Второй заход в кабачок Бестужева

Несмотря на то что 5 декабря в столице проходило много поэтических мероприятий, кабачок Ильи Бестужева был переполнен. Напомним, что сюда приходят поэты, которые не боятся критики.

На затравку дали Шуру Кремлевского, спевшего песню под гитару и прочитавшего два стихотворения. Второе – с рифмой «кровь-любовь».
- Ну, щас его терзать будут, - предположил сидевший с нами за столиком Графоген.
Ничего подобного. В отсутствие «штатных критиков» Н. Подвального и Ю. Свешникова особо никто их заменить не рвался. Светлана Севрикова молчала. А ведь могла стать нашей Женей Коробковой. Жеребин созрел чуть позже. Один лишь Илья посоветовал автору «выпарить воду» из первого стиха, а Катя Берген попросила повторить последнюю строку стихотворения про любовь. Вот эту: «….а тело просит дела».
- Навевает мысли о предстоящей весне, – прокомментировал Илья.
На том и успокоились.

Слово предоставили НиКе Песчинской. Из Иркутска.
- Как? Она еще здесь? – заволновался народ. (см. предыдущий отчет http://www.stihi.ru/2012/11/08/5437)
- Взяла билет на завтра, - заверила НиКа и прочла стихи. Обошлось без критики.

Александр Сандерс Воляев, «записной юморист», повеселил публику произведением, основная мысль которого – поэту (а не только Боярскому!) непременно нужна шляпа. Для разных нужд. А без шляпы поэт и не поэт вовсе, а рифмоплет. Следует подчеркнуть, что более в кабачке никого в шляпах не было.
«Я на себя смотрю со стороны». Тут Александр в пух и прах разбил внешность стареющего лирического героя, который заглядывается на молоденьких женщин, причем, исключительно  с бюстом 3-го размера.
За соседним столом резюмировали:
- Так… Второй уже не катит…
Обсуждению подверглось только третье стихотворение «Пробковая жизнь» (это не про деревья или тупость, а про заторы на дорогах), а точнее, его итоговая строка:
«Есть такая форма жизни – пробки».
Подискутировали. Предложили последнее слово употребить в единственном числе, чтоб звучало весомее (извините за каламбур).
«Есть такая форма жизни – пробка».
Потом решили: одночёртственно!

Вячеслав Хобо в этот день изменил своим друзьям по «Поэтарию» в Дулин Хаузе, сказал, что идет к …. (ну неважно), а сам к Илье – и читать, читать, читать….
Фонарик "рисовый" звездой растаял в небе
Той, что упала в космос... не на землю
И можно бы желанье загадать…
Не о достатке и насущном хлебе…
Но где же мне желанья эти взять?

Фонарик "рисовый", подобно монгольфьеру,
Над "Поднебесной" отмеряет мили…
И… что бы стоило меня с собою взять?
Я бы руками всю ощупал атмо…сферу...
И смог атлантом на мгновенье стать…

Вячеславу дружно поставили «зачет».

Читала и Наталья Кабанова. К этому моменту роль «штатного» критика вечера взял на себя Виктор Жеребин.
- Почему так много слова «дракон»?
- Это у меня рефреном.
Вступили другие критикующие, не понравилось им обилие неологизмов. Вот, например, что такое «льдинистый»? Нет такого слова.
- А мне его Господь послал!  - поставила всех на место Кабанова.
Жеребин нашел недостатки и во втором стихотворении. Что, мол, за «куртина», что такое «прообраз личного профиля»… Кто-то не расслышал в обращении «мин Херц» последнюю букву…
А я бы только за строчку «подписался Господь золотой авторучкой» простила все прегрешения этого стихотворения, если таковые есть.

Их двух шуточных стихотворений Гены Графогена публику впечатлило «Про Рыбалку и Русалку». После нескольких бульков рыболову привиделась русалка. Да такая затейница! «То хвост покажет, то топлесс».
Василий Морозов, видимо, с дальним прицелом, живо интересовался, сколько надо принять на грудь, чтоб было такое видение. Вася! Да сдалась тебе эта нечисть! Читай про русалку у Аверченко.
Массово одобрили строку:

На "спевку " вылезли лягушки!!
И звень!! От  тучи комарья!!

