Июль 41-го

На запруде мальчишки, как прежде, таскают лещей,
и нестрашными кажутся краткие летние грозы.
Но уже изменился привычный порядок вещей.
И в бессонье ночей всё тревожней кричат паровозы.
И ещё продаётся с тележек с сиропом вода,
но у сквера давно не видать старой немки с весами.
И меж чёрных столбов всё гудят, всё гудят провода
и под тяжестью сводок до самой земли провисают.
И безмолвные толпы глядят репродукторам в пасть,
словно судьбы свои разглядеть в этих пастях пытаясь.
Ну а в школе напротив уже развернули санчасть,
и карболковый дух по утрам над домами витает.
Кумачовые лозунги всё ещё в небо летят,
но уже копошатся в груди непростые вопросы,
и, с медалькой за Финскую, злой одноногий Митяй
на скамейке всё чаще с потухшей сидит папиросой.
Как ещё непривычны сирены тупые ножи!
И поля ещё не заросли бурьяном и погостьем...

И на «до» и на «после» ещё не поделена жизнь,
где почти невозможна дорога к далёкому «после».