Антология чувств. Полыни веничная и таврическая

Не знаю, что побуждает сознание в каждодневной текучке обращаться к тем или иным воспоминаниям. Но воспоминания-грезы почему-то приходят и заставляют пребывать в ласково-блаженном состоянии длительное время.

Вчера мне вспомнился, казалось бы, сущий пустяк: веничная полынь. С ботанической точки зрения, ничего привлекательного в этом растении нет, поскольку внешне похожа на чернобыльник, только уж очень чахлая, тощая, до метра высотой. Запах горькой полыни тоже есть, но не острый, скромный. В Тульской области веничная полынь растет на склонах оврагов и известняковых обрывах. Однако для меня образ веничной полыни напоминает собой грустную и печальную поэму об ушедших в прошлое величественных и дорогих сердцу временах...

За 70 лет своей жизни чего только мы с женой не повидали и объездили, а также напичкались массой информации о близких и далеких краях! Но когда я спускаюсь по оглавлению радостей жизни от сего дня до раннего детства, то цепко застреваю на трех годах – от пяти до восьми лет, прожитых с бабушкой и дедушкой (хотя по преимуществу в одиночестве!) в деревне Малынь под толстовской Ясной Поляной. Чем же заколдовала меня нищая и, казалось бы, убогая послевоенная деревная, не доуничтоженная товарищем Сталиным и большевиками?

К моему великому счастью, я в то время ничего о Сталине не знал. Я жил рядом с удивительными дружелюбными людьми, за три года не доставившим мне ни одного неудовольствия (не считая одного пацана, жившего на другом конце деревни, куда меня заносило крайне редко)!

И еще меня окружала удивительная природа, хотя и почти полностью пропущенная через руки деревенских тружеников. Заповедными местами оставались лишь обрывы,  косогоры да крошечные приречные болота, заросшие большей частью лозой и крапивой. И вот эта забытая Богом земля была истинным украшением обыденной жизни...

Веничная полынь поселилась в моей душе по приказу бабушки: она посылала нас, детей, за этой полынью, чтобы из нее сделать веники для подметания пода русской печи перед тем, как туда поставить хлеба для выпечки. И вот смотрите: всего-то, казалось бы, охапка травы, а собой она тянет вереницу образов: русскую печь, бабусю в фартуке, дежу, муку, тесто, закваску, детей, выпрашивающих кусочек сладковатого дрожжевого теста... Вот, что для меня означает пара слов: веничная полынь!

И такой же богатый мир вытягивает за собой сам поход за полынью. Ведь это не просто – пошагать, нарвать и принести. Это как бы церемония. Это был поход с двумя сестрами и иногда с несколькими деревенскими девчонками и мальчишками. А до известняковых обрывов, на которых росли кусты полыни, нужно было пройти с километр.  И это был сказочный километр: сначала по деревенской дороге, покрытой коровьими лепешками, из которых торчали крупные известняковые камни, пространство между которыми выбивалось колесами телег. Потом шел выгон, плотно заросший птичьей гречишкой и душистой ромашкой....

(...За 65 лет я ни разу не вспомнил одно чудо, поражавшей нас, детей. О нем мне напомнила моя сноха, которую это чудо завораживало в ее детстве – уже под Вяткой. Если после ливня бегать по залитой водой душистым ромашкам, скользя подошвами по пупырышкам цветков, то раздавался специфический свист-взвизг...)

...После выгона тропа спускалась по ямо-овражистому склону к речке. Это место почему-то называлось Солдатским (возможно, ямы появились во время артобстрела в Отечественную войну). Потом нужно было несколько раз пересекать речку по мелким каменистым перекатам, сверкающим мириадами мальков и маленьких рыбок –огольцов, веретениц, плотвы...

Но вот и белые прибрежные меловые обрывы, которые тогда казались нам необыкновенно высокими. (Через полвека я побывал на этих обрывах: ничего страшного!) Полынь росла на пяти-семиметровой высоте от основания обрыва,  а добраться до нее было не просто. Иногда известняк под ногой осыпался, и... после спуска на пятой точке приходилось все начинать с начала! Но в конце концов с добычей мы возвращались домой, к бабушке...

