О женщине моей безгрешной. Былинка

О женщине моей безгрешной. былинка
О ЖЕНЩИНЕ МОЕЙ БЕЗГРЕШНОЙ

Трудная тема, а надо писать. Я не могу эту тему бросать. Трудная тема — как в поле блиндаж: плохо, если врагу отдашь. Если уступишь, отступишь в борьбе, — враг будет оттуда стрелять по тебе. Я трудную тему забыть не могу. Я не оставлю окопы врагу!
Анатолий Жигулин, †2000 (№ 6, 252)
Блаженны те, которые держали себя в чистоте и познали друг друга только после венчания, в первую брачную ночь. Но жизнь плетёт свои кружева, и ты совершаешь по молодости и глупости такие ошибки, что исправить их уже невозможно. Счастливы родившиеся в православной семье, крещённые во младенчестве и с молоком матери впитавшие понятия девичьей чести и юношеской невинности. Конечно, и супружеская жизнь их продлится долго, а если — по Промыслу Божиему — кому-то из супругов придётся уйти раньше, любовь и верность не помешают им дождаться встречи ТАМ, чтобы уже никогда не расставаться.

ВЕРНОСТЬ
От сплетен досужих устали уши.
«Он изменил. В другую влюблён».
«Нет! — отвечала невеста. — Он
Клятвы своей не нарушит».

Ей говорили, что он искалечен.
Твердили: «Погиб давно».
Она не верила всё равно
И думала лишь о встрече.

И даже тогда, когда извещенье
О смерти его почтальон принёс,
Не проронила девушка слёз,
Веря в его возвращенье.

И вот однажды нежданно, в ненастье
Пришёл он домой без глаз…
Она заплакала в первый раз
Слезами горя и счастья.
Василий Степанов, р. 1920 (№ 7, 57)

[РАФАЭЛЬ.СИСТИНСКАЯ МАДОННА] Сознаю, что у некоторых читателей эта «былинка» вызовет неприятие; тогда загляните в собственную душу и спросите себя: как это было с вами? Как случается в жизни? Писать правду не грех, дабы другие избежали греха.

ПЕРВЫЙ РОМАН
Её соседи осуждали. И дым, как водится, не зря в краях её барачных, дальних дымил… Короче говоря, ей — двадцать восемь, мне — семнадцать. В погодный и душевный мрак, и сам себе боясь признаться, я завернул в её барак. Наткнувшись в кухне на ухмылки, на женских взглядов кипяток, ключицы чувствуя в затылке, переступил её порог.
Меня встречает долгим чаем семиметровое жильё и разговором нескончаемым про жизнь нескладную её. Он пил, она давно в разводе… Что мне до этого? Ловлю своё: трамвай уже не ходит… На раскладушке постелю… Ложусь. Молчу во тьме консервной, а платья шорохи как гром, и ходики стучат по сердцу, и сердце ходит ходуном. Вперёд — назад, не надо — надо… Иди! Зовёт ночная мгла. Встаю — и падает гранатой ведёрный кактус со стола. И в голове гуляют гулы, в багровых вспышках бьётся ночь, и жарко ослепляют губы, и прогоняет шёпот прочь: «Я не такая, не подумай. Пусти! Не нужно! Не сейчас!
Постой… Я плачу, дура дурой… Ведь ты, конечно, в первый раз? Тебе же, глупый, горько станет…» Касанья рук. Окно. Огни. «Ведь это ненароком ранит. Не торопись, повремени… Потом, не так обыкновенно… Ну, хорошо?»
Я сник от слёз, хотя не стоило, наверно, те слёзы принимать всерьёз. Мне днём пришлось уехать спешно и вспомнить через много дней о ней, такой смешной и нежной, о женщине моей безгрешной, не ставшей никогда моей.
Юрий Ключников, Новосибирск, р. 1930 (№ 1, 10)

МОЛОДАЯ МАТЬ
Лежала Настенька на печке, начфин проезжий — на полу. Посапывали две овечки за рукомойником в углу. В окне белела смутно вишня, в кустах таился частокол. И старой бабке стало слышно, как босиком начфин прошёл. Её испуг, его досада и тихий, жаркий разговор.
— Не надо, дяденька, не надо!
— Нет, надо! — отвечал майор.
Не на Дону, уже за Бугом начфин ведёт свои дела, но не отделалась испугом, — мальчонку Настя родила. Черты безсмысленного счастья, любви безсмысленной черты — пленяет и пугает Настя сияньем юной красоты, каким-то робким просветленьем, понятным только ей одной, слегка лукавым удивленьем пред сладкой радостью земной. Она совсем ещё невинна и целомудренна, как мать. Ещё не могут глазки сына ей никого напоминать. Кого же? Вишню с белой пеной? Овечек? Частокол в кустах? Каков собою был военный: красив ли? Молод ли? В годах?
Все горести ещё далёки, ещё таит седая рань станичниц грубые попрёки, и утешения, и брань. Она сойдёт с ребёнком к Дону, когда в цветах забродит хмель, когда Сикстинскую мадонну с неё напишет Рафаэль.
Семён Липкин, †2003 (№ 4, 148)

МОНОЛОГ ЮНОЙ ЖЕНЩИНЫ
Я сердце успокою,
Природу не браня.
Ты бьющею струёю
Себя впустил в меня.
Во мне: «Не надо, милый!»,
Бокал с луной на дне…
И торжествует сила
Во мне, во мне, во мне!
Ты маешься, куражась,
И вот — уходишь в тень.
А я живую тяжесть
Ношу который день,
Не трачусь в укоризне,
Кругла, как шар земной.
Что жизнь важнее жизни,
Придумано не мной.
Во мне сверкает зыбко
Речушка под мостом.
И золотая рыбка
Щекочется хвостом.
Во мне сверкают звёзды,
Окутанные мглой,
И даже думать поздно
О пустоте былой.
Ирина Егорова-Крекнина (№ 7, 139)

ДЕВИЧЬИ СТРАДАНИЯ
[После венчания] Чей плач унылый раздаётся
Среди скучающих гостей?
То дева-ангел расстаётся
С девичьей святостью своей.

Вот расплели девице косы,
Свидетели сомкнули круг.
Жених румяный смотрит косо
На унывающих подруг.

Ему смешон обряд сусальный.
Скорей бы в терем да ко сну.
Вот повели в опочивальню
Вновь испечённую жену.

И раскололось мирозданье,
Когда огонь свечи погас.
Ах, эти девичьи страданья,
Что может быть мудрее вас!
Иван Стремяков, СПб. (№ 7, 30)

Древний Львов… Мне восемнадцать лет… Красавица Ванда…