Травма продолжение 3

    При  исполнении  служебных 
           обязанностей  в  СА      
   Посвящаю  добрым  людям  и 
     моим  боевым  товарищам.

          СУДИТЕ  САМИ

В  палате  нашей  убиралась
Бабуся,  лет  за  шестьдесят.
Мне  молодому  так  казалось,
А  было  ей  лишь – пятьдесят.
Ну  что  ж,  бабуся  как  бабуся.
Но  бабка  шустрая  была.
И  свои  тряпки  баба  Нюся
Сушить  под  крышу  подняла.
И  вдруг  ей  как-то  показалось,
Что  потолок  шуршит  слегка.
Она  по  лесенке  взобралась,
И,  как  разведчица,  туда.
И  видит,  Боже,  что  такое,
И  не  поймёшь  вот  так  и  вдруг,
Что  в  темноте  воришек  двое,
И  издают  какой-то  звук.
Чего-то  тащат,  распыхтелись,
Или  дерутся,  не  поймёшь.
Да  что  такое,  в  самом  деле?
Опять,  наверно,  молодёжь…
Она  крадучись,  словно  кошка,
К  трубе  кирпичной  подошла.
А  там…   девчонка  свои  ножки
Куда-то  к  верху  задрала.
А  парень,  что  с  больной  рукой,
На  этой  девочке  лежит,
И  что-то  делает  собою,
Куда-то  лезет  и  пыхтит.
«Ах  вы,  бесстыдники,
                нахалы,
Что  позволяете  себе!
Вот  чем  ты  занята!  Всё  мало
Беспутной,  молодой  жене!
Ведь  ты  со  свадьбы
                и  в  больницу
С  ожогом  поступила  к  нам,
И  вот  как  лечишься,  девица…
Всё  расскажу  я  докторам».

И  на  другой  день  молодые
Покинули  приют  больных,
И,  видимо,  совсем  забыли
Друг – друга,  глупых  и  чужих.
А  мы,  конечно,  посмеялись,
Наверно,  с  завистью  чуть-чуть
Над  тем,  чем  двое  занимались
Всего  лишь  несколько  минут.
И  вот  за эти  за  минуты
Они  теперь  теряют  дни.
Да,  мы  бываем  очень  круты,
Когда  вдруг  судим  за  грехи.
И  не  смотря  на  возраст  юный,
Ошибки  маленьких  людей,
Мы  склонны  плохо
                о  них  думать,
И,  даже,  мы  виним  детей.
И  в  подтверждении  такого
Предположения,  скажу,
Как  «на  глазах  моих»  малого
Почти  испортили.
                Прошу.
Читайте    это,
                только  знайте,
Всё  так  и  было,
                я  не  вру.
Кто  был  там,  ну  ка,
                вспоминайте,
Быть  может,  вас  я  устыжу!    

КОГДА  БЕЗДУМНЫ
                НАШИ  ШУТКИ,
ОТ  СМЕХА  КОРЧАТСЯ
                УБЛЮДКИ.