Поход за вениками сопровождался еще одним, нематериальным, обстоятельством – ощущением свободы и праздника. И действительно: долина, речка, солнце и добродушные, не злые, озорные сверстники! Что еще нужно для самой большой радости?!.

***

После отъезда из деревни я бывал там редко. Хлеб печь перестали, покупали в магазине. Нужда в вениках отпала, и я о полыни надолго забыл. Вспомнил я о ней лет через двадцать, во время поездки на горбатом «Запорожце» в гости к теще, жившей на востоке Ставрополья.

Поехали мы всей семьей от Москвы по небольшим дорогам через верховья Дона, что всего в сотне километров к востоку от Малыни. И вот когда с высоты холмов мы вдруг увидели внизу долину Дона, то обалдели от невероятной красоты: река с неимоверным количеством стариц до самого горизонта была бело-голубой от отражавшегося в ней неба. А белой потому, что ветерок покрывал поверхность воды игривой рябью! Именно такая переливающаяся рябь запала мне в память из моего раннего детства, когда в половодье речка Малынка разливалась метров на сто!

Но причем тут полынь? Ведь нигде вокруг ее не было! Но это обстоятельство уже не имело никакого значения, ибо полынь была уже неистребимым символом и Малыни, и Дона, и Куликова поля, через которое пролегал наш маршрут! А вокруг, насколько мог видеть глаз, не было не только ни души, но и вообще никаких признаков человеческой деятельности. Опять, как тогда в Малыни при сборе полыни: земля, небо, река, свобода!..

Моя теща, Сонина мама, жила в городе Нефтекумске, в 30 км от границы с Чечней, на западной окраине Ногайской степи. Фактически это была полупустыня. Километрах в трех от города было устроено странное водохранилище – выше поверхности земли: кольцо трехметровой высоты, внутрь которого была налита вода то ли из реки Кумы, то ли из артезианской скважины. Важно же, что в водохранилище можно было купаться и при тридцатиградусной жаре это было большим подарком для горожан.

На водохранилище ходили и мы – с Соней и двумя детьми. Однако куда более сильное впечатление, чем купанье, на меня оказала странная полынь – пожалуй, единственное растение под ногами. Она была вдвое ниже веничной полыни, с сильным запахом – но опять же не горькой полыни, а чего-то более терпкого, благородного. (По возвращении домой, в подмосковный город Пушкино, я из ботаничего атласа узнал, что эта полынь называется таврической и что она несколько ядовита.)

Но зацепила она меня не своим запахом и не стройностью древней гречанки, а призывом к уходу в глубь веков. Этому призыву способствовало еще и то, что Восточное Ставрополье – это край несметного числа курганов, судя по всему, рукотворных. А если учесть, что двадцать веков назад Каспийское море было метров на двадцать выше, а река Кума – полноводной, то в этих краях когда-то кипела бурная жизнь. Единственное сегодняшнее свидетельство этому факту – это наличие Туркменского района на северо-востоке Ставропольского края, который от Туркмении по другую сторону Каспийского моря!..

Таким образом, две полыни как бы повязали узами родства деревню Малынь, откуда родом моя мама, и аул Чур Туркменского района, откуда родом моя Соня. Так что для меня полынь – понятие не ботаническое, а чувственно-эстетическое.

***
Судьба забросила нас за тысячи километров и от Малыни, и от Чура, и две полыни остались лишь в воспоминании. Но нам почему-то чертовски везет: на берегу Бискайского залива, где мы теперь обитаем, произрастает растение, по внешнему виду очень похожее на обе полыни – веничную и таврическую, это обыкновенный вереск. Его типичная высота – один метр, но здесь, под Бордо, он вырастает до трех метров и выше. Конечно, вереск – не полынь, но стоит мне бросить на него взгляд, как я тут же вспоминаю две забытые богом полыни, а с ними и ушедший в никуда прекраснейший из миров – страну раннего детства и незамутненной свободы.