Травма

    При  исполнении  служебных 
           обязанностей  в  СА      
   Посвящаю  добрым  людям  и 
     моим  боевым  товарищам.

Мне  повезло,
                машина – санитарка
Ещё  не  укатила  с  гаража.
Автомобиль – отеческая    марка,
Спешил  ко  мне,
                весенний  лёд  кроша.
И  люди,  люди, 
                все  ко  мне  бежали,
Смотрели  с  любопытством -
                на  меня
А  мои  ноги
                на  снегу  лежали,
Как  будто  бы  отдельно
                от  меня.

«Что  тут  случилось, 
                как  всё  это  было,
Случайно  ли  всё  так
                произошло?».
А  мне  под  горло  что-то
                подкатило,
И  отвечать  мне  было  тяжело…
Но  я  ещё  смотрел  спокойно,
                трезво,
И  видел  всех  своих  друзей –
                солдат.
Ах,  как  они  бежали  быстро,
                резво.
А  я…  И  ноги  подомной  лежат.
Лежат  как  вата, 
                неподвижным  телом,
Бесчувственные, 
                словно  не  мои.
Как  будто  бы  ходить
                и  не  умел  я,
Не  делал  свои  твёрдые  шаги.
Как  будто  бы…               
            Но,  впрочем,    что  об  этом.
Из  «скорой»  вышел  Обухов –
                наш  врач,
И,  по  приметам,
                для  него  заметным,
Всё  понял,
              стал  командовать,  кричать.
«Носилки  быстро,
                ты  и  ты,  поближе!
Один  под  руки, 
                а  другой  за  «таз»,
А  ты  и  ты,  за  ноги.
                Что,  не  слышишь?
А  ну,  бери,  и  поднимаем  враз.
Носилки  рядом,  все  наизготовку.
Давайте,  раз!».
                И  подняли  меня.
Как  на  простой,
                обычной  тренировке,
К    машине     понесли 
                спеша,  сопя.
Тяжёлый,   неудобный,  необычный,
Я  был  для  них,
                как  бесполезный  груз.
Но  капитан  знал  дело
                на  отлично,
И  был,  к  тому  же,
                далеко  не  трус.
Не  побоялся  взяться  за  такое
Тяжёлое,  больное  ремесло.
И  вот  мы  едем.
                В  санитарке  трое:
Здоровых  три,  и  я –
                больной  ещё.
Да,  я  не  в  счёт, 
                себя  я  не  считаю.
Вдруг  не  доеду, 
                значит,  не  судьба…
О  том,  что  будет, 
                я  и  сам  не  знаю.
Куда   везут    и   для   чего   меня.

Остановились,   и  мои    носилки
Опять  со  мной.
                Куда-то  понесли.
Мелькают  ветки –
                тонкие  прожилки,
Большие    окна,    двери    позади.
Я  в  них  заплыл, 
                в  сознании  угасшем,
Почти  не  понимая,
                что  со  мной.
И слышал  что-то: 
            «Нашем,  нашем,  нашем».
И  ещё  фразу:
              «Он  большой,  большой».
Потом   тележка   резво  покатила,
И   лица,   лица,    и   глаза,   глаза,
И  свет,  и  свет,  и
                что-то  придавило,
И  что-то  стало  растворять  меня.
Я  уходил  безропотно,  без  боли,
Куда    несла    пьянящая     волна.
И  я  не  знал, 
                что  будет  море  крови,
И  будут  резать  в  лоскуты  меня.

                *   *   *

Я  долго  спал,
                точнее – был  я  в  шоке.
И  надо  мной 
                мудрили  доктора,
Подняв  из  ямы,   где   уже  за  ноги
Подлюка – смерть
                тащила  в  ад  меня.

Когда  очнулся,
                стены,  стены,  стены,
И  свет  увидел – за  окном – фонарь.
Не   избежал   больничного  я  плена.
До  слёз   обидно,  и,  конечно,  жаль.
Жаль,  потерял  всё  то, 
                что  не  ценил  я,
Что  сам  не  видел, 
                нет,  не  замечал.
Лежал  и  плакал,
                и  себя  винил  я,
Что  не  дожил,
                а  значит –  не  познал!

В   аду  страданий
                криком  исходила
Моя    душа,   
                и   слёзы    на    глазах.
Всё   это   было,
                было,  было,  было,
И   что   теперь
                в  неведомых  краях?
Куда  теперь
                пойдёт  моя  дорога,
Кем  стану  я,
                без   своих  мощных  ног?
Нет,  не  напрасно  вспоминал  я
                Бога,
Хотя  молиться  не  умел,
                не  мог.
За  что  меня   он  наказал
                безвинно?
Ведь  я  пока
                не  начал  жизнь  свою.
Не  прошагал
                своей  дорогой  длинной,
Не  испытал,  как  следует,
                судьбу.
А  может  быть
                мне  это  испытанье
Назначил  Бог,
                что  б  место  своё  знал?
Кому  беда, 
                кому-то – назиданье,
И  кто-то  пан,
                а  кто-то  и  пропал.

Не  знаем  мы,
                за  что  нас  Бог  карает,
Какие    сотворили    мы    грехи.
Но  если  Он
                всё  видит  и  всё  знает,
На  искупление  надейся
                и  терпи.

