Сказка

Я отказался от амбиций
поэтических
в больнице
психиатрической -
на лицах,
при чтении
моих стихотворений
с выражением,
и тени
восхищения
не встретив, не гений -
осознал я в просветлении
дарованного свыше вдруг мгновения,
и стало стыдно мне за самомнение,
что в заблуждение
ввело так много лиц,
имевших отношение
к вселению
меня
средь бела дня
в одну из самых устрашающих умы больниц -
пока умы
ещё в уме,
увы,
сам Пушкин говорил - быть лучше при суме
или в тюрьме,
чем, - Боже, упаси! - попасть в психушку
на радость ненавидящей мышление,
враждебной просвещению
казённой тьме...

План избавления
созрел
в моей здоровой голове -
я много спал и много ел,
в окно с решёткой
не с тоской
глядел
и на вопрос врача трещоткой:
"Ну, как стихи?" -
махнув рукой,
ответил: "Чепухи
достаточно с меня, пустая трата времени
в отчизне,
где стихотворчество мешает жизни:
ни денег не сулит, ни славы,
не стоит делать из забавы
всей жизни дело..."
И в зрачки мои,
прищурясь, вглядывался врач
и головой
под белым колпаком
кивал,
как грач
над червяком,
он знал,
как говорить с несчастным дураком,
комиссия потом
в лицо моё смотрела
и хором пела:
"Он здоровым,
право слово,
стал!"

И вот вернулся я в свою избушку
на курьих ножках, добрую старушку,
в ней жившую когда-то, поминаю
я добром,
она сей дом
мне подарила, помирая, -
со ступой,
помелом,
котом
учёным
и зелёным
дубом,
с волшебным сундуком
на нём
и цепью золотой,
идущим следом
за гуляющим скворечником
нелепым,
умеющим неведомое ведать
знанием нездешним...

Пришёл
домой,
достал тетрадь
из-под подушки,
огонь развёл
в огромной
русской печке,
чтоб сжечь источник бед моих подлунных,
но зазвенели
сквозь метели
мира
заключений умных
хваткой стали,
лиры
кровной
струны
и стали
оживать
словечки,
и вот уже вокруг меня запели,
как в апреле
капели,
поля, леса, моря,
отроги
горные,
овечки,
человечки,
мои все "Я"
во многих
ипостасях,
нерукотворные
на счастье
солнце и луна, и звёзды, и кремнистый путь, и Бог, читающий стихи пустыням,
и царь Давид, у скинии
танцующий, и синий
небосвод...

И вот
уже
в душе
народ
свобод
неокроплённых
кровью
поёт,
и сытый шмель в траве гудит июльской, и прекрасные цветы
заводят хоровод
с любовью
под опылением
стихотворением
мечты,
как бабочка, прекрасной,
и девушки, чьи взоры
ясны,
бегут
по косогору
отчуждения от вздора,
сфабрикованного миром
жира
мора,
платками машут мне, зовут
к реке надежды ненапрасной,
по той реке плывут
челны
и струги,
а в них -
мой стих,
в котором - воли други,
красавцы-скакуны
несутся с ржаньем
из преданий
в степь,
в прибрежных тугаях,
гуляет
древний
вепрь,
туранский тигр - ещё живой -
его не ест,
с ним говорят
на языках
дриадовых
деревья,
весь мир беседует со мной,
от мира бессловесного
мне ничего не надо,
тих,
в избушке сказочной я слушаю гостей моих,
для всех хватает мест
достоинства чудесного,
никто ни с кем не ссорится и никого никто толпою злобной
не ведёт на крест,
не судит
брата брат,
нет крови алчущей - вражды утробной,
базаров, тюрем, моргов нет,
здоровы люди,
не спешат в рабы
и в палачи,
хватает им, как птицам тем небесным, пропитанья,
и мысли нет кричать: "Казни!"
иль: "Ратуй!",
со мною рядом
Одиссей, Акутагава,
Достоевский, Мандельштам,
причём тут слава
иль богатство? -
со мною благородномыслящее братство,
я сладость вдохновенья
не отдам
за роскошь тленного
порядка,
целую трепетно стихов тетрадку -
проходи, Хайям,
садись, Ли Бо!
Не стой,
Нерваль!
Запой,
Саади,
у моей тетради,
пусть я - не гений,
пусть я - враль,
но есть мне дело до нетленного всего,
и образ жизни - сердцу милый -
не променяю на могилу
благополучия суждением
мирским...

В пустыне мрачной
шестикрылый серафим
и мне являлся,
и в меня вливалась свыше
сила -
под "высшей
мерой" -
верою
в строку входила,
в барачной
духоте -
простор Вселенский пела,
оттачивала взор,
за сорок лет -
не надоела.

Пусть не мудрёна
сказочка сия,
но много важного сказал в ней я.

Кто суть услышит - молодец,
кто нет -
умом своим расхожим,
на насущное ядрёным,
тот
тоже
Божий,
судия
ему -
Творец,
а я,
как Пушкин, рот
поберегу от
злого
слова -
не кретин,
и ненавижу
тьму,
что ядом
на стоящее
за вдохновенным
взглядом
откровенно
дышит...

Конец,
за коим
кое-кто
начало вирши,
впереди
стоящей,
углядит.