В  палату  к  нам  зашёл  Серёжка.
За  стенкой,  в  детской  он  лежал.
Его  приветили  немножко:
Один,  другой  гостинец  дал.
И  с  того  дня  он  стал  всё  чаще
В  палату  к  дядям  забегать,
И   что  вкуснее  или  слаще,
Просить  стал  или  воровать.
Ему  все  шалости  прощали,
Учили  даже,  как  шалить.
В  палату  к  тётям  посылали
И  говорили,  что  просить…
И  в   этих  «безобидных»  шутках,
Серёга  стыд  свой  потерял,
И  появлялись  те  минутки,
Когда  больных  он  раздражал.
Но  что  поделать,  он  ходячий,
И  убегал,  без  поводка,
Как  пёсик  маленький,  бродячий…
А  тут  ещё  его  друзья –
Мальчишки,  что  его  постарше:
«А  ну,  давай  ка,  мол,  Сергей,
Бери,  что  в  тумбочках,
                всё  наше,
Что  хочешь,  оставляй  себе».
И,  вскоре,  паренёк – тихоня
Всех  взрослых  попросту  достал.
Глаза  едва  протрёт,  спросонья,
И  уже  здесь,  и  что-то  взял.
И  дяди  стали  материться,
И  стали  гнать,
                поди,  мол,  прочь.
В  ответ  Серёга  начал  злиться 
И  бедокурить  день  и  ночь.
Сестрички,  с  ними  санитарки,
Найти  Серегу  не  могли.
А  он,  тем  временем,  подарки
Просил,  как  нищий,  в  две  руки.
Стоял  у  входа   магазина
И  к  тётям,   дядям  приставал,
А  старшая  его  дружина
Ждала  истории  финал.
Мальчишка  стал  нахальным,
                вредным,
Ну,  не  мальчишка –
                сукин  сын.
Не  просто  очень  стал  заметным,
А  беспощадно  боевым.
Кому-то  камнем  «залимонил»,
Кого-то  в  руку  укусил.
А  каждый,  знавший  его,  помнил,
Какой  он  тихий,  робкий  был.
«Какой  мерзавчик  получился», -
Качали    дяди    головой.
«Поди  б,  не  так  он  отличился,
Когда  бы  был  он  не  чужой».
Между  собою  толковали,
Так,  между  «делом»  мужики,
И  дом  родной  свой  вспоминали,
Детей…   У  каждого  свои.
И  невдомёк  тем  дядям  было,
Что  из-за  них  в  Серёге  том,
В  душе  чувствительность  застыла,
И  превратилась  в  снежный  ком.
Вот  так  бывает,  к  сожаленью.
Воспитываем  молодёжь
На  чувствах  нежных,  уважении,
Своих  детей  растим,
                и  всё  ж…
Откуда  отморозки  лезут?
Ужель  к  нам  выброшен  десант?
Насилуют  и  бьют,  и  режут…
Кто  их  учил  тому?     Иван?
Иван  учил  или  Василий,
Или  Ахмет,  или  Сердар…
Так  получай  в  ответ  насилье,
Но  знай,  не  Божий  это  дар.
Бог  учит  только  милосердью
И  заповедям.  Вспомни  их.
Я  атеист.  Но  им  я  верю,
И  знаю,  истина  вся  в  них.
А  всё  что  прочее –
                от  беса!
И  я,  конечно,  не  святой.
Об  этом  вспомнить  мне
                уместно, 
Давно   и   я   не   молодой…   

 

 Я  ЭТИ  ВСТРЕЧИ  НЕ  ЗАБУДУ
  ПОКА  ЖИВЫМ  НА  СВЕТЕ  БУДУ


Не  молодым  пишу  я  это.
Воспоминания  мои
Уходят  безотчётно  в  лето,
Где  болью  умножались  дни.
Где  память  не  запоминала –
В  неё  врезалось  навсегда
То,  что,   наверно,  означало –
«Терпи,  казак –
                твоя  судьба»…
Судьба  давала  мне  на  выбор,
Что  в  своей  жизни  представлять:
Быть  в  море  жизни
                резвой  «рыбой»,
Или  беспомощным  лежать.
Судьба  не  просто  намекала.
Она  меня  давно  «пасла».
Но  моя  сущность  убегала
От  её  грозного  пинка.

Однажды  мы  на  лыжи  встали,
И  цепью  по  лыжне  вперёд.
И  все  по  бегу  норму  сдали,
Весь  дружный,  боевой  наш  взвод.
И  после  этого – на  горку,
Что  бы  как  ветер  понестись.
И  вот  я  мчусь  к  какой - то  норке,
С  горы  лечу  я  круто  вниз.
И  вижу  мельком,  норка  эта
Совсем  не  норка,  а  мосток.
Он  был,  наверно,  нужен  летом,
А  тут  на  нём  лежит  снежок.
И  мои  лыжи  мчат  под  мостик,
И  поздно  повернуть  уже.
И  я  сломал  бы  свои  кости
На  двух,  или  одной  ноге,
Коли  бы  резко  не  подпрыгнул,
И  мостик  не  преодолел.
А  мой  товарищ  громко  крикнул.
Он  раньше  мостик  тот  узрел.
И  головой  качнул  мне  живо,
Рукой  махая,  дескать,  стоп!
А  я,  «над  пропастью  обрыва»
Ответил  приземленьем – «Хлоп».
И  всё  забылось,  словно  шутка.
Ведь  я  же  ноги  не  сломал.
Но  ту,  злосчастную  минутку,
Потом  я  часто  вспоминал.
Как  и  вторую  шутку  смерти,
Которая  ждала  меня.
И  вы,  хоть  верте,  хоть  не  верте,
Но  знак  давала  мне  судьба.