                *   *   *

В  палате  люди,  горе
                и  страданье,
И  боль  на  всех, 
                но  каждому  своя.
И   каждому  улыбку   и  вниманье
Дарила     наша    милая    сестра.
Она  входила  быстро,  грациозно,
И  в  её  нежных,  маленьких  руках
Виднелся  шприц,
                задиристо  и  грозно,
И  у  сестры  огонь  играл  в  глазах.
«А  ну,
          быстрее  приготовьте  место»,
Серьёзно  говорила  и  смеясь.
И  нам  казалось  это –
                очень  лестно,
Что  подходила,  к  каждому, 
                не  злясь.
Наоборот –
                с  улыбкой  обаянья,
С  каким-то  тайным, 
                скрытым  озорством.
И,  может  быть,
                впадал  иной  в  мечтанья:
«Ах,  если  б  с  ней
               остаться  вдруг  вдвоём»…
И  как-то  день 
                светлел  и  наполнялся
Каким-то  смыслом
                и  желаньем  жить.
И  кто-то  в  разговоре
                признавался,
Как  хочется  ему  ещё  любить…
Любить  без  меры, 
                безоглядно,  нежно,
Так,  чтобы  в  страсти
                плавилась  душа.
И  как  хотелось
                вылечиться  спешно,
И  вновь   здоровым   ощутить   себя.
И  снова  быть
                галантным  кавалером.
Нет,  нет,  не  снова,
                а,  пожалуй,  стать.
Ведь  раньше
                наши  грубые  манеры
Нас   не   умели   дамам  подавать.
Каким  там  дамам,
                буду  с  вами  честен. –
Девчатам – хохотушкам,
                из  толпы,
Для  нас,  которых
                не  было  прелестней,
В  кого  влюблялись
                и  желали  мы.
Но,  впрочем,
        что  я  только  лишь  об  этом.
В  палате  горе,
                жизнь – перекосяк.
А  за  окном  - весна,
                и  скоро  лето,
А  у  меня  ну,  всё,
                ну,  всё  не  так.

                *   *   *

Когда  очнулся,
                рядом  две  сестрички
Сидели    и   смотрели    на    меня.
«Очухался,  дружок», -
                мне  мелодично
Одна  «пропела»   и,  наверно,  зря.
И  пожелав  счастливо  оставаться,
Они  ушли  куда-то  в  коридор.
А  я  руками  начал  отжиматься,
И  все  железки  с  вытяжкой
                «упёр».
И,  если  был  лежачим, 
                стал  сидячим.
Прижался  к  стенке  я 
                своей  спиной.
От  боли  прячась,
                в  темноте  не  зрячий,
Не  понимая,
                что  сейчас  со  мной.
Сосед,  не  спящий,  это  всё
                заметил,
И
      на  включатель  лампочки  нажал.
И  у  палаты
                коридор  стал  светел,
И  свет  над  дверью
                медсестру  позвал.
Она   вошла   и   ахнула,    увидев,
И   побежала    сразу    за    второй.
А  я  пытался  в  положении  «сидя» -
Вернуться  в  прежнее,
                и  обрести  покой.
Всё   тело   ныло,   болями  пронзало,
Горело   ниже   пояса   до   «тла».
Да,  я  сидел,
                но  легче  мне  не  стало,
А   вновь   положить   я  не  мог  себя.

Вошли   сестрички,   охая,   ругаясь:
«Что  ты  наделал,  шургутан,  такой!».
И,  опускать  меня  вдвоём  пытаясь,
Всё  не  справлялись
                с  раненой  ногой.
На   ней   висело   десять  кило  груза.
Вторая   в   гипсе,   тоже  не  поднять.
Ещё  двоих  позвать  им  было
                нужно,
Чтоб  с  туловищем   ноги  обе  взять.
Четыре  бабы  мощные  возились
Вокруг  меня,
                чтоб  снова  уложить.
А  мне  казалось, 
                что  они  приснились, 
Что  я  как  прежде
                буду  утром  жить.
Что  вновь  услышу 
                громкую  команду:
«Дивизион,  подъём!»,  и 
                снова  в  строй.
И  старшие  по  званию,  по   рангу,
Нас  поведут  опять
                в  учебный  бой.
Но  ох  и  ах,
                сестрички  пригрозили:
«Привяжем  к  месту, 
                хулиган,  тебя!
Попробуй  только  сесть!»,
                и  удалились,
Услышав    обещанье    от    меня…
Затем  вошла  одна,
                укольчик  в  руку –
Ввела  мне  трёхпроцентный
                промидол,
И  растворилась  боль  моя
                и  мука.
Я    провалился,    в  забытьё  ушёл.
Проснулся  утром.
                Белая  палата,
Кровати    с    наворотами    стоят.
На  них,  как  я,
                вернувшиеся  с  Ада,
Попавшие    в   «историю»    лежат.
Эх,  жизнь – жестянка,
                сколько  в  тебе  горя!
И  как  страдать  приходится
                порой.
Хлебнул  я  чашу 
                из печали – моря,
И  плыть  мне  по  нему
                к  себе – домой.

           (Продолжение  следует)