Канибадам

         ( поэма)      
                моим дедам и отцу


Сковало тело мое слабость и защемило сердце вдруг,
когда знакомого  рубаба* услышал я далекий  звук,
что пробивался еле-еле, через заполненный эфир,
надрывно радио хрипело, перекричать пытаясь мир.
И звук пропал, и одержимый я ручку радио крутил,
и вспомнил дом, и край любимый, и городок, в котором жил.
И наш родной неповторимый из камня сложенный дувал,
творенье мастера Карима, что сад от зноя защищал,
и украшал три века город и виден был издалека,
и на  соседские заборы посматривал я  свысока.
Однажды вор чуть больше суток на нем, в отчаянье, провел,
пять метров, - это вам не шутки, бедняга это не учел.

Я вспомнил двор, арык глубокий, поивший наш заросший  сад,
навес обычный для Востока, поднявший к небу  виноград.
Во времена реформ хрущевских, когда налог на сад ввели,
таджики вместо забастовки лозу под корень извели.
Исчезла тень, а с ней прохлада, арык от зноя пересох,
петух, не вынес муки ада, и на четвёртый день издох.
И без защиты двор остался, и сад жара  могла  спалить,
пока отец не догадался навес газетами покрыть.
И год соседи забавлялись, как вождь страны и всё ЦК
в навесе нашем улыбались через решетку, как ЗК.
Отца парткомами пугали, пожарник трижды штрафовал,
а мы газету «Правда» брали и снова лезли на дувал.

За ним осталось мое детство, и мой родной Канибадам.
Кани?* - Где? – стало по-узбекски, орехи на фарси: бадам*.
Где люди, путаясь в наречьях, рождали собственный язык.
Отец – таджик, а мать – узбечка, и в результате: «мин – точик*»,
А как сказать бы мог иначе тот черноглазый карапуз,
когда родня его, дурача, шутила: «Значит, ты - урусс».
Я  с детства знал, что слово флейта на языке таджикском: най*,
когда на тоях* и на эйдах* узбеков радовал карнай?*
И я, как мог, так и общался, и помогал мне в том дутар*,
когда наш город превращался в восточный сказочный базар,
где  мы с блохастым псом «Бациллой», что, аж до страсти петь любил,
народ базарный веселили - я струны рвал, а пес - скулил.

Кричала тетка, что артистов в роду не будет никогда,
и все же дома дутаристом быть позволяла иногда,
когда о том просили гости, а как им можно отказать,
ну, а потом, кипя от злости, не забывала наказать,
крича, чтоб я занялся делом, артист безбожник и урод,
чтоб даже в мыслях быть не смел им и не позорил славный род.
 
Наш род был славен гончарами и мастерством таким владел,
что Туркестан гордился нами, посуду делать дед умел.
И продавал ее в Коканде, и в Фергане, и в Бухаре,
сеть мастерских и в Самарканде, и в Душанбе, и в Исфаре.
Вдыхая жизнь в песок и глину, трудился дед мой по ночам,
а днем искусству лить кувшины детей и внуков обучал.
Его тарелки, кубки, чаши народ любил и уважал,
и сам Эмир посуду нашу всегда иной предпочитал.
И было чем тогда гордиться канибадамским мастерам,
за знаменитой черепицей гонцов Европа слала к нам.
За это род потом и били, когда явился  «Старший брат»*.
огни в гончарных погасили, разворовали дом и сад.
И славный промысел забылся, никто круг больше не крутил,
погибли те, кто не смирился, а дед в Сибири  лес  валил.

С тех пор прошло почти столетье, и я давно живу в Москве,
но сад, и дом, и стены эти во снах являются ко мне.
Помост из досок под навесом в тени ветвистой алычи,
на нем подушки вместо кресел, а вместо стульев, - курпачи*.
И блюдо медное для плова, и колыбелька для детей,
и достархан*, всегда готовый к приему пищи и гостей,
Арык журчит, неся прохладу недосягаемых вершин,
бурлящих рек и водопадов, и все сметающих лавин.
Его сквозь глину и барханы прорыли деды кетменем*,
и здесь он жизнь, кому-то - ванна, а кто белье стирает в нем.
К тому ж залог он крепкой дружбы, ведь он течет через дома,
и о соседях думать нужно,  ведь без воды сойдешь с ума.