Начали критиковать за размер третье стихотворение. Увлеклись. Правда, когда прозвучало слово «амфибрахий», Илья попросил «в моем доме не выражаться» и вне очереди прочел свое известное новогоднее. Ну помните. Про мандарины.

…
Все – привычно. И редкие шалые сны,
Как крылатки в ручье, в новогодье утонут.
…Как евреи Мессию – жду новой весны
В неизбежном амбре мандаринов и хвои…

Зацепились за слово «амбре». Низкий-де стиль, мол. Это, мол, когда с похмелья. Илья отбивался. А какая-то милая девушка подсказала, что запах мандаринов у русского человека стойко ассоциируется с алкогольным выхлопом. Во как!
Долго мусолили это амбре, пока Хобо не поставил жирную точку: пиши, Илья, это слово по-французски.

Подошла очередь В. Жеребина. А тут и Юра Свешников подоспел. Народ взбодрился. Виктор предложил нашему вниманию «Космос бытия», стихотворение про поэта Рыжего, «одного из последних русских гениев, покончившего с собой», и про небеса.
Критиковали. Кто-то сказал: порядок рифмовки – ужас! А Бестужев  посетовал, что в стихах Жеребина иногда слишком много букв.
- Краткость – сестра таланта, но и гонорар меньше, - не растерялся автор.

Дебютанта Кирилла Головина пожурили за подражание Н. Кабановой и Брэдбери.

Судьба, мечты колодою сдавая,
Так зубы хорошо заговорила,
Что за разгул стихии киноварной
Заплачено тоской аквамарина.

Пока все честно:
Баш меняют башем,
Разбег - на ожидание сигнала.
А пыльной карты алую рубашку
Крапит  пунктир зеленого канала.

Из космодрома в красную пустыню
По-македонски бьет Земля, дуплетом.
...Чужие зори по-иному стынут
(закат на Марсе ярко-фиолетов).

Жеребин отметил, что молодые поэты не всегда понимают внутреннюю суть слова, а Свешников признался, что ямб у него уже вот где, подкрепив признание характерным жестом (в районе шеи).

Екатерина Берген прочла свое знаменитое:

Раньше были все товарищи,
Теперь стали господа.
Древний клич: товар ищи!
Вдруг пробился сквозь года.

Мы товарищами были
Правда, только на словах,
Кто-то ездил на "Победах",
А кто-то мёрз в очередях. ..

Кто бы мог подумать, что столь невинное стихотворение вызовет бурную реакцию! А именно: Ю. Свешников залез в дебри этимологии  и сообщил, что «товарищ» - это нож за голенищем сапога у бандитов. А «товар ищи!» - это бандитский же клич. Катя как могла сопротивлялась:
- Я не это имела в виду, про бандитов – притянуто за уши!!!
Еле успокоили.
Когда Екатерина читала про разговор вороны и пеночки, народ всплакнул о нелегкой судьбе рублёвских жен, потому что «счастье свободы ни с чем не сравнится». Подзабыла строчку, укорила Юру: все помнила, но когда ты на меня с «ножом»… Кате посочувствовали. Подбодрили.
Третьей шла песня про любовь. Но тут случился конфуз. Когда автор прочла о том, что любимый к любимой «под утро пришел в ожидании …раха», мы по оживлению в зале поняли, что не только наш столик услышал это слово с 20-й буквой русского алфавита. Я не поверила ушам: ну никак не может наша Катя иметь это слово в своем лексиконе, не говоря уже о поэтическом.
Посыпались догадки. Может быть, «пришел в ожидании Прахова…».
Густо покраснев, Илья таки спросил, что же Катя имела в виду. Оказалось, крах. Сидевший за соседним столом молодой человек усомнился: идти к любимой в ожидании краха – это мазохизм.

