла усталости истома,
 Достану лучший чайник заварной.

 Он весь в узоре хвойном... Вот так дело —
 Забыла я, что скоро Новый год!
 И всё, что серо нынче, будет бело,
 И полночь грозную Бог времени пробьет,

 Последнюю во всем тысячелетье —
 Манящий и пугающий рубеж.
 Прощаясь с догорающим столетьем,
 Созвездья дивный выстроят кортеж.

 И будет утро времени чужого,
 В котором я не очень приживусь.
 Для мира в том ущерба никакого,
 А для меня — растерянность и грусть.

 Останусь в этом веке, даже в прошлом,
 Где новшество из новшеств — граммофон,
 Где абажур с кистями не был пошлым,
 Где весь уклад был для души заслон:

 Привычность быта жизни скоротечность
 Нам позволяет меньше замечать,
 И сохранять веселую беспечность,
 И тягу к переменам укрощать...

 О господи, столетье на изломе,
 И вечность зрима нам, как никогда,
 А мысли детские — о чайничке, о доме,
 О пианино, что молчит всегда.

 О том, что почему-то с каждым годом
 Становится важнее и важней,
 В противовес поветриям и модам,
 Поэзия ненынешних вещей.

 Они всё помнят обо мне и знают,
 Как верные хранители судьбы...
 А люди — люди тоже не мешают,
 Они не так уж были и грубы...
 14-15 ноября 2000