Я нырял за строкой возле чеховской бухты

Что касается славы, - её вероломнее нет,
и в лучах её столько купалось заведомой дряни:
уж на что Маяковский  был истинный гений, поэт,
а кумиром считался слащавый паяц  - Северянин.

Что ж, калифом на час удавалось и мне побывать,
и стихами о Ялте мог даже толпу обаять я:
я бросался в залив, как бросаются спьяну в кровать,
и волна, как перина, меня принимала в объятья.

Я нырял за строкой возле Чеховской бухты, я плыл
к гроту Пушкина резво, и дня становилось мне мало;
черноморская Муза любила мой норов и пыл,
и рыбёшек-рифмёшек ко мне косяками сгоняла.

Но мелеют моря, берег рушится, гибнет дельфин,
пирамиды Египта лишаются тайны и мумий,
и всё чаще в строке, словно смог, появляется сплин,
и всё меньше простора в строке, и всё больше раздумий.

Что касается славы, -  о ней не забочусь ничуть,
кто поймёт, тот оценит, - живём-то, поди, не в пустыне;
просто надо достойно пройти нам отпущенный путь
и оставить стихи, а не тексты, как принято ныне…