Три произведения прочел Сергей Алешин.
- Это не стихи, а рифмоплетство, - припечатал Свешников.
- Это стихи, - возразил Жеребин (вспомнилось, «они сошлись…», два «штатных критика»), - но требуют шлифовки. Тоже не знаешь внутреннего смысла слова. Что такое «на острых гранях»? Грань – это плоскость.
А меня позабавила фраза «всё больше тебя во мне». Перед глазами возник из советских времен огромный хор мужчин и женщин, вдохновенно поющий «Ленин в тебе и во мне!» Сказала автору. Обиделся. Сосед по столику успокоил меня: это, наверное, стихотворение от лица беременной женщины.
Критиковали и стихотворение, проникнутое болью за наше общество, в котором спрос на дураков и которое дичает. Сошлись во мнении, что смысл здесь Сергей принес в жертву звуку. 

Подошла очередь Бориса Прахова. Читал «Бабу Нюру», про лютый декабрь и «Малевич отдыхает».

По прочтении стихотворения

До костей и нутра я сегодня промёрз.
На озябших губах ощущаются трещины.
Будто пьяного вдрызг целовали взасос
На холодном ветру непутёвые женщины.

Куролесит Декабрь, не стесняясь седин –
Длинноногих студенточек щиплет за задницы.
И к высотным домам, словно к мамам своим,
Прижимаются малоэтажные зданьица…

были вопросы: а как это – промерз до костей изнутри и почему «эскалатор дует теплом»… Давненько вы, друзья, не мерзли.

Бориса Прахова Илья представил как живого классика, однако громкие аплодисменты и возгласы «Браво!» в этот вечер собрала Светлана Севрикова («Решимость», «Тем, кто на грани…» (таковым автор советовала рюмашку, или сигаретку, или почитать ее стихи, а вешаться – ни-ни!). А «Меркантильность», предложенная в лицах, вызвала восторг даже у Ю. Свешникова, определившего стихотворение как  «изумительный диалог, достойный сценического воплощения».

Василий Морозов прочел про раритет в небе – ИЛ-18. Мужики осудили его за незнание технических вопросов и посоветовали почитать что-нибудь «из другой оперы». Как на грех, у Василия и остальные стихи были аналогичны: про тушинский аэродром и аэродром на Ходынском поле. Автор сокрушался, что не щадим наследие и история «обязательно накажет тех, кто не видел этот аэродром». Народ зароптал, мало ли чего мы не видели! Зачем карательные меры?
- При глубоком смысле качество стиха никуда не годится, лучше это изложить в прозе, - порекомендовал Юра.
Поэты согласно закивали, а не поэты поддержали Василия: для обывателя это замечательные стихи. Моя подруга, тоже далекая от силлабо-тоники, сказала, что неравнодушие лучше, чем сухой, мертвый стих.
Илья вне очереди прочел про васильковую заводь.

Васильковая заводь ласкается к палубам крыш,
Зазывая проведать когда-то покинутый остров,
Где планеты-кувшинки баюкает звездный камыш,
А луной поиграть в бадминтон- до нелепости просто.

Испытанье соблазном: на лестницах в детские сны –
Затеряться в небрежной безбрежности мартовской схизмы,
Проломиться за край подмороженной кромки весны,
Ощутить на губах вкус когда-то непрожитой жизни...

Это - грань. Сумасшествие. Скоро - нагрянет апрель,
Повзрослевшее небо расплачется теплой капелью,
А пока... В дудку боцмана - лихо свистит свиристель,
Приглашая в круиз. На четыре коротких недели...

Зацепились за слово «капель» в строке «плачется небо капелью», ведь капель падает с крыши.
И тут Хобо сказал красиво-прекрасиво: «А у кого-то крыша – небо!»

Как мне хотелось на этой высокой ноте завершить свой рассказ, аж слюнки потекли. НО! Следом читала Е. Столь. Выразительно. Стихотворение под названием «Мы боимся малейшего промаха….»

Мы боимся малейшего промаха...
Я в сомнениях - да или нет.
- Словом души вычерпывать досуха -
Наша участь, - ответит поэт, -

По ступенькам святой бесшабашности
Пробежимся наверх или вниз...
Ненавидящих нас - просто так простим,
Ложь и правду очистим от риз.

Пара строк станет нам эпитафией,
Чей-то стих прозвучит, как набат!
В черно-белых замрем фотографиях -
Ярлыках невозврата назад.


От себя в заключение:

Не бойтесь, Елена!
Не бойтесь, поэты!
Пишите стихи!
И про то, и про ЭТО!