Сахалин. Гл. 11

Прошла треть года после перерыва.    (не писал)
Всё  это время, истязая плоть,
Мне память «жгла голяшки, как крапива»,
И слабый дух грозила «обороть».

И «раз в луну», как истый мусульманин,
Мой организм излишки «отворял»,
Когда был сном игривым затуманен…
Сейчас я правлю свой материал.

Он был зачат  у тумбочки* когда-то.   (*дневального)
Но то, что сносно, в общем, для солдата,
То сытых бюргеров, шокирует слегка,
А ты, читатель, сыт наверняка.

Есть время. Избираю путь окольный,
«Брать не хочу скотину за рога»
Смотрю на связи с новой колокольни,
Хоть память мне не так уж дорога,

Но вдохновенья жёсткие пружины
Опять меня прихлопнули, как мышь.
И я хочу накинуть флёр невинный
На эти дни… Всего не обелишь –

Так, кое-где. Был, в общем, чист сначала.
Потом, как говорят французы, - НЮ.
То время мужество моё знаменовало,
Когда готовы  штурмовать броню,

А чаще юбки старые находим,
С одним крючком, без нижнего белья…
Со мною и ЕЮ что-то в том же роде
Тогда случилось, как припомню я…

… Кончался год, как матери не стало.
Пол заглушал моей печали глас.
Тамару не сводил я с пьедестала,
А та – с меня своих игривых глаз.

Они шутили с Анной всё вольнее,
И я заметно, на их вкус, взрослел.
От каждой новой вольности краснея,
Нудил себя заполнить тот пробел,

Который был еще в одной «науке»,
Почти не «отгороженной» от школ.
Предпринял шаг навстречу этой «буке»
«И в скорости науку превзошёл».

…Товарищ мой, по имени Володька,
Уж знал «любви» и вздох, и существо.
Его, бывало, только разохоть-ка,
Так он на черта  вскочит самого.

Узнал я вскоре про его масштабы:
Он «не слезал» с сорокалетней бабы.
Неясно было, кто к кому «прирос»:
Имел Володька двухвершковый нос.

А женщина, доступная, как лужа,
Естественно, жила тогда без мужа.
Мораль же Острова я выше описал:
Скандал не в свЯзи – без неё скандал!

… Ты ждешь, читатель, прозорливый малый!..
Володька, мефистофельски смеясь,
Сказал вторую мысль насчет скандала:
Тамара, мол, ну чем еще не связь?!

Я покраснел от этой мысли здравой
И энергично высмеял её.
Казалось мне, что не имею права…
Однако Вовка «в цель метнул копьё»:
Краснел я, подивившись унисону
Его соблазна с мыслью затаённой.

Стыдился, но себе я не был гадок,
А потому от шутки записной
Остался все ж чувствительный осадок –
Я стал ходить с «весёлой головой»*.  (*как пьяный)

Судил-рядил, и план изобретая,
Всё ждал момента, чтоб «подать запрос».
Казалось бы, возможность есть простая:
Рукой подать – облапил и понёс!

Но мы рабы условностей и правил.
Живём друг с другом годы бок-о-бок,
И хоть бы кто из нас себя заставил
Забыть, что «вожделенье не порок»!..

… А мне уже семнадцать! И к тому же
Я вытянулся вверх, похорошел,
Но всё ещё топтался неуклюже
И не решался перейти предел.

Коснусь её, а сам замру на месте,
Сглотну слюну и задохнусь потом…
Простое дело для нахальных бестий,
Давалось мне с неслыханным трудом.

Сказать открыто – слишком был застенчив,
Краснел всегда по сущим пустякам:
По виду – парень, по манерам – птенчик,
А тут такая взрослая мадам!..

… Как это было у месье БальзАка
С его мадам, никак я не пойму.
Одно мне ясно: вовсе не ломака
По-матерински отдалась ему.

Да что с них взять – буржуи  и французы!
И если уж не СВЕТ, то полуСвет,
И не толкли всё детство кукурузу,
И не читали «правильных» газет!

… Я верую, читатель добронравный,
Что у тебя – совсем другой роман:
Знаком ты с добродетельной и равной
И разработал «пятилетний план»,

В котором – ЗАГС да свадьба, да квартира,
Два мальчика и девочка одна,
И ты готов «стоять за дело мира»,
Как ТВОЙ завод, как вся ТВОЯ страна.

И веришь ты «товарищу Хрущёву»,
Что к коммунизму мы уже готовы.
Осталось лишь Америку догнать,
И будет в каждом доме благодать…

Вот у меня – ни девушки, ни плана –
Планирую до полночи пока,
А завтра НА РАЗВОДЕ*, утром рано
       (* Общее построение части на плацу)
План на день нам объявит комполка…

… Но далее. Итак, настало лето.
Без троек все экзамены* сданы.   (* за 9-й кл.)
Мечты мои надеждами согреты –
«Без парашюта прыгнуть с крутизны»,
И всё равно – спастись или пропасть,
Но только бы изведать с НЕЮ страсть…

… И вдруг приходит снова телеграмма,
Теперь – для «тёти Ани» дорогой,
У коей тоже есть на свете мама,
Которая  зовёт её домой.

И «тетя Аня» собралась умело.
«Пиши!» - и отбыла в Алма-Ату…
… А «тётя Тома» вскоре «пожалела»
Совсем по-матерински «сироту».

Как это было, описать не смею:
Я буду благодарен ей всегда,
И радости, испытанные с нею,
Не пробуждают у меня стыда.

Её я вижу ясной и святою,
Покорной, терпеливой в час любой,
Дарящей полновесной красотою
И боль мою врачующей собой.
   (Пабраде, Новосибирск).