С  Басыром –
                старшим  по  призыву,
Мы  разгружали  круглый  лес,
Что  б  сбоку  обойти  машину,
По  снегу  я,  как  лось,  полез.
Кювет  глубоким  был,  по  пояс,
И  я  почти  тонул  в  снегу.
У  борта  я,  в  сугробе  роясь,
Тянулся  к  мощному  крюку.
И,  приложив  немало  силы,
Открыл  его  и…
                борт  упал.
И  сразу  брёвна  покатились,
А  я  уже  в  снегу  лежал.
Лежал,
                а  сверху,  надо  мною,
Висели  брёвна  на  снегу.
Опять  какой-то  меткой  злою,
Мою  пометило  судьбу.
Наш  командир –
                сержант – сверхсрочник
Басыра  матом  обложил:
«Какого  хрена,  как  нарочно,
Борт  раньше  времени  открыл!
Стоишь  сам  сзади,  на  дороге,
А  молодого  в  снег  послал.
Смотри,  ему  сломало  ноги!»
Но  я,  вдруг,  медленно,  но  встал.
Ты  как,  в  порядке?» -
                чертыхаясь,
Меня  осматривал  сержант.
«Так  точно,  только  отряхаюсь,
Снег  даже  вот  залез  в  карман».
И  все  довольно  улыбнулись, 
Что  всё  удачно  обошлось,
И  к  делу  быстренько  вернулись,
Что,  было  чуть,  не  сорвалось.

Кто  так  сказал,  увы,  не  знаю,
Что  любит  троицу  наш  Бог.
И  третий  случай,  полагаю,
Лишил  меня  здоровых  ног.
Я  должен  был  несчастье
                встретить
Там,  где  я  много  раз  бывал,
Где  я  не  мог  его  заметить,
Где  я  совсем  его  не  ждал.
Да,  в  гараже,  где  я  с  машиной
Дни  своей  службы  проводил,
Своим  занятием  любимым
Был  занят –
            «ЗИЛ»  свой  заводил.
Крутнул  кривую  рукоятку,
В  кабину  прыгнул  и  на  газ
Нажал,
                всё  сделал  по  порядку,
Стал  выезжать,  не  первый  раз.
Дал  задний  ход,
                но  вот,  досада,
Мотор  заглох  опять. 
                Ну  что  ж.
Мне  догадаться  было  надо,
Что  хватит  заводить, 
                хорош!
Что  в  этом –
                есть  предупрежденье –
Не  хочет  техника  служить.
Другое  мне  предназначенье –
Я  не  шофёром  должен  быть.
Уже  я  в  школу  военкоров
Успел  на  службе  поступить.
Вот – покорение  просторов,
Возможность  Родине  служить.
Но,  нет,  опять  крутнул  я  ручку,
Не  ту,  которая  с  пером…
Мотор  взревел,
                машина – сучка,
Ко  мне  рванула  передком.
И  бампером  вдавила  в  стену,
Мне  таз  и  бёдра  поломав,
И  пережала  в  теле  вены,
Мне  и  опомниться  не  дав.
Да,  я  не  понял,  что  случилось.
Я  боль  совсем  не  ощущал.
Моё  сознанье  защитилось
Тем  самым  шоком.
                Я  стоял.
Точнее, 
                я  висел,  зажатым
Между  машиной  и  стеной,
И  стал  кричать  своим  ребятам,
Которые  пришли  со  мной.
Они  с  машинами  возились,
А  Санька  выехал  во  двор.
В  кабинках  все  своих  закрылись,
А  Санька  заглушил  мотор.
И  вышел  посмотреть  колёса,
И,  вдруг,  услышал  голос  мой.
Кричал  я  у  него
                под  носом,
Но  голос  был  едва  живой.
Он  подбежал,  меня  увидел,
И  взгляд  мой  встретился  с  его,
И  будто  я  его  обидел.
Остолбенел  он.
                Но  легко,
Он  быстро  справился  с  собою,
Влетел  в  кабину,  ключ  на  старт.
Но  с  батареей  той  пустою
Молчал  мотор  в  холодный  март.
Всё  понял  Санька  и  своею
Машиной  дёрнул  мой  «ЗИЛок»
И  вот  лежу  я, 
                землю  грею,
Связав  ногами  узелок…
А  дальше –
                помните,  начало?
О  том  поведал  я  уже –
О  том,  что  было,
                а  что  стало.
Поведаю  теперь,  в  конце. 

    (Продолжение  следует)