Колдует тетка у тандыра*, и из пшеницы нон* печет,
а рядом рой детей настырных остыть лепешкам не дает.
Под неподвижною чинарой сестренки красятся усьмой*
спасая кожу от загара и подводя глаза сурьмой*.
У Азии свои законы, верны им город и кишлак,
здесь непривычны  телефоны, и в гости ходят просто так.
Здесь на земле, спаленной зноем, все совершают от души,
все дышит миром и покоем, и редко кто, куда спешит.
И только вечер наступает, и зной полуденный спадет,
пиалки ставятся для чая, а вдруг да кто-нибудь зайдет?

И гость какой-то непременно к отцу иль к тетушкам придет,
и мусульманин правоверный: «Аллах Акбар!»* произнесет.
И в доме вмиг засуетятся, и угли в печке разожгут,
и ужин сытный азиатский готовить женщины начнут.
На достархан положат сливы, кишмиш, халву, айву и мед,
и разговор неторопливый с пиалкой чая гость начнет.
И будет плов, вино и дыня, и дети сытые уснут
и печь под чайником остынет, и старики чуть-чуть взгрустнут.

Когда ж их дремота скосит, часам примерно к десяти,
отец тихонечко попросит рубаб* из дома принести.
И отзовется болью в сердце воловьих струн печальный звук,
и я в каргах* открою дверцу там, где пылится деда круг.
Где он месил когда-то глину и печь дровами разжигал,
согнув натруженную спину, свои шедевры создавал.
Где он, однажды, круг вращая, меня позвал в вечерний  час,
и я пиалочку для чая слепил из глины в первый раз.

Прости, Ферганская долина, прости, родной Канибадам,
что загостился на чужбине, и редко езжу в гости к вам!
Что позабыл сестер и братьев, давно дутар не трогал свой, 
и потихоньку забывать я стал не к добру  язык родной.
Еще прости за то, что сына домой ни разу не возил,
и не мешаю больше глину, как славный мастер Ниязи.
Что не вращаю круг гончарный, который он крутил ногой,
и что рубаба звук печальный, напомнил мне, что я изгой.

1990


Пояснение к текстам поэмы и стихотворений

Рубаб     - пятиструнный щипковый музыкальный инструмент. Самый популярный и уважаемый таджиками, которые считают его одним из самых драгоценных даров Аллаха.
Дутар, тар - струнные музыкальные национальные инструменты (тар – струна, с приставкой, означающей количество).
Най        - таджикская флейта.
Карнай - медный духовой национальный музыкальный инструмент (около 2,5 метров), сзывающий народ на праздники и торжества.
Зурна     - деревянный духовой национальный музыкальный инструмент. 
Дойра    - национальный бубен. 
Дувал    - среднеазиатский глиняный забор, высотой около трех метров. 
Курпача - узкие, длинное, стеганное, ватное одеяльце, специально пошитое для сидения или лежания.
Достархан - скатерть (в Средней Азии обычно стелется на ковер, лежащий на полу). 
Тандыр  - специальная печь для выпечки среднеазиатских пшеничных лепешек, пирожков.
Самса – пирожок  из слоеного теста с луком и рубленым мясом.
Нон     - по-таджикски: хлеб, лепешка. 
Усьма - трава, подкрашивающая волосы (обычно брови) в черный цвет.
Сурьма - косметическое средство для окрашивания ресниц, выделения глаз. 
Кишлак - деревня, поселок. 
Райхон - трава (дословно: дорога к дому). 
Кетмень - ручное сельскохозяйственное орудие труда, среднеазиатская мотыга. 
«Аллах, Акбар!» - мусульманское изречение (дословно: Велик Аллах!). 
Эйд - праздник на таджикском языке. 
Той - праздник на узбекском языке.   
Каргах - ремесленная мастерская (фарси).   
Арык – оросительный, вырытый вручную канал.   
«Старший брат» - так обычно в Средней Азии назвают Россию.
«Мин - точик» -  фраза, вызывающая улыбку или недоумение. (Мин - по-узбекски – «я», таджик должен был сказать «Ман –точик»).